Экстремальная журналистика — ваше определение? Путешествия, стихии, Арктика, террористические атаки, войны. Что об этом нужно знать? Особенно молодым журналистам, которые рвутся в «горячие точки»?
— Это род профессии, связанный с непосредственным участием журналиста в описываемых им экстремальных ситуациях. Восхождения на самые высокие вершины, погружения на дно океана, полеты на воздушном шаре вокруг земли, путешествия по арктическим льдам, автостоп сквозь районы, где идет война. Много примеров можно привести. Особняком здесь стоит освещение журналистами военных конфликтов, их работа непосредственно на линии огня. Я бы не стал называть ее экстремальной журналистикой, а предпочел термин — военная или фронтовая.
Что об этом надо знать? Да то же самое, что и о любой другой области журналистики. Прежде чем ехать, лететь, плыть, погружаться или (не дай бог) участвовать в освещении боевых действий, надо сначала досконально изучить тему, почитать то, что сделано (снято, написано, озвучено) до тебя, выявить интересных и перспективных персон, влезть в историю вопроса, овладеть терминологией, запастись связями, а еще — желательно сделать тему любимой хотя бы на период командировки, стать ее заложником. Тогда может что-то путное получиться.
,
,
Что поразило больше всего во время первой поездки на войну? У вас есть любимый репортаж из «горячей точки»?
— Моя первая поездка была в 1981 году в Афганистан, и продлилась она ровно двенадцать месяцев. Уезжал наивным и самонадеянным дураком, который считал, что уже все на свете знает. Возвращался растерянным, израненным (не физически, а душевно) и очень неуверенным в себе человеком. Я благодарен судьбе за то, что она послала мне тогда этот Афганистан. Иначе так бы и остался идиотом, не способным думать. Школа была жестокой, но необходимой.
Поразило все. И сам Афганистан. И эта война, в которую мы так глупо вляпались, из которой не могли десять лет выбраться, и которая в итоге погубила и режим, и СССР. Поразил контраст между прежними представлениями о войне и тем, какой она оказалась на самом деле. Еще все время поражало то, что «за речкой» каждый день гибли люди, полыхала война, а у нас никто об этом не знал — война была спрятанной, секретной, вот приезжаешь ты на короткую побывку домой в Москву и так тебя это бьет по мозгам, просто сил нет. Дискотеки, кафе, девушки в мини-юбках. А «за речкой» кровь, стоны, жуть. Контраст просто убийственный.
Все войны — дерьмо. Мне нравится книга замечательного испанского писателя Артуро Переса-Реверте «Территория команчей», он сам когда-то провел немало времени на разных бойнях. Там есть фраза, суть которой такова: в самой правдивой истории войны никогда нет никакой морали, а если история войны выглядит, как мораль, то не верьте ей. И еще приведу цитату из книги немецкого автора Удо Ульфкотте:
Первое, что умирает на войне, это правда.
А книга называется «Продажные журналисты». Горькое признание, но справедливое.
Самые любимые репортажи это те, которые помогали войны остановить. Храню надежду, что они были. А еще те, которые помогали выжить мамам и папам воевавших солдат, дарили им веру. Помню, как был счастлив, когда летом 81-го «Комсомолка» опубликовала мою большую статью «Место службы — Афганистан», она была едва ли не первой в нашей печати, где речь шла о «воинах-интернационалистах», и она вызвала бурю благодарственных писем в редакцию, от родителей солдат. Живы… Спасибо тебе, корреспондент. Выше награды нет.
Афганистан, Ирак, Сирия — разные войны и эпохи, иная международная обстановка и медийная ситуация в мире. Меняется ли работа военного корреспондента?
— Меняется, конечно. С одной стороны, становится в чем-то легче, так как появились новые средства связи, информационные технологии, о которых мы даже и не мечтали. Помню, как в 1991 году я и два моих британских коллеги Рори Пек и Питер Джувенал ходили «за речку», чтобы вызволить наших пленных, поход наш продолжался месяц и все это время никто ничего про нас не знал. Ушли в конце ноября из Ишкашима (это высокогорный таджикский поселок на стыке границ), долго блуждали по заснеженным памирским хребтам, а вернулись перед Новым годом километрах в трехстах западнее. Тогда еще не было ни мобильных, ни спутниковых телефонов. Как в черную дыру провалились.
