Один из нас

Друг к другу мы сразу стали обращаться «Вовка» — «Ларка». Его, четырнадцатилетнего, в 1967 году назвали командиром автозаводской юнкоровской дружины. Меня, тринадцатилетнюю, его комиссаром. Так придумал Анатолий Гринес — наш наставник, корреспондент многотиражки Горьковского автозавода «Автозаводец», руководитель литературной студии «Струна». У друзей есть любительские снимки, на которых качу инвалидную коляску с Вовой Махиным то по проспекту Октября, то по Ильича, то по Кирова. Летом, осенью, зимой.

Везти его коляску устанавливалась очередь: «Я вон до того дерева, ты до булочной, а в горку Саня Высоцкий…». Один раз услышав, что Вова переболел полиомиелитом и после этого «обезножил и обезручил», мы больше не обсуждали тему. В пору нашего детства прошла эпидемия этого страшного заболевания, и многие знали, что это такое. Мы не чувствовали рядом с Вовой неловкости. Разве что в первый час, когда взгляд вдруг натыкался на скрюченные пальцы и волочащиеся за костылями ноги.

Не помню, чтобы родители возражали против наших встреч у Вовы Махина дома. Некоторые приходили взглянуть, но только один раз. В основном, мамы девочек. Девочек, кстати сказать, среди его окружения всегда было больше.

Его маму Раису Ивановну все обожали. Двери дома тёти Раи и дяди Вити Махиных открывались без спроса, мы роились у них без выходных и праздников. Когда кончалась заварка, пили кипяток. Что говорить, подростки ненасытны и бесцеремонны. Но не раз видела взгляд мамы, устремлённый на сына-инвалида, случалось, растерянный и испуганный, чаще — испытующий и твёрдый.   

Мы с Володей жили в противоположных концах огромного рабочего Автозаводского района с населением 300 тыс. человек, но виделись почти каждый день: в редакции, в Доме культуры школьника, в Доме пионеров на репортажах.

Так было до самого школьного выпускного. Так стало и после.

Я сумела тайком вычитать его сочинение на вступительных экзаменах в Горьковский государственный университет имени Лобачевского. А может, и не тайком – члены комиссии пожалели.

На устной литературе Вова оказался чуть ли не единственным, кто накануне за ночь успел прочитать «Белый пароход» Айтматова, чем удивил профессоров. Вся абитура с начала вступительных экзаменов знала, что комиссия западает на «Пароход». А до конца дочитал, видимо, только Володя. Конкурс был очень приличный, но мы поступили.

До университета ехали через весь город — миллионный Горький. Инвалидную коляску в шесть утра оставляли в автобусном кольце у Дворца культуры ГАЗ. За много лет только однажды её укатила шпана, но потом вернули. Когда подходил единственный нужный нам «сороковой» автобус,  и спешащая к проходным завода толпа бросалась на подножку, я вопила что есть мочи. Рёв рвущихся в двери на секунду стихал. Дальше парни, которых мы заранее выбирали на площади, подхватив Вову под руки и под ноги, взрезались в людские спины. Не было ребят — втаскивала его в салон с какими-нибудь крепкими девчонками.

Несколько шагов, которые отделяли конечную остановку на площади Минина от двери нашего факультета, мы с Володей, бывало, преодолевали за час. Особенно если метель и костыли скользили по наледи. Падали, обдирались, вываливались в снегу и грязи.

Приезжали за час-два до занятий, ждали у парадного какого-нибудь силача, чтобы подняться по высоченной лестнице на лекционный этаж исторического факультета. Она и сейчас такая, эта лестница. Здесь я девчонок не просила — это вам не рабочий район, другие люди.

Студенты смотрели с недоумением. Преподаватели отводили глаза. Никто ни о чем не спрашивал. Только однажды на экзамене по языкознанию старая профессорша, задав мне последний вопрос «на пятёрку» (про заковыристую разницу между московской и питерской артикуляцией) и получив неверный ответ, всё же поставила «отлично». Забормотала: «Ведь не ответила…», а она усмехнулась:

Оставляю это на вашей совести. Судя по отношениям с другом, она есть.

Работа с автозаводскими юнкорами перешла к Владимиру Махину «по наследству» на последнем курсе университета. Никто кроме него этим делом не заинтересовался: хлопотно, бесплатно. Да и не до воспитания подростков всем нам, «неограниченно здоровым», было в юности. Он выпускал с ребятами страницу «Ленинец» в районной газете и готовил подборки детских материалов в областную «Ленинскую смену». Учениками Махина называют себя десятки профессиональных журналистов, филологов и педагогов — он сорок лет растил юнкоров.  

