Сторителинг нашей планеты

От расстройства пошел перечитывать некоторые старые (очень старые) научные работы в области теории коммуникаций. И неожиданно напоролся на одну очевидную, но не всем понятную мысль.

В мире почти полностью организованных и управляемых массовых коммуникаций (неважно даже, как именно «управлялось», через агитпроп или через инструменты рынка, спроса / предложения) предыдущей нецифровой эпохи, крупные страны могли создавать и поддерживать нечто, что можно назвать national storytelling. 

У каждой большой (или просто культурно значимой) страны был свой сторителлинг. СССР рассказывал всем о свободном пролетариате и достижениях социализма. США рассказывали о свободе, демократии и свободной торговле. Япония — о духе бусидо, электронике Sony и трудолюбивом народе. Этот постоянный и довольно устойчивый message постоянно транслировался в окружающую культурную среду — с тем или иным качеством и упорством. 

Точно также — в существенно меньшем масштабе — транслировались и альтернативные story. Для СССР это были, последовательно, «рассказы» белой эмиграции, «рассказы» Троцкого и других перебежчиков, рассказы «двойных агентов» и диссидентов. Альтернативные варианты национальных «историй» были и у других — они подхватывались идеологическими оппонентами и использовались, насколько позволяла внутренняя и внешняя ситуация, против основных врагов (особенно в период Холодной войны). Иногда, не дожидаясь перитонита (зачеркнуто) появления качественной альтернативной залипухи, страны-противники просто брали и фальсифицировали «сообщения» друг друга — «активные мероприятия» советской разведки (и, отчасти, схожие действия «Свободы» времен 1970-х) — прекрасный пример.

Пик «национального сторителлинга» пришелся на 1990-е, когда телевидение и другие аудио-визуальные медиа (кино в том числе) достигли своего аудиторного пика. Одновременно, при явном снижении политического напряжения, можно было без ограничений «транслировать» (в прямом и переносном смыслах) свои «истории» на аудитории, которые раньше были трудно достижимы. Одновременно, многие из альтернативных story оказались недееспособными без прямой поддержки потенциального противника.

Конец 1990-х и начало 2000-х — это период, когда старые нарративы перестали работать (нарратив — рассказ о взаимосвязанных событиях. — ЖУРНАЛИСТ). Однако «операторы» очень разнообразны, это совершенно не обязательно даже конкретные люди или организации, иногда это просто совокупность настроений, которая управляет информационным сообществом. Америка к этому моменту точно перестала быть «сияющим городом на холме» из ассортимента Рейгана; Россия уже не была ни СССР, ни «молодой демократией с долей мафиозности». В отсутствие горячего и холодного противостояния, на первый план стали выходить альтернативные, запасные, сделанные «на черный день» национальные story — в особенности, в странах, которые испытывали явные проблемы с комплексом полноценности.

То, что Трамп с его Make America Great Again нарисовался только в середине второго десятилетия этого странного века — это случайность. Реваншисты разных изводов, сидящие на «запасных» национальных историях — чаще обращенных внутрь, чем наружу, как во времена противостояния двух систем — подняли голову не только потому, что «непонятно куда зашла глобализация», но прежде всего потому, что основные медиа-коммуникаторы совершенно утратили ощущение «основного нарратива» национальной коммуникации. Это, кстати, тоже следствие глобализации.

В общем, как это ни странно, до тех пор, пока несколько крупнейших акторов мирового рынка storytelling не придумают какой-то новый объединяющий нарратив — все время будет вылезать ретроградный, «назад-в-будущее» вариант — «а, может, вернем все на место?».

Самое прикольное в этом то, что «места» уже давно нет, оснований «возвращать» — тоже, и, самое главное, даже если ты реально можешь что-то «вернуть», никто этому рад не будет.

PS: (для тех, кто не может обойтись без обвинений в адрес «поганых неоконов»). Да, нео-консерватизм — это не мейнстрим американского сторителлинга, а альтернативный нарратив, который как раз и был придуман для того, чтобы объяснить противоречие между менющимся миром и меняющейся Америкой. Да, неоконы хотели сохранить лицемерное единство разговоров о «ценностях отцов-основателей» с практикой интервенции, ничего не имевшей общего с наследием «настоящей Америки».