Предвыборной борьбы в прессе позапрошлого столетия, конечно, не было. Отсутствие парламента счастливо избавляло русских журналистов и их читателей от предвыборных речей, несбыточных обещаний, лозунгов, компромата на конкурентов, популистских экономических программ и их торжественных разоблачений, в общем, от всего того, чем мы наслаждаемся при современной гражданской свободе. Эпоха была по сравнению с нашей неспешная и задумчивая, политическая полемика носила характер философский и разворачивалась вокруг стратегического вопроса о том, а нужно ли, вообще говоря, России кого-нибудь куда-нибудь выбирать?
Увенчание великого здания
На журналистском сленге второй половины XIX в. ограничение самодержавия называлось «увенчанием великого здания либеральных реформ» или «здания русской государственности». Говорить о конституции напрямую было невозможно по цензурным соображениям, так что и на страницах газет, и в салонных дебатах принято было пользоваться этим витиеватым эвфемизмом. И следует для современного читателя пояснить, что слово «конституция» использовалось тогда в своем первичном значении, частично утратившем актуальность в современном языке: «устройство, структура». То, что под венцом здания подразумевали конституцию, означало, что требовали такой «конституции государства», при которой самодержавие было бы ограничено выборным законодательным или законосовещательным органом. То есть «написано конституция – читай парламент». Большинство прогрессивно настроенной общественности в 1860-х и даже в 1870-х гг. не только желало конституции, но и верило в то, что она будет дарована России как естественное завершение начатого в 1855 г. реформаторского процесса. Были и те, кто такого «увенчания здания» категорически не желал. И были у них на то свои причины.
,
,
Великие реформы Александра II проводились так же, как когда-то реформы петровские – второпях и без общего плана. Преобразования неслись, как ком с горы, порождаемые в одних случаях неотложной необходимостью, в других карьерными притязаниями чиновных честолюбцев, и проводились преимущественно без согласования друг с другом. Крестьянская реформа 1861 г. прошла на фоне экономического кризиса, вызванного торопливой реформой банковской системы, произведенной за несколько лет до этого. И опустошенная казна не смогла обеспечить выкуп крестьян на приемлемых для них условиях. Цензурная реформа предполагала существование нового суда, но принята была за два года до того, как этот провозглашенный на бумаге новый суд реально начал работать, в итоге почти на двадцать лет так и осталась «временными правилами о печати». Реформа образования началась с увеличения численности обучающихся в университетах, но при незавершенности реформы начальной школы негде было взять подготовленных юношей – уровень требований к поступающим пришлось катастрофически снизить. Ну и так далее. В общем, не умаляя действительного величия преобразований, в полтора десятилетия изменивших облик страны, надо сказать, что «великое здание либеральных реформ» трещало по швам и подозрительно покачивалось: тюрьмы были полны недовольными, а больницы душевнобольными, Ф. М. Достоевский на страницах своего журнала «Дневник писателя» размышлял о причинах чудовищно участившихся самоубийств. Поэтому консерваторы были убеждены: здание и так на ладан дышит, и увенчание этого хлипкого строения тяжелым навершием чуждого нам парламента обрушит его окончательно, и похоронит под руинами всех бесплодно дебатирующих.
Корни давнего спора
Вопрос о возможности участия граждан в политической жизни страны ставился в журналистике еще Александром Радищевым. Его эссе «Беседа о том, что есть сын отечества», в конце XVIII в. опубликованное в журнале «Беседующий гражданин», недвусмысленно указывало, что сыном отечества, т.е. патриотом не может быть человек бесправный, находящийся в рабстве: «известно, что человек существо свободное, поелику одарено умом, разумом и свободною волею; что свобода его состоит в избрании лучшего, что сие лучшее познает он и избирает посредством разума», а руководится в своей деятельности законами Естества и Народоправления. Заявление было смелым: признание свободы выбора, врожденной любому человеческому существу, и связи между законами самой жизни и принципами народоправления, можно было рассматривать как своеобразный политический манифест. Статья публиковалась без подписи, посему не вызвала поначалу репрессий, однако неугомонный автор продолжил развивать отдельные её постулаты в пресловутом «Путешествии», за что и поплатился.