С другой стороны, работать стало сложнее, в связи с жесткой цензурой, которую тут же вводят в зонах боевых действий все воюющие стороны. Туда не ходи. С этим не разговаривай. В эту сторону не фотографируй. В журналистах видят или шпионов, или нежелательных свидетелей. А что делают с нежелательными свидетелями? Правильно: уничтожают. Так был убит Рори Пек в Москве, в ходе столкновений в октябре 1993 года. Так погибли многие другие коллеги. Например, число убитых и раненых журналистов, включая стрингеров, во время американского вторжения в Ирак в 2003 году было запредельно большим — гораздо большим, чем потери военного контингента (если считать пропорционально).
Ожесточение стало явно сильнее. Если раньше, помню, в том же Афганистане мы боялись попасть к ваххабитам, которые не церемонились с иноверцами, то теперь лучше держаться подальше и от талибов, и от ИГИЛ, и от Аль-Каеды, много их развелось, нетерпимых.
Что самое главное в работе журналиста в «горячей точке»? О чем не говорят и не пишут? Что делать нельзя?
— Вспоминаю старый анекдот, когда у человека спрашивают: что главное в танке? Ответ такой: главное в танке — не обделаться.
Когда ты работаешь на линии огня, то невольно забываешь о страхе, ты увлечен, тебе надо сделать эксклюзив, опередить коллег, «вставить фитиль», как говорили наши предшественники, фронтовые корреспонденты времен Великой Отечественной. Страх приходит потом, когда все позади, и ты в очередной раз невредимым возвращаешься домой. А там, на войне, работа круглые сутки, азарт, встречи, поездки, там некогда думать ни о чем другом.
Жив ты или помер, главное, чтоб в номер материал успел ты передать…
Могут и убить. Это часть твоей работы, твой выбор. Меня, кстати, удивляют вопли по поводу убитых на войне журналистов. Нет, ребята, тут так: если ты поехал туда, значит будь готов к любым, даже самым скверным последствиям. Как солдат или офицер. Ты тоже ведешь свою войну — только словом. И твоя высшая цель заключается в том, чтобы быстрее эта война закончилась. Ибо войны, как правило, никаких проблем не решают, а лишь загоняют их вглубь.
Что самое главное? Да, как и везде — оставаться честным и перед своим читателем, и перед самим собой. Не верить пресс-службам и пресс-секретарям, их задача как раз заключается в том, чтобы скрывать реальную картину, выдать свою «правду». Докапываться до истины — даже если это связано с риском для жизни.
Еще — не подливать керосинчику в уже пылающий костер. Это пожелание сегодня особенно актуально в связи с братоубийственной войной на востоке Украины.
Нельзя, чтобы твоя душа зачерствела от бесконечного ужаса. Нельзя беспристрастно снимать и писать, если рядом гибнут люди, особенно немощные и дети — сначала помоги им, потом вспомни, что ты журналист.
,
,
Еще надо уметь думать. Дело это непростое. И не каждому оно по силам. Увы, мир устроен сложно, в нем нет только «белых» и только «красных», а есть множество оттенков, полутонов, поэтому лучше ставить вопросы, чем восклицательные знаки. А читатель (зритель, слушатель) пусть следом за вами тоже думает и делает свои выводы.
Как сохранить в себе человеческое и профессиональное в современных информационных войнах?
— Это очень непростой вопрос и, боюсь, ответ на него может занять слишком много места. Да, следует с горечью признать, что пропаганда и пиар вытесняют настоящую журналистику, причем это происходит не только у нас, но и в других странах. Я уже упоминал немецкого автора Удо Ульфкотте и его книгу «Продажные журналисты». Он беспощаден в своем приговоре, вынесенном сегодняшним массс-медиа. К примеру, он утверждает, что журналиста можно поиметь дешевле, чем хорошую шлюху, что профессия журналиста занимает промежуточное место между профессиями политика и проститутки, что даже качественные СМИ «задыхаются в собственной блевотине».
