ПУГАЛО ИЛИ ПРОРОК?

М.Н. Катков (1818-1887) и российское общество

Николай ЯКУТИН

М. Н. Катков

В истории нашей журналистики было немало фигур, сыгравших видную роль в истории российского общества. Их имена на слуху, их биографии изучают студенты журфаков. Куда меньше повезло тем, кого советская историография нарекла реакционными. В эти малопочтенные ряды попали журналисты, бескомпромиссно отстаивающие иные, “недемократические” взгляды на историю и интересы страны. Одной из таких ярких фигур был редактор газеты “Московские ведомости” и журнала “Русский вестник” М.Н. Катков. О нем сегодня наш рассказ.

В 1863 году в Польше разразилось восстание, сопровождавшееся яростной русофобией: русским солдатам плевали в лицо, их подкарауливали и убивали; русские женщины стали опасаться появляться на улице… И отовсюду в нашу сторону сыпались угрозы. На защиту поляков вдруг поднялась вся Европа, убежденная в том, что мы не в силах будем дать отпор ее требованиям.

Петербург охватило уныние, русская дипломатия готовилась к уступкам, а наша администрация в Польше была одурачена до такой степени, что сама помогала бунтовщикам… набирать и дисциплинировать их армию. Европа уже собиралась торжествовать, когда вдруг послышался из древней столицы отрезвляющий голос редактора “Московских ведомостей” (“МВ”) Каткова, уже получившего до того широкую известность в России по яростной полемике с Герценом.

В 1862 году после сильных пожаров в столице, совпавших по времени с появлением прокламаций, он обвинил “лондонских агитаторов, уютно устроившихся заграницей”, в подталкивании русской молодежи на каторгу. За больные “пинки” и “ругань” Герцен сразу причислил Каткова к “своим врагам” и клеветникам: “А пусть он скажет, чем подозрительна наша политическая чистота”. И все же Катков во многом успел. Влияние Герцена заметно упало.

Великий князь
Константин Николаевич

Впечатление от польских статей Каткова оказалось еще более потрясающим. В них он говорил о чувствах простых русских людей, поставленных в условия неслыханного посягательства на честь и целостность их Отечества. И не говорил даже. Кричал, бил тревогу, лупил по врагам. Не щадил даже и своих, с кем хоть на волос был не согласен. Либо Россия, либо Польша. Вот как он ставил вопрос! Никакой снисходительности к бунтовщикам, никаких компромиссов. Только военная диктатура и подавление шляхты. Чтобы предотвратить будущие смуты, он советовал разредить польские земли русскими колонистами, для которых считал необходимым установить беспримерные льготы. Чтобы лишить мятежников социальной опоры, предлагал отделить их от беднейшего населения, наделив крестьян землей…

“Почему мы не должны и не можем делать в Польше того, что Франция делает в Эльзасе. А Пруссия в Познани, – задавался справедливым вопросом Катков и под его влиянием государственный централизм в России вдруг стал перерастать, как и в Европе, в централизм национальный. (Многие позднее справедливо заметят, что взгляды Каткова были уникальны только для России, и что в Германии, к примеру, чуть ли не каждый публицист “есть такой же Катков”).

Пламенные речи Каткова как-то очень быстро произвели переворот в общественном мнении, и это в свою очередь заставило власть отказаться от колебаний. Наместник Царства Польского в. кн. Константин Николаевич был снят. И на усмирение Польши был послан граф М. Муравьев, которого Герцен будет потом выдавать за зверя. В своей миссии граф полагал обойтись без уступок, о чем красноречиво предупреждал врагов: “Я не из тех Муравьевых, которых вешают. Я из тех, которые вешают!”

И в самом деле действия его оказались весьма решительными. Рассказывают о многих арестованных, в далекую Сибирь “перебралось” до 5 тысяч польских переселенцев, но зато и туман польской смуты очень скоро рассеялся.

