Он одет в тренировочный костюм. Шею оплетает татуировка «Born free». Поза расслабленная. Павел Никулин — человек известный, работал в изданиях «Большой город», «Такие дела», «Медиазона», The New Times. Зимой 2017 года Никулин заявил, что журнал Esquire отверг его материал «Из Калуги — с джихадом» по требованию ФСБ. Текст напечатали в The News Times, после чего издание получило второе предупреждение от Роскомнадзора и штраф в 100.000 рублей. А сам Никулин решил выпускать альманах о насилии под названием «moloko plus».
В глубине души я надеялся, что мне назначат встречу где-нибудь в чертановском бункере, часа в три ночи. После досмотра трое автоматчиков проведут меня в бетонный склеп, где на полу, вперемешку с цементной пылью, я увижу исчерканные полосы альманаха, окурки, стреляные гильзы, а в углу — ящик рома. Вместо этого мы с Никулиным встречаемся в креативном пространстве «Арма». В кофейне! Редактор альманаха о насилии признается: имел проблемы с алкоголем, теперь не пьет. Да и дел много. Ладно, будем пить кофе: он такой скверный, что вполне сойдет за небольшое насилие.
Расскажи, как началась вся эта история с альманахом? Сделаем вид, что я ничего не знаю.
— История началась в конце 2015 года. Я работал редактором «Большого города», пытаясь его в очередной раз перезапустить. При этом я понимал, что это для меня история временная: мне никогда не была интересна городская повестка. Я чувствовал журналистский голод. Было четкое ощущение, что я живу не своей жизнью, я перестал узнавать человека в зеркале. И решил, что надо пробовать что-то новое.
А до «Большого Города» ты где работал? И какая повестка тебе была интересна?
— До этого я работал в The New Times. Недолго, правда. Там была повестка федеральная, а некоторыми материалами я прямо горжусь. Я первым написал про одного из участников так называемого батальона «Торнадо». Это дело о преступлениях в зоне АТО, там речь шла о пытках, убийствах, изнасилованиях. Меня всегда такое привлекало. В Esquire, например, я зачитывался мемуарами полицейских, внедрённых в байкерскую тусовку. Мне очень понравился номер украинского Esquire, где был репортаж из Донецкого аэропорта, написанный репортёром-АТОшником. Помню отличную фразу: «Сослуживцы хихикали, потому что у меня всё время ремешок автомата путался с ремешком фотоаппарата и шнурком от бейджика «Пресса». Что сказать — объективная журналистика никогда не была моим коньком». Вот такого плана тексты мне нравились — на стыке с литературой.
А как ты вообще дошел до мысли о своём самиздате?
— По-моему, у Довлатова есть такие строчки: «— Правда, что каждый журналист мечтает написать роман? — Нет, — солгал я». Я всегда мечтал сделать своё медиа. Но всё время что-то мешало, и в какой-то момент я понял: окей, бизнес — не мой конёк, но что мне мешает сделать медиа по другой модели? Есть журнал «Автоном» — он выходил дико долго. Газета «Лимонка» выходила тоже долгое время, и я не думаю, что у них у всех было какое-то понятие о медиа-менеджменте. Я решил попробовать сделать то, что мне хочется. Опубликовал призыв — во «Вконтакте», в Twitter… Написал: «Привет, ребята, у меня есть мечта выпустить издание».
Самый первый этап был — понять, сколько нужно денег. Я прихожу к авторам и говорю: «Сколько ты берёшь за текст»? Они все говорят: «Ну… сколько заплатишь». Тогда я говорю: «Хорошо. Сколько знаков уйдёт на этот текст?» Автор говорит: «Ну… сколько скажешь…» Я иду к верстальщику и спрашиваю: «Сколько страниц займёт текст объемом столько-то знаков?»
,
,
А он: «Да как надо, так и сверстаю»!
