Когда мы начинаем разговор о женщинах в журналистике, то неизменно оказываемся в зоне полной статистической неопределённости. С одной стороны, есть очевидная эмпирика. Главный редактор журнала Журналист — женщина. Редактор, который заказал мне этот текст, — женщина. Да и сама я не без греха — я тоже женщина. Если погулять по редакционным коридорам Москвы, а особенно — регионов, то самым часто встречающимся лицом будет лицо женское. Из таких эмпирических наблюдений следует очевидный факт — женщин в журналистике куда больше, чем мужчин. С другой стороны, последнее внятное гендерное исследование проводилось на факультете журналистики МГУ в 1993 году. Тогда, как пишет старший научный сотрудник кафедры журналистики МГУ Луиза Свитич, «выяснилось, что процент женщин-журналистов неуклонно растёт. Если до революции женщины в профессии были наперечёт, в первые годы советской власти — 10%, в 1960-е годы — около 25%, в 1970-е — около трети, то, по данным совместного российско-американского исследования (проведённого факультетом журналистики МГУ под руководством Ясена Засурского в начале 1993 г.), женщин в редакциях оказалось 37%».
Если бы эта динамика сохранилась, то сейчас женщин и мужчин в российской журналистике было бы примерно поровну — 50/50. Именно так дела обстоят в Европе и США. Реальность, однако, выглядит куда печальней. Хотя корректных исследований гендера в современной российской журналистике просто нет, похоже, что наши наблюдения вполне верны — женщин в профессии подавляюще больше, чем мужчин. Это следует хотя бы из данных о составе студенческой
аудитории журфаков. По словам Ольги Смирновой, руководителя Центра гендерных исследований СМИ факультета журналистики МГУ, начиная с конца 1990-х годов гендерная пропорция на факультете устойчиво держится на уровне 80:20. Разумеется, не в пользу юношей. Журналистика объективно становится женской профессией. И тут возникает масса вопросов.
Уметь курить трубку
Попробую начать издалека. Я поступала на журфак в самом начале 1990-х. Тогда конкурс на дневное отделение составлял больше десять человек на место. Баланс между мальчиками и девочками являл собой брачный идеал — те самые 50/50. Среди абитуриентов вечерних отделений встречались и вполне взрослые мужики — состоявшиеся журналисты, чаще всего из заводских и отраслевых СМИ. Они приходили за дипломом — отсутствие «корки» мешало им продолжить карьеру.
Распределение студентов по специализациям демонстрировало, какая профессиональная область желанна для студентов, а какая — для студенток. На газетно-журнальном было пёстро, на редакционно-издательском кучковались в основном девицы, а вот на «элитном» телевизионном преобладали мальчики. Работа на телевидении сулила славу и деньги. Круче телевизионщика мог быть только журналист-международник — человек, которому родина доверяла смотреть своими глазами на заграницу. Попасть в международники было ещё сложнее, чем в телевизор.
Стать известным на тот момент значило ничуть не меньше, чем стать обеспеченным. Первое неизменно влекло за собой второе. Однако прагматики среди нас не составляли абсолютное большинство. После знаменитого фильма «Журналист», снятого в «затёртом» 1967 году, юная журналистская поросль свято верила, что на их будущей профессии лежит отсвет высокой миссии «глаголом жечь сердца людей» и нести в массы правду и только правду. Эта мифологема активно поддерживалась преподавателями — маститыми советскими журналистами. На журфаках никогда не учили ничему такому, что действительно было нужно в профессии, но там всегда умели внушить главное: понимание того, что право высказываться в публичном пространстве подразумевает серьёзную ответственность. Это автоматически делало журналистику мужской профессией.
Помните, как носил дорогой костюм герой «Журналиста»? Как легко и к месту он цитировал классиков, как мужественно противостоял буржуазной пропаганде? Как отстаивал справедливость, элегантно курил и говорил на иностранных языках? Ну в самом деле, какая женщина так сможет! Факт того, что журналистика — мужская профессия, просто не требовал доказательств, это для всех было очевидно. Журналист — это блестяще образованный, умный, волевой и стильный харизматик, представляющий собой вершину эволюционной пирамиды хомо сапиенс. Впрочем, мои личные наблюдения уже тогда, в розовом профессиональном детстве, говорили немного другое. Простая эмпирика показывала, что логическое мышление, чувство юмора, сила воли и умение подать себя могут быть как свойственны, так и не свойственны журналисту-мужчине. Природа в этом отношении не избирательна. Она наделяет этими качествами в равной мере и женщин, и мужчин. Немало мальчиков на нашем курсе страдали заметным инфантилизмом, тогда как множество девочек отличались талантом, образованностью и тем самым журналистским мужеством. На круг выходила честная ничья.