Эти жесткие меры вряд ли были бы возможны, если бы на стороне Муравьева не стоял редактор “МВ”. И когда спрашивали у графа о Каткове, он спешил отметить и его роль в успехе порученного ему дела: кланялся до самой земли и передавал этот поклон журналисту. Глубокое впечатление произвели статьи Каткова и на кн. Горчакова, отвечавшего за внешнюю политику и отважившегося под влиянием “МВ” дать отпор наглым требованиям Запада. Он открыл Каткову доступ к секретным материалам и просил его через знакомых составить “отдельную записку”. “Пусть читает газету – там мои записки”, – таким был ему ответ.

Жесткость Каткова к польской шляхте объяснялась хорошо видимой ему угрозой целостности России. Дело было и в том, что еще до польского восстания у нас “почему-то” объявилось украинофильство… И момент выступления сторонников этого течения был неслучаен. Катков увидел здесь спланированную акцию и забил тревогу: “не пора ли нашим украйнофилам понять, что они служат орудием самой враждебной и темной интриги. Что их обманывают и дурачат”.

Суть этой интриги в катковских кругах представлялась такой. Вначале развивается нерасположение украинцев к великороссам; потом там выталкивается из употребления русский язык и, наконец, подсказывается мысль об отдельности Малороссии.

В Польше очень хорошо себе представляли, что если бы Украина оторвалась тогда от Москвы, то уж, по крайней мере, западную ее часть они задушили бы тотчас же, “как кот мышку”. Отсюда мысль о какой-то отдельности малорусского народа представлялась Каткову нелепостью, которая довела бы его не до самостоятельности, но до погибели.

Государь верил

Своей огромной ролью в борьбе с Герценом, нигилизмом и сепаратизмом Катков завоевал весьма заметное положение в журналистике. К 1865 году его популярность достигла небывалого значения. Он заслужил права называться “первым патриотическим журналистом”, и в то же время чуть ли не ежедневно у него возникали проблемы… с цензурой. Деятельность Каткова, по мнению чиновников, унижала власть “в общественном мнении”, была враждебна правительству и даже… революционна.

“Единством империи я
дорожу не менее тебя.
Но ведь все могут быть
хорошими гражданами. 
Тут следует сохранять
меру. Не надо колоть 
происхождением…”

В любой другой стране ситуация показалась бы странной. Проповедуемые Катковым мысли о государственном единстве и целостности России почему-то воспринимались интеллигенцией и властью “как бред безумия”, и встречали на каждом шагу “ожесточенных противников”. Катков не успевал от них отбиваться. И как отобьешься, если главным врагом Каткова был в то время министр внутренних дел Валуев – либерал, западник, сторонник веротерпимости и культурной автономии Польши? Ненависть министра к Каткову была вызвана жесткой позицией, занятой редактором “МВ” в польском вопросе и его нападками на “внутренних воров” – отдельных влиятельных сановников петербургского и киевского генерал-губернаторов, министра народного просвещения и др.

С именем Валуева связывают возникший против Каткова заговор, начало которого относят к появлению за границей ряда антикатковских публикаций. В них редактор “МВ” представлялся вдохновителем ультра-патриотических настроений в России, личностью “всемогущей”, которой “подчиняются не только министры, но и сам Государь”. Ненависть в русском обществе к полонизму он приписывал исключительно Каткову. Валуев заговорил об этих публикациях как об “ярких откровениях”, но Катков, опровергая содержащиеся в них доводы, ловко отделал и самого министра. Валуев, в подчинении которому находилось Главное управление печати, ответил газете предостережением, которое Катков отказался печатать, объявив, что не признает себя обязанным подчиниться этому требованию по причинам самого уважительного свойства. Нигде не уступив, он даже пошел и на демарш: стал выпускать газету, платя установленные законом ежедневные 25-рублевые штрафы. Но последовали два новых предупреждения, и в мае 1866 года газету закрыли.

Петербургские либералы ликовали, увидев в этом факте торжество их “просвещенных взглядов”, но в среде обыкновенных людей меры, принятые к Каткову, произвели удручающее впечатление. “Куда же мы идем, – задавали себе вопрос многие, – если главный орган печати, отстаивающий интересы России, признается неблагонадежным?” Ропот и смущение были настолько громкими, что дошли и до высшей власти. Это заставило близких к государю либеральных деятелей отступить. При их же содействии Катков получил аудиенцию у Александра II, написав ему перед тем трогательное письмо с пожеланием, чтобы он видел в редакторах “МВ” (помимо Каткова редактором был и П. Леонтьев) “своих”.