— Короче, не могу скалькулировать ни одной цифры! Просто нет такого рынка у нас. Я думаю — ну ладно, буду просить у людей сто тысяч рублей. Это не много и не мало. Простой расклад: у меня есть тысяча «френдов». Пусть каждый скинется по сто рублей. Ну и, в общем, за два месяца набралась сумма. К январю 2016 года. Первый выпуск у нас назывался «Терроризм». Была презентация на «Фабрике», в рамках фестиваля «Медиаудар» (такой олдовый фестиваль активистского искусства). Так вот туда даже Пятый канал приходил, снимал сюжет. Обвинял нас в финансировании терроризма — в интересах «Открытой России», если я правильно понял. Репортёр был довольно уважаемый в правоохранительной среде. Ему даже ФСИН грамоту вручал за освещение работы этой службы… Ну очевидно, что мы с ним на разных полюсах мировосприятия находимся. Он единственный человек, кстати, который считает, что на обложке альманаха изображена горящая Москва.
А остальные?
— Остальные считают, что это горящий Кремль. Это, в общем, вопрос диалектики… Короче, вышел первый номер. Один из материалов — Александрины Елагиной, которая сейчас главный редактор Russiangate, получил, между прочим, премию «Редколлегия». Это мы удачно зашли, я считаю.
,
,
А второй номер?
— Второй номер посвящен теме наркотиков.
Сколько там полос?
— Страниц! Это же альманах.
Прости! Страниц.
— Точно больше сотни. Он толще первого выпуска, ну и подороже.
Формат какой?
— А5.
А, то есть он маленький и пухленький?
— И жёсткий. Картонная обложка. Бумага матовая. Мы очень экономили на краске, делали черно-белую печать. А потом решили, что это суперстильно, что так и будем делать дальше. Вообще макет мне очень нравится.
Насколько я понимаю, «moloko plus» вы сами развозите по магазинам и тираж небольшой?
— Да! Вот у нас очень древний такой спор. Можно напечатать большое количество экземпляров, типа 2000, и очень сильно сэкономить по деньгам. Либо печатать по 500 экземпляров. Несмотря на кажущуюся правильность того, что надо печатать 2000, мы опытным путём пришли к тому, что будем всё-таки делать по чуть-чуть. Потому что не можем гарантировать спрос заранее.
Надо сказать, что у меня уже нет ни одного экземпляра первого номера. И в будущем мы хотим оставаться на таком же уровне. Чтобы каждый раз это был sold-out.
Как ты собирал материалы в номер?
— Мы устроили несколько летучек. Встречались онлайн пару раз. Появлялись какие-то люди, которые предлагали материалы. Я всем говорил «да», и процентов 90 мне больше не перезванивали. Один автор просто пропал: он сказал, что будет что-то писать про вербовку, про террористов и пропал. Я подумал, что либо его завербовали, либо убили. Но нет — просто он ничего не сделал, ему было стыдно, и он решил пропасть.
Когда мы сделали план первого номера, мы увидели какие-то «каркасные вещи» и поняли, что они, видимо, будут переходить из выпуска в выпуск. Например, реконструкция на основе интервью, большое интервью с экспертами по конкретной проблеме, известная рубрика «Правила жизни». Ещё мне очень нравится рубрика «Автор песни рассказывает про песню».
Это как?
— Вот есть группа «Панк-фракция «Красных Бригад». У них есть песня «Акция ЭТА (в Сан-Себастьяне)». И вот у нас в первом номере был такой заголовок: «Автор песни «Акция ЭТА в Сан-Себастьяне» рассказывает про акцию ЭТА в Сан-Себастьяне». А во втором номере, который про наркотики: «Автор песни «С полчеком в кармане» рассказывает про девушку, которая ходила с «полчеком» в кармане» («чек» — порция героина или кокаина. — ЖУРНАЛИСТ). В общем, мы тут пытаемся играть по законам глянца. Еще у нас есть книжная рубрика…
Библиотечка анархиста?
