…И чудится обывателю — словно он в Новом Свете! — в клубах пыли скачут по улицам российской столицы «несколько всадников с мрачными лицами» — представители «Комитета общественной безопасности». И вот уже у дверей бакалейной лавки булочнику объявляют суровый, но справедливый приговор — за непропечённый хлеб, проданный на «11/2 копейки более против таксы». «Пара пистолетов и тонкая волосяная верёвка, перекинутая через сук ближайшего дерева» быстро восстанавливают социальную справедливость. То же происходит и с ненавистным извозчиком, потребовавшим с «седока рубль за конец с Литейного театра в Троицкий». А потом приходит черёд и выжиги-банкира. В ответ на его отчаянный вопль: «Вы не смеете меня брать, нет такого закона»,— «предводитель нагнулся с взмыленного коня и заглянул прямо в глаза банкиру. — «Нет, есть такой закон, холодно сказал он. — Калифорнийский закон — закон Линча!».
Остроумнейший человек своей эпохи, писатель-сатирик точно выразил настрой значительной части российского общества накануне революции. Обострённое (и оскорблённое!) чувство справедливости перед лицом бед и лишений, жажда мести опостылевшему режиму Романовых, предвкушение воздаяния всему укладу прежней жизни… Все эти настроения сплелись в болезненный клубок эмоций и ожиданий, получив в тот исторический момент редкую возможность — напрямую воздействовать на сферу политики. Десятилетия поисков пути реформаторского преобразования России будут в одночасье сметены архаической идеей возмездия прежнему миру — здесь и сейчас. Пройдёт немного времени, и уцелевшие остатки «старого общества» придут в ужас от того, чем на деле обернётся «революционная законность», с быстротой и неумолимостью суда Линча прокладывавшая дорогу новому «порядку» по трупам реальных и мнимых противников.
,
,
Русская журнальная сатира того времени стала уникальным явлением для истории культуры и общественной мысли. Воспрявшие от усталости военных лет старые издания («Стрекоза», «Новый Сатирикон», «Шут», «Будильник», «Бич») и появившиеся в условиях исчезновения цензуры новые журналы («Бомба», «Пугач», «Пулемёт» и др.) как никогда свободно заговорили с читателем об острейших проблемах страны, стремительно менявшей свой политический и культурный облик. Позиция тогдашних сатирических журналов отражала остроту политической озабоченности, столь свойственной русскому складу ума и души, особенно в эпохи кризисов. Непохожая ни на официальную плакатную пропаганду, ни на образцы правой, черносотенной прессы, журнальная сатира по традиции отличалась умеренным свободомыслием с поправкой на перепад настроений, вполне объяснимый в условиях войны и революции.
Падение самодержавия в феврале 1917-го и надежды на свободное, демократическое развитие страны поначалу вызвали бурную радость в обществе и в печати. Воодушевление от небывалых весенних свобод и обманчивое ощущение лёгкости, с которой удалось избавиться от режима опостылевших Романовых, воодушевляют журналистов-сатириков до эйфории. А главными объектами критики становятся ненавистные, вполне конкретные «бывшие» — Николай II, «прогермански настроенная императрица» и их окружение. Что не удивительно. В стране многовековой монархической традиции власть — это всегда «личность», будь то обожаемая или ненавидимая. Не смущаясь тем обстоятельством, что объект их сарказма стал так безнадёжно уязвим, карикатуристы и фельетонисты продолжали с болезненным наслаждением метать свои стрелы в последних Романовых. На какое-то время задача окончательно растоптать репутацию семьи экс-монарха (пребывавшей к тому времени сначала в царскосельском заточении, а потом в тобольской ссылке) сделалась, кажется, едва ли не главной для отечественной сатиры.
,
,
Слухи, злые шутки и памфлеты на эту тему наводняли империю уже давно. Но теперь стихия недовольства открыто выплеснулась на страницы печати, демонстрируя застарелый синдром глубокой неприязни общества к царской семье. Образ Александры Фёдоровны, нарочито именуемой Алисой Гессенской, становится для журналистов воплощением внутреннего предательства. Ни благотворительная деятельность императрицы, ни её заверения в русском патриотизме, не могли смягчить сердца захваченных революцией масс и образованного общества. Пресса охотно тиражировала созданный революционной пропагандой миф о «немке-шпионке», виновной на деле лишь в том, что, погружённая в семейные проблемы, не смогла вызвать к себе ни симпатии, ни сочувствия своих подданных. В воспалённом революцией воображении сатириков бывшая императрица начинает выступать как изначально засланный Германией «агент». А поэт Н. Агнивцев на страницах «Стрекозы» напоминает читателю скандальную историю присутствия «немок» на вершинах российской власти:
Как вначале, так и дале,
Между всяческих вещиц,—
Всё нам немцы поставляли:
От подтяжек — до цариц!
Коль вглядеться в дело близко,
Этот экспорт — что бельмо!
На царице всероссийской
Made in Germany клеймо!!!
Надо Алисе
Ехать назад!..
Адрес для писем:
«Гессен — Дармштадт»!..
Фрау Алиса
Едет «нах Рейн»,
Фрау Алиса,
Ауфвидерзейн!..
«Пугач» с едким сарказмом отводит экс-императрице «почётное» место в процессе «демократизации» государства Российского: «Алиса Гессенская, домогаясь любви всего народа, понимала, что самой любить всех разом невозможно, и воплотила эту любовь на одном представителе народа, звавшемся Григорий Распутин-Новых… Демократизация бывшего двора подвигалась с головокружительной быстротой и устанавливалась свобода совести, собраний, слова и союзов… Так делалась история революции».