Государь принял Каткова наедине. Крепко взял за руку и сразу же успокоил: “Я подаю руку тем, кого уважаю. Я тебе верю и считаю своим. Ни о чем не беспокойся. Только сохрани тот священный огонь, который в тебе есть. Понимаешь ли силу того, о чем говорю?” Тут глаза Государя стали влажны, у Каткова же слезы так и брызнули из глаз… Потом они стали говорить о Польше, и государь пояснил свою позицию: “Единством империи я дорожу не менее тебя. Но ведь все могут быть хорошими гражданами. Тут следует сохранять меру. Не надо колоть происхождением… А я на тебя посердился, – закончил он, улыбаясь, – предостережение надо было печатать”.

В конце июня “МВ” начали вновь выходить. Оставался, правда, один важный вопрос для издателей. Они хотели знать, допускает ли их Государь вновь к изданию “МВ”, или желает, чтобы они продолжили издание”. “Да, я желаю, – отвечал государь одному из высоких сановников. Передай редакторам, что очень желаю!”

Кони терпел

Вторая половина 60-х и все 70-е годы прошли у Каткова в жестоких боях за исправление осуществляемых в стране реформ. С большим негодованием Катков относился к сложившейся правовой системе. Как и очень многих его не устраивала снисходительность новых судов к преступникам, ярким примером которой был оправдательный приговор Вере Засулич. Катков не мог простить этого приговора председателю суда Кони до самой смерти, полагая, что такое решение является “пагубным примером, подстрекающим убийц”. У него даже сорвалась с языка фраза о том, что Кони оправдал Засулич, “подобрав” присяжных. Это, конечно, было не так, и Кони хотел привлечь Каткова за клевету, но припомнил, какое благоприятное впечатление произвели за него статьи Каткова в 1863 году (“оградившие единство России”), и не стал этого делать…

А. Ф. Кони

Нападки Каткова Кони пришлось терпеть много лет. “МВ”, к примеру, обвиняли его “в предупредительной любезности” к политическим преступникам. А когда двойной убийца Ландсберг получит только 15 лет каторги, “МВ” горько пожалуются “на оскорбляющую снисходительность судебной власти”. И подчеркнут, что “нет ни одной цивилизованной страны в мире, в которой Ландсбергу не грозила бы смертная казнь”.

Еще более, чем судебная, занимали Каткова гимназическая и университетская реформы. Здесь его главной идеей был переход к классической системе образования, как более глубокому и более нравственному способу обучения. При приеме в университеты предполагалось ограничиваться только выпускниками классических гимназий, где основными предметами должны были стать древние языки и математика. В этом виделось сильнейшее средство для излечения университетов от атеизма и нигилизма.

Чтобы на практике доказать преимущество предлагаемой им системы, Катков открыл свой частный лицей (Катковский), а при нем – Ломоносовскую семинарию с бесплатным обучением и содержанием, затратив на это значительные свои средства (говорят, что использовал при этом и деньги олигархов, но что ж с того, если деньги пошли на детей?..). Пробивая гимназическую и университетскую реформы Катков проявлял изумительную активность. Каждый раз, приезжая в Петербург, он не знал отдыха и сна, посещая нужных ему лиц. Сумел проникнуть даже к своему недавнему противнику, в. кн. Константину Николаевичу, бывшему наместнику в Польше, а теперь председателю Государственного совета, имевшему все основания ненавидеть Каткова. Казалось, что здесь-то он не найдет поддержки, но великий князь оказался не злопамятным. “У меня прежде было много недоброжелателей, – начал он разговор, – и самым непримиримым я имел право считать вас. Вы, вероятно, не зная всех обстоятельств, приписывали мне дурные намерения, но я люблю Россию и дорожу ее могуществом не менее вас”. Когда они потом заговорили об учебной реформе, Катков сразу же понял, что великий князь будет на его стороне. Так и случилось. К радости государя, заявившего, что он “очень рад встрече брата Константина с Катковым, обмен мыслями с таким человеком всегда полезен”.