— Или «книжная полка террориста». То есть там несколько рецензий и отрывки книг.
И все это, конечно же, на полном серьезе? Без ухмылки на лице?
— Без ухмылки. Фишка в том, чтобы найти маргинальную тему и описать ее с абсолютно брутальным журналистским подходом — фактчекинг, два мнения, если это необходимо, досье на героя, если у нас вызывает вопросы его компетентность. Вот у нас текст про ситуацию с наркотиками в Афинах: как местные жители самоорганизуются для того, чтобы этому противостоять. Такие «Город без наркотиков», только это люди абсолютно других взглядов, никакой правоконсервативной фигни. Это левые, анархисты. С таким греческим колоритом, что ли… Помню, я жил в Афинах, недалеко от парка Марсово Поле. И вот смотрю — по ночам весь парк горит огоньками. Я думаю — надо же, как красиво!
А это барыги стоят.
— Нет! Не барыги, это на костерках местное наркосообщество готовит себе «сису» — такой очень дешёвый стимулятор амфетаминного варианта, который можно в кустарных условиях сварить. Иногда его ещё мешают еще со всякими странными штуками, типа аккумуляторной кислоты.
Греческий колорит. А поближе к нашим краям есть истории?
— Конечно. Просто мы претендуем все-таки на «международность». Про наших — большое интервью с волонтёрами Фонда имени Андрея Рылькова. Это ребята, которые занимаются социальной работой среди наркопотребителей. Это консультирование, дежурство у аптек, где находятся основные точки сбыта веществ, раздача одноразовых шприцев… Очень большое, очень подробное интервью. Причем брала его наша корреспондентка, которая довольно скептически ко всему этому относится, поэтому острый материал получился, конфликтный.
А как ты авторов проверяешь на профпригодность?
— Просто беседую. Обычно из заявки уже понятно, в теме он или нет. Человек говорит: «Я хочу написать про 17 ноября». Я говорю: «В смысле – 17 ноября?» Он говорит: «Ну такая террористическая организация “17-е ноября” ». Греческая. И мне начинают объяснять, и я понимаю — конечно, человек в теме. У меня есть опыт работы со студентами, которые привыкли писать эссе, какие-то научные вещи. Оказалось, что можно чуть-чуть подправить их стилистику, попросить, чтобы они менее зажато писали, и уже очень классно выходит. Потому что академическая среда — это, по моим ощущениям, место, где «платить за базар» приходится больше, чем в журналистике. Поэтому каждая строчка аргументирована, в каждой фразе гиперссылка и указание источника.
,
,
Слушай, а вот все эти люди, которые пишут — они твои друзья? Или люди с улицы? Это близкий тебе круг или не очень?
— Они скорее мои товарищи, нежели друзья. Вот Миша Шубин мне просто написал: «Я хочу что-нибудь сделать для «Молока». Я говорю: «Сделай рубрику «Книжная полка», пожалуйста». Он упирался, я уговаривал. Согласился в итоге — очень долго, дотошно, занудно выяснял, как я это вижу, наконец сделал. И теперь у нас выходят его тексты, он отвечает за контроль магазинов, вошёл в процесс. Потому что хотел. Есть человек, который учился в Питере на журфаке и бросил. Он развивает наш «паблик», и эти 12.000 человек — его заслуга.
Ты не боишься, что среди авторов окажется какой-нибудь «засланный казачок»? Темы-то острые.
— Я консультировался с юристом по поводу того, что мы делаем. Он сказал — в целом, нет ничего противозаконного, но ты же понимаешь, что привлечь к уголовной ответственности могут любого. Это зависит исключительно от политической воли. Бороться с альманахом, отпечатанным в типографии? Ну окей, но по-моему, это довольно глупо. А про засланных — этого никак не проверишь, в принципе.
Обратная ситуация. Ты автору говоришь: напиши что-нибудь, а он тебе — «А вы, часом, не на Контору пашете?» Не было такого?