Он говорит, что происходящее носит необратимый роковой характер. После прочтения его книги немедля хочется поменять профессию. Но мне поздно это делать, я доработаю и попробую остаться верным тем высоким принципам, которым меня когда-то воспитывали в старой «Комсомолке».
Да и не все стали продажными — в доказательство вспоминаю стену в Союзе журналистов РФ, сплошь увешанную фотографиями моих погибших коллег. Большая часть полегла именно потому, что не продавалась.
Должен ли журналист занимать чью-то сторону в военном конфликте? Конечно, если речь идет войне освободительной, о борьбе со вселенским злом. Когда Илья Эренбург в своей публицистике обращался к солдату с призывом «Убей немца», то это расценивали, как призыв убить фашиста, врага, захватчика. Когда сегодня журналисты показывают зверства исламских радикалов и при этом не скупятся на эмоции, то они тоже явно непредвзяты, что понятно и объяснимо.
,
,
Другое дело, когда речь идет о гражданских войнах, о региональных конфликтах, которые то и дело вспыхивают в разных концах света. Тут я могу сослаться на Исаака Бабеля — его «Конармия» есть по сути набор жестких зарисовок с фронтов гражданской войны. Или репортажи Эрнеста Хемингуэя из Испании. Или те же статьи Артуро Переса Реверте из разваливавшейся, кровоточащей Югославии, они потом и стали основой его замечательной книги «Территория команчей», которую я рекомендую всем юным журналистам, мечтающим ступить на тропу войны.
Знаю, что мне сейчас скажут. Коли ты поехал на фронт от своего издания (телекомпании, агентства), то будь добр и освещай события так, как велят хозяева. Иначе вылетишь вон. Что на это можно ответить? Либо ищи вменяемых и порядочных хозяев, либо избегай таких командировок, где придется врать, идти против совести.
Есть и еще один способ спасти и репутацию, и душу. Если уж ты сейчас в силу понятных причин не можешь сказать всей правды, то копи эту правду в своей памяти и своих блокнотах, все равно, рано или поздно, наступит такое время, когда твои свидетельства станут востребованы. Как было когда-то с Афганистаном.
Где журналисты, отправляющиеся в опасные командировки, больше защищены? Что нужно сделать для того, чтобы защитить журналистов?
— Не очень понятный вопрос. Что значит — где? Самые лучшие условия, по моим наблюдениям, у телевизионщиков, их жизнь дорого страхуют, им платят приличные суточные, обеспечивают бронежилетами, касками, противогазами, транспортом, в их группах есть специальные люди, которые находят проводников, переводчиков, снимают отели или виллы. Помню, как я завидовал в Багдаде во время операции «Буря в пустыне» (1991 год) коллегам из CNN и BBC — в их обозах даже французские вина были. Не говоря уже о спутниковых тарелках и всяких других технических чудесах, невероятных для того времени.
Но с другой, телевизионщики (если это настоящие профи) и рискуют больше, ведь им надо дать картинку именно с поля боя, их операторы часто идут даже впереди пехоты. И гибнут чаще всего именно они и фотографы.
Правда, в последнее время крупные компании стараются не рисковать головами своих штатных сотрудников, они нанимают фрилансеров из местной публики и те дают им самые «жареные» кадры.
Я когда-то близко общался с такой публикой, знал многих лично, видел их в деле — отчаянные ребята. Например, Вон Смит, ныне вполне респектабельный джентльмен, владелец Frontline Club в Лондоне, он во время «Бури в пустыне» ради уникальной съемки перевоплотился в «липового» офицера британских вооруженных сил и больше месяца бродил с камерой там, куда и близко не подпускали прессу. Я это описал в своих книгах «Рыжий» и «Как карта ляжет».
У меня были свои способы добиться желаемого и при этом остаться в живых. Один из них заключался в том, что я никогда не носил ни бронежилетов, ни касок, напротив, старался делать все, чтобы быть незамеченным, мимикрировал под местных. Передвигался на рейсовых автобусах, избегал работать в больших группах, опирался на надежных людей из местных жителей.