При всей кажущейся бесспорности преимуществ парламентской системы над абсолютизмом, сторонникам сего последнего всегда было, что ответить своим оппонентам – и не только в форме административного давления, но и в форме полемики по существу. Та же Екатерина Великая, приравнявшая высказывания Радищева к пугачевщине, вполне внятно декларировала свою позицию по этому вопросу: никакая власть, кроме воплощенной в особе государя, не может реально действовать в масштабах такого огромного по размерам и разнородного по социальной, экономической и этнической структуре государства. Ибо, если над всеми этими разнородными элементами не будет беспристрастного арбитра, принципиально не связанного ни с одним из них, но объективно обеспечивающего баланс интересов во благо всем, то множество «малых сих» – этнических меньшинств, экономически незащищенных сословий и т.д. – попадут под власть гораздо худшего и более жестокого тирана, под ничем не узаконенную власть сильного, кто бы он ни был. И он установит хищнические правила в своих интересах, без оглядки на наскучившую мораль и общую пользу. А потому «лучше повиноваться законам под одним господином, – писала государыня, – нежели угождать многим». То, что такая аргументация далеко не бессмысленна, спустя века ощутили на практике те, кто пережил распад советской империи. Когда стабильность плюс ощущение своего бессилия перед всесильным государством сменились непредсказуемостью и полнотой беспомощного унижения перед кровавым беспределом бандитизма, в форме которого на начальном этапе явилась рядовым гражданам демократия. Тут-то и оказалось, что еще не известно, что хуже.
,
,
Свобода личности от государства или свобода народа от элиты
В дальнейшем дискурс парламентаризма в отечественной прессе так и балансировал между этими двумя ключевыми подходами: если одни видели в неограниченности власти царя символ своего бесправия и унизительного холопства, то другие – в нем же видели гарантию своей безопасности в страшном водовороте борьбы общественных интересов. А именно таким рингом общественной борьбы «каждого за свое», а не «всех за общее благо» многими мыслился парламент – место, где более ловкие, богатые, образованные, красноречивые и т.д. будут отстаивать корыстные интересы своей социальной группы в ущерб другим.
,
,
,
Издатель «Современных известий» Н. П. Гиляров-Платонов отмечал, что такая форма общественного устройства есть самое тонкое, самое неприметное, и потому самое страшное рабство. При власти парламентариев-избранников, представителей элиты, более образованных и искусных, чем руководимые ими сограждане, управлять наивными и несведущими массами будут посредством влияния на общественное мнение, силой пропаганды в печати, против которой бессильно неокрепшее сознание малообразованного большинства. Элита будет управлять в своих интересах, манипулируя волеизъявлением одураченного народа. И самое страшное, что если при прямом рабовладельческом строе раб сознает остро свою несвободу, и потому всегда будет стремиться бороться против поработителя, то в данном случае иллюзия свободы будет лишать народ интенции к борьбе и тем самым делать власть поработителей безграничной. Народ станет сам голосовать за те меры, которые направлены против его истинных интересов, и еще будет убежден, что эффективно реализует свои гражданские права.
Для прогрессистов парламентаризм означал, прежде всего, введение гражданских свобод, гарантами соблюдения которых и должны будут являться народные избранники. На рубеже 1870-80-х гг. в этом отношении многие органы печати сходились: и газета либерального народничества «Неделя», и «Голос» А. А. Краевского, и «Русская речь» были едины в том, что главной чертой будущего конституционного устройства они считают «обеспечение человеческих прав и достоинств» («Русская речь»), установление гражданских свобод, в числе которых называли свободу печати, ограничение административного произвола и т.д.
Консерваторы же видели именно в царе гаранта свободы, но свободы другого порядка. Редактор «Московских ведомостей» М. Н. Катков писал, что русское самодержавие «выражает собою единую власть, ни от каких партий и отдельных интересов не зависящую, надо всем возвышенную, чистую ото всякого эгоизма, равную целому». И чем она сильнее, – вторил ему в «Руси» И. С. Аксаков, – «тем более гарантий и для правильного, беспристрастного решения всяких споров, всякого столкновения противоположных друг другу сословных и иных эгоистических интересов».
Читайте вторую часть статьи
,
,