— Нет, не было. Но я весь 2013 год писал исключительно про ультраправых, ультралевых, анархистов и так далее — и, конечно, я был и «фашистом», и «анархистом» (что, кстати, правда: я — анархист). В 2014 году я одновременно был «сторонником ДНР» и «симпатизировал батальону «Азов». Был «сотрудником СБУ», «сотрудником ФСБ»…
Сменил много профессий.
— Да-да-да. В принципе, любое публичное действие, к которому ты призываешь других людей присоединиться, кем-то обязательно воспримется как провокация. Но у нас в альманахе нет ничего такого, у нас просто в прямом смысле маргинальная повестка.
И все твои авторы работают за копейки?
— Ну да, они все идейные. А деньги зарабатывают еще где-то.
А сам ты чем занимаешься? Где работаешь?
— Постоянно — нигде. Пишу фрилансовые тексты. Вот на Russiangate вышел репортаж. С «Такими делами» работаю. У меня там один репортаж откладывается, потому что надо солнечную погоду. Иначе герои не появятся.
Ну вот, про наркотики вышел номер. А дальше какие планируются выпуски? Про секс?
— «Правые и левые», например. «Война» — как явление. Тематика каждого номера определяется общим собранием. По-моему, даже для того, чтобы о чём-то не договориться, надо сесть и договариваться. Мы физически собираемся и обсуждаем. Я, шеф-редактор Юлиана Лизер, Миша Шубин… Художники. Я не всех буду называть, потому что не знаю, как они относятся к паблисити.
В твоем описании «moloko plus» — это «контркультурный альманах о насилии». Но разве «правые и левые» — это о насилии?
— На самом деле, всё связано с насилием, это вопрос трактовок.
Очень хорошо. Давай поговорим про другую сторону твоей деятельности — так называемый Профсоюз независимых журналистов. Ты там сопредседатель. Кто придумал всю эту историю?
— Это было полтора года назад, весной. Я планировал с группой товарищей благотворительный концерт с целью собрать деньги на новый автобус (имеется в виду нападение на «Комитет по предотвращению пыток» в Ингушетии; нападавшие сожгли минивэн, в котором передвигались правозащитники и репортёры. — ЖУРНАЛИСТ). Ко мне подошел мой коллега Саша Горохов и говорит: слушай, мы учреждаем профсоюз. Я очень возмутился: как это вы учреждаете, ничего не заявили, что такое? Ну и пришел, предложил сделать одним из приоритетных направлений борьбу за соблюдение трудовых прав. И поскольку это была моя инициатива, пришлось это дело возглавить. Я координирую правозащитную деятельность. На меня упала не только работа, но и все, связанное с задержаниями, правонарушениями, насилием и так далее.
Устав у вас есть?
— Есть, мы сейчас регистрироваться будем. Провели учредительное собрание в Москве. Получили документы со всех регионов. Процесс запущен, я просто не знаю, как эта бюрократия в Минюсте работает. Никогда не ходил в Минюст.
И сколько у вас членов профсоюза?
— Больше трехсот. Все журналисты, как это ни странно. Разного возраста. Это и Москва, и регионы.
Члены СЖР есть?
— Не уверен.
И вы за эти полтора года уже оказывали какую-то помощь?
— Да. Но те люди, которым мы помогли — а это были, в основном, конфликты при увольнении — просили не называть их имен. Потому что у них «соглашение о неразглашении», где указаны подробности увольнения. Они добивались своих компенсаций…
То есть давали подписку в обмен на три оклада.
— Да, это их вполне устраивало. Изначально-то им вообще ничего не собирались платить, какие-то шантажи там были…
Интересно, а критика в адрес профсоюза поступает?
— Постоянно слышу. Дескать, вы нарушаете профессиональный дух — это основная претензия.
Это какой такой дух?