Впрочем, миф об идеальном журналисте — мужчине тогда легко побеждал реальность. Редакторы всё ещё предпочитали брать на работу инфантильных мальчиков, а талантливые девочки были обречены «пробивать себе дорогу», преодолевая гендерные стереотипы.
Такое положение дел почти точно копировало старую советскую модель журналистики, при которой главным редактором женщина могла стать разве что в «Крестьянке» или «Работнице». В общественно-политической прессе царил безусловный диктат мужчин, выше начальника отдела женщина прыгнуть не могла. За дамами был негласно закреплён пост руководителя самого скучного отдела — писем.
Но, как говорится, всё изменила революция. Тот факт, что времена изменились, было понятно уже в годы моей учёбы. На сцене появились издания с принципиально несоветской формой подачи информации, вроде «Коммерсанта» и «Ведомостей». Из ниоткуда пришли глянец и гламур, обслуживавшие нарождавшийся класс богачей. Там были деньги и слава. Туда-то и пошли наши мальчики, тем самым подтвердив банальную истину: мальчики ищут высокого статуса, а девочки — хорошей работы.
Впрочем, гендерная проблема на фоне происходящих в стране изменений довольно быстро перестала волновать редакторов. Изданиям нужны были качественный материалы, а кто ты, мальчик ли, девочка — да хоть черт лысый, главное, пиши хорошо. Это равнодушие касалось не только гендера, но и профессионального образования. Есть у тебя диплом или нет — этот вопрос тоже никого не волновал. Необходимость сохранять высокий образ журналиста-мужчины быстро сменилась другими необходимостями, от которых напрямую зависело выживание СМИ. Ценность печатного слова стремительно падала. Гласность, казалось бы, открывавшая бездну возможностей для мужественных курильщиков трубок, весьма быстро коммерциализировалась. Свободная пресса, по определению, могла существовать только в условиях финансовой независимости от государства. А как быть, если большая часть общественно-политических изданий не могла жить без государственных субсидий?
Процессы, начавшиеся в отечественных медиа в середине 1990-х, меняли саму природу журналистики как таковой. Коммерциализация СМИ происходила на фоне стремительно возрастающего государственного контроля. На круг выходило, что свобода слова — это такая дорогая штука, что платить за неё может себе позволить только наше государство. Или не наше. Так или иначе, без контроля было нельзя. Миссионерский пафос сходил на нет, и журналисты постепенно привыкали к другим правилам игры. Уже к середине нулевых аудитория государственного вещания составляла 75% населения. Число журналистов, воспринимающих себя независимыми репортёрами, сократилось в три раза — с 60% в 1992 году до 20% в 2008 году. В то же самое время число тех, кто действовал по ситуации, то есть писал под диктовку, возросло и составило одну треть. Главной вопросом любого журналиста становился вопрос выживания.
Уметь быть честными
В самом конце 1990-х и начале нулевых Светлана Пасти, исследователь Школы коммуникации, медиа и театра Университета Тампере (Финляндия), провела в Санкт-Петербурге что-то вроде экспертной оценки положения дел с тамошней журналистикой. Результаты исследования в 2004 году оформились в монографию «Российский журналист в контексте перемен. Медиа Санкт-Петербурга». Как всегда, всё упёрлось в деньги. Так, по мнению Сергея Шелина, в то время заместителя редактора «Вечернего Петербурга», «в Москве у журналиста условия хорошие, в провинции — плохие, в Петербурге плохие. Зарплаты складываются по-разному. Принято работать сразу на несколько изданий, что есть не знак профессионализма, а признак нездорового городского рынка. Получать на одном месте, как в Москве, невозможно для достойного существования. Не секрет, что значительная часть журналистов коррумпирована на личном уровне. Они делают заказные материалы, рекламирующие коммерческие начинания. Это тоже очевидный источник доходов».
В те далёкие времена средний заработок журналиста в Питере составлял от 500 до 8000 рублей. Это равнялось соответсвенно вилке между $40 и $280, что было ничтожно малой суммой. Разумеется, при таком положении дел этическая составляющая журналистского труда в общем и целом не значила ничего. Ни один из этических кодексов, которые несколько раз пытался выработать Союз журналистов, респондентам просто не был известен. Никто из опрошенных не считал, что авторство очевидно рекламных текстов как-то влияет на их репутацию. Хочешь жить — умей вертеться. К тому же никто не видел особенной разницы в работе на частные медийные компании или на государственные. Напротив, журналисты стояли в очередь на ставки в местные СМИ, финансируемые властными органами. Людей можно понять — там и зарплаты выше, и позиции стабильнее.
