В Москве наградили победителей сразу трёх всероссийских конкурсов, посвящённых правам человека: «Большие победы маленьких людей» (организаторы — Центр защиты прав СМИ и Фонд защиты гласности), «В защиту понаехавших» (учредитель — Форум переселенческих организаций России) и «За лучший материал о Кавказе» памяти убитого в июле 2013 года журналиста газеты «Новое дело» Ахмеднаби Ахмеднабиева (учредители — интернет-портал «Кавказский узел» и СЖР).
Главный приз за лучший материал о правах мигрантов получила Светлана Тарасова (РИА «Воронеж»). Первую премию в конкурсе имени Ахмеднаби Ахмеднабиева получила дагестанская журналистка Светлана Анохина — за серию статей о проблемах женщин; вторую премию разделили Елена Костюченко («Новая газета») за статью «Сны Беслана» и Ахмед Альдербиев («Кавказский узел») за статью «Как попасть в Европу и стать беженцем».
Победителями конкурсов «Большие победы маленьких людей» и «Лучший материал о Кавказе» стали Андрей Канев (за серию публикаций в еженедельнике «Молодой дальневосточник 21 век»), корреспондент «Новой газеты в Рязани» Павел Гресь, автор программ Владимирского ТВ 6 Алексей Дудин и многие другие региональные журналисты.
Всего на конкурсы поступило более тысячи материалов из трехсот с лишним изданий, ТВ, радио и интернет-СМИ. География — от Камчатки до Калининграда, от Салехарда до Махачкалы. Судебные очерки, тематические выпуски и программы, онлайн расследования с участием аудитории. Тексты и передачи о районных медпунктах и проблемах ЖКХ, о резонансных ДТП с участием высоких лиц, о реализации гражданами конституционных прав, о реабилитации освободившихся из мест заключения… Трудно назвать актуальную тему сегодняшнего дня, которая не была бы затронута в материалах конкурса. Многие авторы не только констатировали проблему, но и следили за развитием событий, сообщали о последствиях публикаций, а во многих случаях — о разрешении ситуации. И это не единичный случай, а очевидная тенденция.
Современная журналистика России на самом деле бесконечно далека от того, что видит телезритель федеральных каналов ТВ. Лучшая её часть обращена непосредственно к жителю своего города.
,
,
Она рассказывает о том, что реально волнует людей, и подчас помогает в решении насущных вопросов. Страна, к сожалению, не знает имён подлинных героев современности. Не видит их по ТВ. Не знает имён журналистов, которые сражаются с беззаконием и тупостью в отдельно взятых райцентрах и даже городах-миллионниках. Но это, я уверена, временно.
Елена Гришина, член жюри конкурса, эксперт фестиваля правозащитных фильмов «Сталкер»
,
,
БЕРТ КОРК, «Восточносибирская правда», победитель в номинации «Лучший судебный очерк»
— Вера Байбородина, героиня моего очерка «Дело Веры. Послесловие к приговору», была настоящей «академической» женщиной — глубокая внутренняя интеллигентность, бесконечное терпение и спокойствие, какой‑то скрытый глубоко внутри свет. Могли мы поверить, что она травила детей психотропными препаратами в своём частном детском садике? Нет, никогда. Когда во всех иркутских СМИ разлился этот сель, неуправляемый грязевой поток про «няню-убийцу», сразу подхваченный центральными медиа, мы с женой — тоже журналисткой — не поверили. Но этого мало для журналиста — верить. Нужно знать.
Мы сразу собрались провести журналистское расследование. Но главный редактор не то чтобы запретил, он мягко не рекомендовал — мы были предвзяты, эмоциональны, знакомы (сын Веры сломал ногу сыну Берта. — ЖУРНАЛИСТ) и, значит, лично заинтересованы. В общем — предельно субъективны. Нам не рекомендовали, и мы отступили. Решили, что дождёмся объективных данных экспертиз, врачей, Следственного Комитета — не все же сошли с ума. Тогда мы не знали, что данные экспертизы уже были готовы и Вера была невиновна, но её в это время продолжали убеждать взять вину на себя, признать, что она давала детям «дурь», полученную от какого‑то мифического знакомого наркодилера. Убеждали сказать: давала, чтобы дети не плакали и лучше спали. Пересказывать это нет смысла — статья в открытом доступе.