— Ну, говорят нам, перерабатывать же классно! Работать много — здорово! И вообще у нас сейчас уникальная политическая ситуация… Это вообще мое любимое выражение. Всегда у нас уникальная политическая ситуация. И застой, и «оттепель» — всё уникальная политическая ситуация. Экономический рост в стране — оп, уникальная политическая ситуация: средний класс появляется.
,
,
Так-так, и как это влияет на работу журналиста?
— Например, сотрудник какого-нибудь оппозиционного СМИ говорит: «Ребята, урезаем зарплаты. Сами поймите: тут — Украина, тут — Навальный, тут Путин лютует, тут АП лютует, тут Роскомнадзор… Давайте сейчас утянемся: уникальная политическая ситуация. Срочные контракты будут у всех, и будем смотреть, как дальше. Без обид, ребят, мы же семья». И то же самое — ВГТРК какое-нибудь: «Слушайте, ребята, тут Навальный, Сирия, оппозиция, воюем везде, все плохо, денег нет… Вот Путин переизберётся — и всё будет хорошо. А пока — срочный договор… Мы же семья, одно дело делаем».
Кстати, авторы «Молока» — из каких СМИ?
— Миша Шубин, например, работал в «Открытой России», сейчас работает на Russiangate. Я не знаю, какой они окраски. Антикоррупционные СМИ.
А из «Известий», из «Российской газеты» нет?
— Нет.
Скойбеда из «Комсомолки» могла бы вам отличный текст написать, кстати.
— Не знаю, она колумнистка. У нас нет колонок. У нас больше экспертные материалы. Но, кстати, у меня есть коллега Игорь Ясин. Он работает в RT, в ближневосточной редакции. Если будет материал по его тематике для альманаха, мы его возьмем. Человек по-арабски говорит — это же прекрасно.
Ты неоднократно говорил в интервью, что тебе скучна современная журналистика. Это я тебя вполне понимаю. Но почему, объясни мне, такая история творится?
— Я уже всех задолбал цитатой Миши Шубина. Он сказал: «Умирать не за что». Не в смысле, что он хотел бы умереть. А просто жить-то точно не за что, да и умирать никто не за что не предлагает. Дефицит идей налицо.
Ты сам читаешь какую-нибудь прессу?
— Стандартный набор, который попадает в ленты. «Медузу». «Такие дела». Тексты «Медиазоны». «Новую газету». Стараюсь знакомиться с тем, что пишут Life и «Известия», хотя это специфическое чтение. Я просто боюсь зашориться, потерять связь с реальностью. Когда человек находится в мейнстриме, он не осознает, что находится в мейнстриме. Большинство людей, которые сейчас ходят по улицам — либералы-рыночники, которые этого никогда не осознают. Они спокойно, без негатива, стресса и раздражения принимают эти правила игры. Типа, «всё стоит денег», «бесплатно ничего не надо делать»… Для них это естественно! Когда тот же Навальный говорит в интервью: «Я не правый и не левый, я за здравый смысл» или что он там говорит? «Я — реалист» или что-то еще… Это тоже мейнстрим. А я очень боюсь оказаться в мейнстриме.
Ты же анархист. Как ты можешь вообще бояться?
— Да, но нужна какая-то каждодневная практика. Необязательно каждый день ходить с плакатами. Нужна практика, которая тебе самому давала бы систему координат — где ты находишься. Можно пройти по улице и ничего не почувствовать от этой прогулки. А можно пройти и прислушаться к людям и просто … от того, что тебя окружают сексисты, ксенофобы, люди, которые мало задумываются о том, как они потребляют, как они тратят деньги, как устроена страна, в которой они живут, как тут устроена система власти и всё остальное. Есть такой анекдот: «На стене висит портрет Сартра. Он одним глазом смотрит на тебя, а другим — на ужас бытия».
Лично я на улице стараюсь сосредоточиться и слушать, о чем говорят люди. Слушаю и думаю: «Всё хорошо. Со мной ещё всё в порядке. Я всё ещё вижу этот ужас бытия».
,