Образы «фрау Алисы» как синонима супружеской и государственной измены смыкаются в едином круге вражды. Энергия нового революционного мифотворчества, разрушая остатки старого монархического мифа, прочно импринтировала в общественное сознание образ распутной царицы-злодейки. Тот же «Пугач» публикует скабрёзные рисунки, на одном из которых полуобнажённая (но в короне!) императрица целует Распутину ноги. Вместо подписи к рисунку — стихи, повествующие о горе государыни, потерявшей своего «друга»: «Ах, кому-то Сана ноги // Нынче будет целовать?..» (Рис. 1)
,
,
,
Своеобразным alter ego императрицы (с поправкой на статус, впрочем, утраченный) выступает на страницах сатирических журналов Анна Вырубова (Танеева), фрейлина и подруга Александры Фёдоровны. Жгучая неприязнь к этой женщине, приближённой к императорскому дому, помещала её в первые ряды «романовских лизоблюдов» и «распутинских поклонниц». Никакие злоключения бывшей фрейлины — ни инвалидность, ни заключение в Петропавловке, ни повторные аресты, допросы и скитания по тюрьмам — не могли смягчить сердца журналистов, априори уверенных в виновности всякого, сопричастного жизни императорской семьи.
На страницах «Пугача» обе подруги (Алиса и Анна) изображены скорбящими по поводу гибели своего скандально известного «друга» — Григория Распутина. (Рис. 2)
,
А вот Николай II — в отличие от гордой, надменной «Саны» — не субъект, а объект политических катаклизмов. Но от этого он, по мнению сатириков, не менее виновен в военных поражениях и внутренней смуте. Излюбленный приём карикатуристов — демонстрация малого роста, болезненной внешности и алкогольных пристрастий Николая Романова. Всё это работает как наглядная метафора деградации старой власти. Ничтожество личности перед лицом истории — таково главное обвинение, которое бросают в лицо экс-монарху практически все сатирические издания.
,
,
Примечательная карикатура «Четвёртый партнёр» — о судьбе старых режимов и правителей, сгоревших в пламени Великой войны и внутренних смут. Троица «бывших» — персидский шах, турецкий султан и португальский король со злорадными усмешками встречают «нового партнёра» — Николая Романова. В одной руке он жестом попрошайки держит корону, в другой у него — жалкий чемоданчик да поводок, на котором отставной российский самодержец ведёт горько рыдающего ощипанного двуглавого орла… (Рис. 3)
Своему народу российский экс-монарх явно не нужен — именно об этом трилогия-комикс «Будильника» на тему разрушения монархического мифа в России. (Рис. 4)
,
,
Едкая неприязнь пополам с презрением неизменно ощутима и в трактовке образов государственной элиты прежней России. Набор претензий и обвинений в адрес высших сановников недавнего прошлого совпадает даже в деталях: собственный алкоголизм и поощрение к этому пороку императора; близость к Распутину; бездарность и продажность; национальное предательство — работа на руку Германии.
,
,
Вот лишь один пример. В начале революционных событий из всех царских сановников чаще всего объектом критики становился граф Владимир Борисович Фредерикс. «Стрекоза», к примеру, помещает его на верхние позиции списка обитателей «зоологического сада» прежней власти: «Фредерикс — допотопный мамонт германского происхождения. Питается манной кашкой и птичьим молоком». Художники-сатирики изображали его с характерным бубновым тузом на мундире — знаком каторжанина. (Рис. 5) То он в стариковском маразме неуклюже пляшет «под Гришкину дудку», то поощряет царя в его пагубном пристрастии к «зелёному змию»… Да и сам, по мнению сатириков, был не прочь выпить, потому и страдал, по слухам, от вынужденной «абстиненции» во время допросов Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства.
,
Почему именно этот не самый энергичный защитник самодержавного строя, не самый влиятельный царедворец, к тому же старик с диагнозом «прогрессирующий склероз» стал объектом многочисленных издёвок? Возможно, потому, что до самого падения монархии, состоя министром Императорского двора, пользовался особым доверием государя, всё глубже впадавшего в депрессию. Да ещё был обладателем иностранной (немецкой!) фамилии. Весной 1917 года в свои 79 лет он воспринимался гротескным символом безнадёжно состарившейся власти, воплощением «тёмных сил», подозреваемых в национальной измене. Символическим жестом истории именно граф Фредерикс 2 марта 1917 года в Пскове скрепил своей подписью машинописный лист с Актом об отречении Николая II от престола…
,
,
«Бывшие», как правило, жалки и нелепы. Так, на страницах «Стрекозы» грозный прежде цензор предстаёт испуганным старичком на подкосившихся от страха тонких ножках. (Рис. 6) И на все лады повторяется сюжет, когда скандальная компания «бывших» убегает с воплями «Спасайся, кто может!» от революционного солдата, оставляя целую гору убийственных улик — «шпионаж» и «взятки». (Рис. 7)
,
,
,
Но зачастую проскальзывала и другая нота. «Бывшие» отнюдь не безобидны даже за решёткой, предупреждает читателей «Будильник», помещая на обложке жутковатый рисунок, поводом к которому стало постановление Временного правительства от 12 марта 1917 года об отмене смертной казни. Маленький Николай Романов в окружении своих министров-палачей (у всех руки по локоть в народной крови, а в руках — топоры!) обсуждают в тюремной камере эту радостную для них новость: «Всё-таки новое правительство больше заботится о нас, чем мы о них». (Рис. 8)
,
Не пройдёт и пары месяцев, как кровь станет постоянным фоном рисунков российских сатириков. А надежды на мирное, демократическое развитие сгорят в пламени внутренней смуты и поражений на полях Великой войны. На смену «бывшим» на страницах сатирических журналов появятся иные образы и объекты вражды…
,