,
,
,
Волну было уже не остановить. Погиб ребёнок, виновный должен быть найден. Есть хозяйка нелицензированного, по сути — подпольного детского сада, у которой на квартире ребёнок умер. Какие ещё нужны подозреваемые? Какие ещё нужны доказательства вины? В ткх же социальных сетях сказали бы:
Она же химик, да она сама наверняка бодяжила на кухне.
Массмедиа обвинили Веру в преступлении ещё до суда. Суд признал Веру виновной в неправильной организации учреждения, уличил в нарушении какой‑то формальности и тут же амнистировал. Суд сказал своё слово. Мать погибшего ребёнка Веру не простила — но что она могла сказать в опровержение экспертиз, доказавших, что ребёнок умер от врождённой патологии?
Наверное, здесь стоит ещё раз вспомнить об ответственности журналиста за своё слово, которое слышат все — именно потому мы называемся «массовые медиа». О «няне-убийце» писали все СМИ. О суде, где ей вынесли по сути оправдательный приговор — никто. На вынесении приговора была пара местных съёмочных групп. Они снимали обличающие сюжеты и прежде, приговором были недовольны, были даже уверены, что это досадная судебная ошибка. Они были уверены, что так быть не должно! Ведь они писали, говорили, рассказывали о том, как Вера травила детей. Как же так?
Мне, нам с женой был очень нужен этот очерк. Он опоздал с выходом, но кто‑то должен был рассказать историю Веры. Правила объективной журналистики требуют давать слово противоположной стороне.
,
,
СВЕТЛАНА АНОХИНА, «Даптар» (Дагестан). Лауреат премии «За лучший материал о Кавказе»
Дождь стоял стеной. Она вошла босая, вся в чёрном — с ног до головы. Её лицо было искажено страданиями. Прямо с порога свистящим шепотом выложила нам свою страшную тайну…
— Наверное, такое начало было бы органично, но придётся признаться — статья о женском обрезании была задумана в процессе ординарного редакционного обсуждения. «Даптар» — это портал о женском пространстве Северного Кавказа. Рулят там двое — главред и создатель сайта Закир Магомедов и я, шеф-редактор. А больше никого и нет. Когда появляются деньги (а изначально были небольшой грант и такие же небольшие пожертвования), мы привлекаем к работе коллег и платим им за работу, когда не удается — пишем сами бесплатно.
Три года назад деньги появились, мы уселись и стали прикидывать: о чем бы могли и хотели бы написать? Среди прочих тем всплыла и эта. То, что в отдельных сёлах Дагестана девочек обрезали даже в строгие советские времена, новостью для нас не было. А местные газеты религиозной направленности, где время от времени появлялись статьи о желательности обрезания для женщин, не позволяли об этом забыть.
Никаких особых трудностей мы не предвидели, всё должно было быть как обычно: героини (у нас они были) и их короткие истории, а следом комментарии экспертов — этнографов, религиозных деятелей, медиков и юристов. Ну и ещё немного «скрытки», так мы называем подсказки, замаскированные в каждой статье такого формата. Это или номер телефона приюта для женщин, или слова какого‑нибудь богослова, которые могут стать аргументом в споре, или комментарий историка, который укажет, что адаты, к примеру, предусматривают и более мягкий способ решения конфликта.
В общем, нам представлялось, что обрезание девочек — это отживший обычай с языческими корнями. И потому мы наивно рассчитывали, что в нашем обществе, неожиданно сделавшимся очень религиозным, мы найдём поддержку и у Духовного управления мусульман Дагестана, и у их, скажем так, оппонентов, представителей салафитской общины, и у простых верующих, и у притворяющихся таковыми. Нам хотелось не просто описать, а исправить ситуацию. Нам казалось, что всё просто — операция явно из разряда «калечащих», следовательно, по канонам религии должна быть запрещена. Нужно просто получить у всех комментарии, и дальше через сельских имамов эта благая весть будет донесена до прихожан, и будет всем счастье, а девочек оставят в покое.
И вот тут обнаружилось, что мы «встряли». Во-первых, наши эксперты давали взаимоисключающие комментарии. Во-вторых, одна из экспертов вместо комментария накатала собственную колонку для исламского сайта, где отрицала само существование радикального женского обрезания на территории Дагестана, но всячески пропагандировала другие его виды. В-третьих, после долгих и душевных переговоров с представителем муфтията на официальном сайте ДУМД появилось лишь одно невнятное заявление. Суть его сводилась ктому, что они ничего такого пока не разбирали, потому что к ним никто с вопросом не обращался и т. д.