Про пафос высокой журналистской миссии разговор уже не шёл. Забыли и о социально-правовой защищённости журналистского труда. По мнению Светланы Пасти, все последние 20 лет идёт уверенная деюнионизация журналистики. В России нет ни одной организации, которая защищала бы трудовые права журналистов. Более того, журналистское сообщество весьма скептически относится к самой возможности быть кем-то защищённым. Один из журналистов, респондентов питерского опроса, ответил на вопрос о Фонде защиты гласности так: «Мысль о том, что какой-то фонд меня будет кормить или защищать права, вызывает улыбку. Очень далеки мы от того, чтобы реальные силы среди журналистов были бы готовы консолидировать какие-то правила, какую-то этику, защиту. Я состою в Союзе журналистов, в Союзе политических журналистов. Союз журналистов — это место для проведения мероприятий, там можно посидеть в ресторане. Что касается остальных — это клубы по интересам, где мы общаемся, но мы далеки от того, чтобы защищать друг друга».
Если подвести итог всем нашим рассуждениями, то он печален — в российской журналистике, формально говоря, всё плохо. У нас очень низкие зарплаты, мы лишены свободы высказывания, никто не защищает наши права и интересы. Пафос мессианства и социальная статусность давно ушли из профессии. Но Россия, как известно, страна парадоксов. Беспощадная статистика показывает, что популярность журналистики не только не уменьшилась, но крайне выросла. Если в советские времена в середине 1980-х в стране было только 23 журфака, то теперь их стало 134!
Уметь жертвовать собой
И вот тут наш таинственный пазл про журналистский гендер в России вот-вот должен сойтись. Журналистика, переставшая быть престижной, но ставшая общедоступной, муторной, требующей тяжёлого повседневного труда, давно уже не привлекает к себе амбициозных харизматиков — мужчин. Теперь на журфаках учатся в основном девочки. Будущее их незавидно — маленькие зарплаты, невысокий общественный статус, полная правовая незащищённость и смутные карьерные перспективы. Однако это положение дел, похоже, всех странным образом устраивает. Как пишет Светлана Пасти в своей работе 2012 года: «…число журналистов, довольных условиями работы, возросло в 2008 году (72%) по сравнению с 1992 годом (62%)… Типичный постсоветский журналист — это счастливый журналист, совмещающий в себе две идентичности: штатного работника медиа, принявшего политический контроль государства, и рыночного фрилансера, преследующего свои экономические интересы и творческие амбиции. Некоторые предпочитают называть себя не журналистами, а работниками медиа». От себя добавим, что этот скромный, но счастливый труженик медиарынка скорее не мужчина, а женщина.
Что же привлекает в профессию женщин? Я не нашла ответа на этот вопрос ни в одном социологическом исследовании. Но позволю себе сделать вывод самостоятельно — я всё-таки женщина и к тому же журналист. Как мне кажется, феминизация журналистики призвана уравновесить другой тренд — инфантилизацию мужской половины россиян. Образованные, умные женщины уже не могут полагаться на мужскую защиту. Журналистика — это та область деятельности, где они могут сохранить собственную самостоятельность и то, что называется лицом. Одно сознание того, что они занимаются серьёзной мужской работой и делают её хорошо, даёт очень много. Популярность журналистики среди женщин — это синоним грустного лозунга отчаяния: независимость любой ценой. Социальная мобильность и формальная независимость, свободный рабочий график и общий интеллектуальный флёр журналистской деятельности — это и есть главные аргументы в пользу женского выбора. Журналистика осталась одной из немногих форм занятости, где умная, сильная, интеллигентная женщина может спрятаться от беспощадного времени и собственного одиночества.
Открытым остаётся только один вопрос: что феминизация принесёт самой журналистике? И тут нас ждут самые светлые перспективы. Социолог с журфака МГУ Луиза Свитич ещё в конце 1990-х годов написала провидческие слова: «По данным наших социологических исследований оказывается, что женщины-журналисты более чувствительны к этическим аспектам СМИ и чаще, чем их коллеги — мужчины, готовы выступить на защиту этических норм при публикации рискованных в моральном смысле материалов, которые могут подорвать общественную нравственность и разрушительно повлиять на социум. Поскольку человечество может сохраниться только при преобладании положительного над отрицательным, созидательного над разрушительным, нравственного над безнравственным, очевидно, что роль женщины, особенно работающей в СМИ, оказывается весьма значительной при переходе к третьему тысячелетию и, наверное, будет возрастать».
