Фигуры умолчания становятся при некоторых обстоятельствах фигурами речи. Это больше, чем язык Эзопа, это язык предчувствия больших перемен. Одни страшатся их и кричат о чём попало, лишь бы не о главном, другие, испытывая трепет робкой надежды, боятся спугнуть чаемое неловким словом.
Два капитана
В начале декабря, с недельным интервалом, россияне могли непрерывно лицезреть и слушать и главу государства, и председателя правительства — людей, прежде составлявших тандем, который развалился после решения Путина вернуть себе главный «руль» и последовательно ликвидировать многое, что успел натворить четыре года просидевший впереди (от лат. praesidens — сидящий впереди, во главе. — Журналист) Медведев. Однако после марта 2014 года кое-что стало меняться, и обозреватели изданий вроде «Ведомостей», под сурдинку, но взялись за тему возвращения политического веса Медведева — в связи с «тупиком, в который завёл страну режим Путина» и, следовательно, возросшей вероятностью младореформаторского реванша.
И вот они появились на финише 2015 года: один — с двенадцатым по счету Посланием Федеральному собранию (читай — городу и миру), второй — с восьмым по счёту большим интервью за круглым столом представителям ведущих российских телекомпаний. Эфир обоих занял одинаковое время — час, если округленно, но картинка и речи отличались разительно. Путин выглядел непривычно напряжённым и лишённым присущей ему энергетики, Медведев был сама улыбчивость и благодушие.
Фигуры умолчания становятся при некоторых обстоятельствах фигурами речи. Это больше, чем язык Эзопа, это язык предчувствия больших перемен. Одни страшатся их и кричат о чём попало, лишь бы не о главном, другие, испытывая трепет робкой надежды, боятся спугнуть чаемое неловким словом.
Два капитана
В начале декабря, с недельным интервалом, россияне могли непрерывно лицезреть и слушать и главу государства, и председателя правительства — людей, прежде составлявших тандем, который развалился после решения Путина вернуть себе главный «руль» и последовательно ликвидировать многое, что успел натворить четыре года просидевший впереди (от лат. praesidens — сидящий впереди, во главе. — Журналист) Медведев. Однако после марта 2014 года кое-что стало меняться, и обозреватели изданий вроде «Ведомостей», под сурдинку, но взялись за тему возвращения политического веса Медведева — в связи с «тупиком, в который завёл страну режим Путина» и, следовательно, возросшей вероятностью младореформаторского реванша.
И вот они появились на финише 2015 года: один — с двенадцатым по счету Посланием Федеральному собранию (читай — городу и миру), второй — с восьмым по счёту большим интервью за круглым столом представителям ведущих российских телекомпаний. Эфир обоих занял одинаковое время — час, если округленно, но картинка и речи отличались разительно. Путин выглядел непривычно напряжённым и лишённым присущей ему энергетики, Медведев был сама улыбчивость и благодушие.
Владимир Путин не сказал в Послании ничего такого, чего не говорил бы и год, и два, и пять лет назад (и сам признал это — «сколько уже говорим, а ничего не сдвигается с места», примерно так), если не считать злобы дня, выразившейся в вариации на тему «мочить в сортирах» и угрозе турецкому президенту Реджепу Эрдогану, что он «помидорами не отделается». Тут, конечно, российский президент и его спичрайтеры остались верны себе: запущен очередной мем с аллюзией на городской фольклор («засадим по самые помидоры»). Но повторяющиеся из года в год мантры о необходимости поддержки малого и среднего бизнеса и борьбы с коррупцией уже не впечатляют. И тот факт, что глава государства ни словом не обмолвился об Украине, Донбассе и очередной волне социального недовольства, впервые после протестов по поводу монетизации льгот, выразившегося в некоей организационной форме — марша дальнобойщиков, тоже, конечно, говорит о многом.
Медведев же, пригласивший на разговор представителей не только «большой тройки», но и бизнес-телеканал РБК и независимый «Дождь», с готовностью отвечал на вопросы и о пенсионном возрасте, и о судьбе антикризисной программы, о скандале вокруг бизнеса сыновей генпрокурора Чайки, о протесте дальнобойщиков и даже Украину упомянул. Правда, только в контексте нежелания тамошних властей возвращать России долг $3 млрд, с мальчиковой непосредственностью назвав их — киевские власти — жуликами.
Что может означать такой контрапункт?
Если судить по тому, как прессконференцию Медведева отрефлексировали СМИ, то ничего особенного, если не сказать вообще ничего: ограничившись информацией с выдержками из высказываний премьера по горячим следам, на следующий день ведущие российские издания не проронили по этому поводу ни слова. Если не считать статьи политика Сергея Станкевича в «Известиях», который, можно сказать, камня на камне не оставил от оптимистических заявлений премьера, «во первых строках» отметив, что
назвать «приостановку» падения производства успехом реализации антикризисной программы по меньшей мере странно. Кстати, об этом словечке: точно цитату из Медведева воспроизвели, помимо «Известий», только «Коммерсантъ» да правительственная «Российская газета», попросту опубликовавшая стенограмму пресс-конференции; часто критикующие президента Путина РБК и «Ведомости» приставку «при» дружно убрали. Этот штришок даёт повод усомниться в утверждении политолога Константина Калачёва, сообщившего «Коммерсанту», что тандем по-прежнему существует, просто так в нём распределены роли — «премьер освещает темы, не затронутые в послании президента». Калачёв считает также, что пресс-конференция Дмитрия Медведева — это «затравка предвыборной кампании в Госдуму… программное интервью человека, который должен помочь партии получить симпатии большинства — оно лучится бодростью и оптимизмом». Интересная точка зрения — насчёт затравки предвыборной кампании.