Разумеется, лучшая защита для журналиста «в поле», это не бронежилет и не стальная каска, а отношение к нему со стороны представителей воюющих сторон. Если это цивилизованные люди, а не злобные фанатики, то есть шанс уцелеть в самых острых ситуациях.
Здесь надо бы всем миром создать такую атмосферу, которая бы напрочь исключала агрессию против журналистов, при которой нападение на представителя СМИ приравнивалось бы к тягчайшему преступлению. Но боюсь, что это утопия. Увы, тренд как раз обратный. Профессия становится все более рискованной. Ибо войны в большинстве своем грязные, неправедные, а свидетели, повторяю, нежелательны.
Сегодня многие СМИ не направляют журналистов в зону риска, едут фрилансеры, местные стрингеры поставляют информацию. Говорят о том, что скоро о войне будут собирать информацию дроны. Что думаете об этом?
— Дроны уже давно собирают информацию. Но это совсем другая история. Никакой робот никогда не заменит человека, если речь идет о журналистике, иначе говоря, не только об информировании, но и о формировании определенного мнения и, повторюсь, о стремлении покончить с войной. Дрон — бесстрастный наблюдатель, а репортер, хочет он того или нет, все равно окрашивает свои строки личным отношением. Если репортер честен, а еще лучше — талантлив, то война предстанет во всей своей мерзости.
По моему глубокому убеждению, любой думающий и страдающий фронтовой журналист заканчивает свои войны в статусе абсолютного пацифиста. Если нет, то это уже клиника, это к врачу.
Ложь, недостаток профессионализма, фейки и падение доверия к СМИ. Как противостоять этому?
— Не знаю. СМИ ровно такие какое общество. Значит, ищите ответ не у журналистов.
Все когда-нибудь воздастся. И храбрость, и трусость. И правда, и ложь. Ничего не проходит просто так. Эти огромные деньги, которые ныне получают всем известные телеперсонажи за свое вранье и стремление угодить власти, отольются если не им, то их потомкам горькими слезами. Простите, но тут я говорю банальные вещи.
Если вернуться к нашей теме, то, верно, на любой войне есть так называемые «соловьи генштаба», хорошо оплачиваемые корреспонденты, исправно транслирующие ту информацию, которую им скармливают пресс-службы. Но есть другие, «окопные», они путают генералам карты, раздражают, но именно благодаря им мы узнаем правду. А правда, став общим достоянием, помогает войны завершать. И значит спасает чьи-то жизни.
Ваш рецепт профессионального успеха?
— Сам хотел бы его узнать. Даже специально книгу написал, где почти все посвящено по сути поиску ответа на этот вопрос. Она называется «Как карта ляжет», вышла в июне. Глава СЖ Всеволод Богданов на презентации сказал, что это, на его взгляд, лучший учебник журналистики. Не знаю, как насчет учебника, но некоторые полезные наблюдения там действительно есть. Например, такое. Не теряйте способности удивляться. В журналистике это одно из главнейших правил. Кажется, еще Анатолий Аграновский его сформулировал:
Не удивишься — не напишешь.
Наверное, научиться этому на журфаке нельзя. Либо ты родился таким, либо нет. Классики, с которыми мне повезло работать, были патологически жадными на новые встречи, впечатления, общения. Потому и получалось у них всегда талантливо.
Когда выступаю перед студентами, то всегда говорю им одно и то же: не дай вам бог заняться фронтовой журналистикой, не дай вам бог. Это опасное и очень неблагодарное ремесло. Окружающие никогда не поймут вас, не оценят то, что выпадало на вашу долю, а это значит, вы обречены всю жизнь носить в себе увиденное и пережитое. Но говоря это, я знаю, что мне-то как раз повезло, так сильно повезло, и я ни разу не пожалел о том, что много лет назад судьба забросила меня на войну, тогда на один год, а впоследствии оказалось — на три десятилетия. Вот такой парадокс.
,