,
,
,
С этого момента наша статья потребовала действий, дипломатических переговоров, требовала ползти на брюхе к тем, кто тебя ярко и радостно ненавидит, и просить их о содействии, требовала помощи друзей, которые создавали секретные группы в соцсетях, где мусульмане разных течений могли без посторонних глаз обсудить этот щекотливый вопрос.
Тем временем информация потихоньку просачивалась во внешний мир. Сначала Закир обмолвился об этом, давая интервью. Затем я. Через два года после начала работы нам стало известно, что со дня на день в Дагестан приедут федеральные журналисты, чтоб вплотную этой темой заняться. Деньги, на которые существовал «Даптар», в тот момент уже закончились. Никаких гонораров не ожидалось. Но был момент личной причастности и личной ответственности. Прекрасно понимая, что никто не станет разбираться, против чего нужно бороться, а с чем можно и погодить, я села и, матерясь, за ночь свела все наработки в единый текст — намеренно сухой, скучноватый, где если и пробиваются эмоции, так только в финале, в самих рассказах героинь. Текст получился корявый. Он мог быть лучше. Но мы спешили, мы ждали «нашествия варваров», и нашей целью было успеть прокричать важные слова, позволяющие понять, с чем мы столкнулись и как, на наш взгляд, нужно решать проблему.
О том, что началось после публикации, можно писать книгу. Если коротко, то на нас обрушились и левые, и правые, и верующие, и атеисты, и феминисты, и женоненавистники, и патриоты Дагестана, и те, кто его на дух не переносит. Но больше всего досталось от «коллег», причём именитых. Мы никак не ожидали, что получим удар под дых от громогласного защитника всего Кавказа Максима Шевченко. И что его поддержит в колонке, написанной для «Сноба», Орхан Джемаль, тоже не ожидали. Но получили. И стали «отработчиками заказа», «провокаторами», «азефами», «гапонами», «пропутинскими кавказоненавистниками» и одновременно «расшатывателями наших скреп за деньги Запада». Наши всхлипы о «девочках, которых калечат» никого не интересовали. Да и сами девочки тоже. Они интересовали только нас.
,
,
СВЕТЛАНА ТАРАСОВА, РИА «Воронеж», Гран-при конкурса «В защиту понаехавших»
Я пишу не только о мигрантах — скорее о людях, загнанных в угол. Среди мигрантов такие просто чаще встречаются. К журналистам они приходят от безысходности: всех прочих уже обошли, дальше, наверное, только в петлю. Да часто и не приходят — звонят или пишут сердобольные люди.
Когда затеваюсь с текстом, редко верю в успех. Журналист областной газеты ведь тоже, по сути, маленький человек. Никаких рычагов, чтобы поменять ситуацию, у него нет. Кому‑то звоню, хожу на встречи с чиновниками и постепенно упираюсь лбом в стену, как и мои герои. И когда надежды, кажется, нет, следую правилу: делай что должен, и будь что будет.
О 47‑летнем Игоре Ащеулове из Эртильского района Воронежской области я делала несколько газетных публикаций. Родители его вывезли на Украину, где из‑за несчастного случая он стал инвалидом. Вернулся домой, 15 лет жил с украинским паспортом. Чтобы выправить российские документы, надо было ехать в Эртиль, за полсотни километров, а оттуда его гнали в Москву, в украинское посольство — делать запрос в Закарпатье для получения новых бумаг. Транспорта нет, ходок из него никакой. На своих изуродованных негнущихся ногах едва ковыляет. У государства он пенсию не просил, выживал как мог, подумал, авось и про него государство забудет. Жил себе, никого не трогал, рыбачил, помогал соседям по хозяйству, те его кормили. Но однажды нелегала обнаружил местный участковый, хотя и раньше прекрасно о нём знал. Просто понадобились «палки» для отчёта о борьбе с незаконными мигрантами. Инвалида выбросили на украинскую территорию — без денег, тёплой одежды и перспектив. Почти месяц он скитался. Как зверь жил в норе на морозе и прятался от людей.
,
,
,
В конце концов мы отправились на Украину искать и вызволять Игоря. Со второй попытки это удалось. Нашли — окоченевшего, голодного, отчаявшегося. Посадили в машину, грели чаем. Плакали все… Еще два года ушло на то, чтобы сделать ему паспорт.
Иногда кажется, что журналист мало кому может помочь. И каждый раз, когда это получается, я изумляюсь. Будто произошло чудо, к которому я непонятным образом имею отношение.
,