Советы издалека
Между тем фон для подготовки очередного триумфа «Единой России» трудно назвать благоприятным: экономическая ситуация продолжает ухудшаться, на внешней арене Россия приобрела нового врага в лице президента Турции, не видно горизонта, за которым Запад готов будет снять с России санкции… И проблема даже не в самом наборе этих фактов и явлений, а в том, как выстраивается повестка их преодоления, какие ожидания формируются в обществе и формулируются в медиасреде.
Наиболее наглядный пример — конфликт из-за сбитого турками самолёта Су-24. То, что выплеснулось затем на экраны российского ТВ, все эти базарные крики в различных ток-шоу, разоблачения, угрозы, а главное — решения, скоропалительно принятые разного рода ведомствами, трудно охарактеризовать иначе, чем как истерию. Да, была шокирующая провокация, нам создали casus belli, мы должны были отреагировать решительно и жёстко. Но причём здесь ТюрКСОЙ, например, — культурно-просветительская организация стран тюркского мира, а отнюдь не Турции, с которой предписано порвать все связи, почему нужно обрубить совместные научные исследования? Или экономические санкции, которые Россия вводит против Турции. Счёт известен — 18:3. То есть россияне поставляют туркам товаров и услуг на $18 млрд в год, они нам — на $3 млрд. Кто пострадает больше от разрыва связей? Тут, конечно, можно сказать, что не всё меряется деньгами, но речь-то не о деньгах как таковых, а о степени адекватности реакции, её «взвешенности», как принято говорить в бюрократической среде. Пристало ли великой сосредотачивающейся России бить горшки? Рассматривая тенденции внешней политики, эксперт-международник Владимир Фролов («Ведомости», «Дипломатия освобождения», 26 ноября, 2015 года.) приходит к выводу, что «Кремль сбросил ценностные и экономические ограничения внешней политики». Увы.
Второй показательный пример — ситуация с введением дополнительного сбора с большегрузных автомобилей, использующих федеральные трассы. Протест дальнобойщиков с начала ноября оживлённо обсуждается в сетевом сообществе, какая-то информация проскальзывает в печатных СМИ, но на ведущих телеканалах страны — гробовое молчание. Как иронично шутили коллеги в советские времена, «если ТАСС не сообщил, значит этого не было». Между тем мы имеем дело с первым после монетизации льгот для малоимущих проявлением относительно организованного протеста, охватившего почти всю страну. Есть аргументы не только против введения «налога Ротенбергов», как это успели охарактеризовать пользователи социальных сетей, но и за, почему не организовать диалог? Может, и не пришлось бы сдавать назад, спешно в разы сокращая тарифы сборов и на порядок — суммы штрафов за уклонение от сбора? Вопрос сейчас не столько к властям, сколько к самим СМИ: неужели так страшно?
Символично, что более-менее аргументированное изложение позиции сторонников введения сбора с дальнобойщиков привёл 30 ноября на своей страничке в Facebook Алексей Дворкович (брат вице-премьера правительства, участвовавший в разработке проекта) — другой площадки не нашлось, по-видимому, а единственное заметное СМИ, опубликовавшее отчёт с круглого стола на Московском экономическом форуме 9 декабря, где этот вопрос также возник, — это «Газета.ру». К слову, собравшиеся на мероприятии бизнесмены дружными аплодисментами поддержали двух своих коллег, предложивших правительству уйти, если оно не справляется со своими обязанностями.
Что тут можно поделать?
В РБК, например, научный руководитель Института экономики РАН Руслан Гринберг призывает власти России, которые «полны оптимизма и не предпринимают конкретных шагов для изменения индустриального ландшафта страны», посмотреть на опыт Казахстана, где диверсификация экономики уже приносит свои плоды («Прагматизм против идеологии»), в том же издании директор Центра исследований постиндустриального общества Владислав Иноземцев полагает, что самооздоровление России придёт при условии, что Запад просто перестанет обращать на неё внимание (то есть это совет во благо нашей страны, но западному истеблишменту). Еще круче берёт директор Московского Центра Карнеги Дмитрий Тренин: он излагает в «Ведомостях» свой план выхода из ситуации, в которой оказалась Россия, и приходит к выводу,что надо менять экономическую и управленческую модель страны, а это невозможно без «переформатирования» (симпатичный такой эвфемизм) правящей элиты, «которая в значительнойстепени служит не общенациональным,а узкокорпоративным и персональным интересам», создания условий «для утверждения меритократии внутри правящего слоя и для главенства правовых отношений в экономике и обществе в целом». А иначе, пишет Тренин, «острый внешнеполитический кризис, как и столет назад, может спровоцировать обвал не только системы, но и страны».
Да кто же это всё вам сделает? Да Путин, уверен экономист Константин Сонин, изложивший в «Ведомостях» план первоочередных действий в статье «Президенту нужно действовать. Несколько сильных решений могли бы изменить ожидания в обществе». Сильные решения, по Сонину, — это «отмена контрсанкций, увольнение высших чиновников, уличённых в коррупции и связях с уголовниками, назначение сильного премьера». Профессор «Высшей школы экономики» и Чикагского университета Сонин прав, конечно, в том, что эти меры, не решая долгосрочных проблем российской экономики, помогут изменить ситуацию в реальном секторе и в головах людей, сменив их пессимистические ожидания на оптимистические, что чрезвычайно важно, но кому он это советует?
И проблема даже не в самом наборе этих фактов и явлений, а в том, как выстраивается повестка их преодоления, какие ожидания формируются в обществе и формулируются в медиасреде.