В семидесятых предложили делать передачи на радио. Не сюжеты, а целые передачи с материалами разных жанров. В девяностых семья Махиных затянула пояса и купила компьютер, потом — оборудование для студии звукозаписи. Получались высококлассные выпуски: репортажики, интервью,  зарисовки с детскими голосами брали в Нижегородское областное радио.

Материала требовалось всё больше. Владимир соглашался на любое предложение опубликоваться — ему хотелось «доказать», работать лучше всех, и у него получалось. Юнкоры поехали за репортажами по дальним районам области — в деревенских газетках начинали свою карьеру друзья, с которыми мы мужали при «Автозаводце». В транспорт загружались традиционно, только предпочитали электричкам пригородные автобусы: в них теплее и можно рассчитывать на сочувствие, а значит, на помощь. Помощь нам иногда была жизненно необходима. В подробности вдаваться не буду — не конфетные истории. Cлучались даже путешествия по России, в Москве записывались на Всесоюзном радио, и всегда в этих поездках был наш командир в инвалидной коляске.

Его личной отваге я поражалась. Соглашаясь на очередную «авантюру», не всегда верила в успех. А он буднично: «Решил: буду тоже поступать на истфил», «Меня берут младшим редактором автозаводского районного радио на рабочую пятидневку» или «Пора баллотироваться в депутаты райсовета». Владимир Махин всегда считал, что лучше других отстоит правду. И это в пору, когда ещё не придумали или использовали слова «инклюзия», «доступная среда», «абилитация».

В тот выборный 1991 год мы агитировали за Махина рьяно. А ведь его конкурентами-оппонентами были шесть дюжих мужиков со связями и средствами.

Мою статью о кандидате в депутаты опубликовал «Автозаводец». На общем собрании будущих избирателей в огромном зале после наших выступлений и шквала вопросов за Володю проголосовало большинство. Мы прямо спросили зал: «Кто за Махина?» Рабочий люд вскинул ладони.

А на автозаводском районном радио он проработал больше четверти века, пока то не закрыли «в целях оптимизации».

Сегодня они остались вдвоем — 66-летний Владимир и его 92-летняя мама. Мама три года назад сломала шейку бедра. Хрупкая, она жива только осознанием: сын без неё погибнет. Так как правило и бывает, что лукавить. С миром Владимир в основном общается через интернет: посылает статьи, участвует и выигрывает в международных поэтических конкурсах.

По вторникам и четвергам приносит продукты социальный работник, раз в неделю забегает медсестра из поликлиники. Случается, наезжают волонтеры.

Иногда вызываем его по скайпу мы, старые друзья и ученики. Но, признаю, это бывает очень редко, ведь в этой жизни у друга-коллеги свободного времени несравнимо больше, чем у большинства из нас: работа в солидных изданиях, дом, дети и внуки.

В этом году полетели кнопки управления у подъёмника, с помощью которого мама поднимает Вову в мешке с кровати в кресло. За кнопками полетит мотор. Где взять тысячи на ремонт? Районная медико-социальная экспертиза отказались внести подъёмник в индивидуальную программу реабилитации Махина. Подъёмник семья когда-то купила на свои деньги — Федеральным перечнем Технических средств реабилитации инвалидов из крупного положена только коляска.

Коллеги-репортёры подняли в СМИ бучу — вмешался нижегородский Союз журналистов, приехала областная комиссия. Подъёмник внесли-таки в его программу реабилитации. Но исполнителем официально назначен…он сам. Значит, оплачивать подъёмник он и должен!

Лучшее средство социальной реабилитации инвалида — дать ему возможность работать. Причём без особых скидок на ограниченные возможности. Сейчас, на пенсии по возрасту, Махин мог бы успокоиться — пиши посты в соцсетях поострее да стишки кропай.  Но сегодня у коллеги в мечтах новый проект: создать сетевую творческую мастерскую. Больших финансовых вложений это не требует, но необходима поддержка журналистского сообщества. Неформальные занятия с подростками, и с ограниченными возможностями тоже, об основах журналистики, консультации по русскому языку, литературе, истории, можно проводить дистанционно.

Уникальность проблемы даже не в уникальной твёрдости, силе воли и таланте Владимира Махина. А в том, что он, такой как есть, ещё долгие годы мог бы быть фантастическим примером оптимизма в наше жёсткое время. Если сохранить гармонию пространства вокруг него.

К кому воззвать с этой потребностью? Последняя капля (сломанная кнопка подъёмника) одна лишь морщинка на лбу. Кто будет рядом с Владимиром Махиным завтра?  Где будет он сам? Как сделать, чтобы коллега хотел быть?