Корреспондент научно-популярного проекта «Чердак» физик-полимерщик Михаил Петров трижды участвовал во всероссийском конкурсе инновационной журналистики Tech in media. Два раза становился лауреатом, а в прошлом году материал «В смешанных чувствах» — о мультисенсорном восприятии мира — помог ему одержать победу в номинации «Науки о жизни». ЖУРНАЛИСТ побеседовал с Петровым о том, как тот раскручивает темы, ищет баланс между наглядностью и научностью, о чем писать важно, а о чем — не очень.
В какой момент вы, физик, стали заниматься журналистикой?
Скажу сразу, что поворотного момента нет. Я все еще позиционирую себя как физик-полимерщик, до сих пор занимаюсь наукой, ее сейчас даже больше, чем журналистики. С ноября больше ухожу в научную работу, собираюсь защитить диссертацию… Но я всегда любил читать и рассказывать истории. На третьем курсе физфака искал работу и увидел объявление на HeadHunter: сайт STRF искал корреспондентов. Он и сейчас есть, правда, в умирающем состоянии. Я писал там научные новости раз в две недели. Сейчас, конечно, на них с ужасом смотрю. Через год после этого пошел в школу научного журналиста, которую проводил «Русский репортер». Там и прокачался.
Как специальность помогает при подготовке материалов?
Когда ты делаешь первые шаги в научной журналистике, то очень боишься ошибиться. Видишь незнакомый термин, и тебе реально страшно. Потом читаешь «Википедию», и кажется, что ты что-то понял. Но до конца не уверен в этом, потому что как-то слишком просто все. Много времени уходит на переживания, что ты написал о чем-то неправильно. Я много терминов — хотя бы раз в жизни — слышал во время обучения. Мой багаж знаний состоит из физики, химии, биологии. В качестве дополнительного образования в университете были всякие странные курсы по нанотехнологиям. Я сам экспериментатор, публикую научные статьи, занимаюсь лабораторными исследованиями, понимаю логику их проведения, то, как они развиваются. Научно-популярная журналистика часто отталкивается от информации, представленной в научных статьях. Материалы сводятся к пересказу результатов исследований. Это скучно. В науке гораздо интереснее не статья ученого, не итог, а процесс, то, что происходит в стенах лаборатории или института. Когда я иду к ученым или говорю с ними, то стараюсь выловить эти моменты из своего опыта. Все-таки журналисты, которые сами никогда не участвовали в научных проектах, вряд ли хорошо в них разбираются.
Вы уже почти два года публикуетесь в проекте «Чердак». Там материалы самые разные: от биткоинов до особенностей поведения животных. Как происходит выбор темы?
У меня на самом деле разброс тем небольшой. Большую часть я придумал сам, что-то мы с коллегами докрутили. Иногда интересную идею предлагает главный редактор. Я проработал 80 текстов. Все, о чем на тот момент думал, в них уже сказано, мотивы закончились. Я рассказывал, например, о животных, но эта тема для меня пока исчерпана. Нужно наработать новые.
Часто ли бывает, что вы приступаете к материалу, а знания по этой теме у вас нулевые?
Иногда. Вот был материал про беспилотные автомобили. Когда я брался за эту тему, ничего про это не знал: как они работают, как делаются, какие фирмы и в каких объемах их производят. Очень долго собирал материал, общался с разными экспертами в этой области, говорил со знакомыми и друзьями, о чем им самим было бы интересно прочитать. Потом складывал это все воедино, фантазировал, искал нужную форму. Из всех текстов, которые родились у меня на «Чердаке», этот мне нравится больше всего.
Какие способности более востребованы в научно-популярной журналистике?
Научная журналистика, конечно, требует специфических знаний, больших аналитических способностей. Научные журналисты меньше говорят с людьми и больше читают, думают, интерпретируют, складывают информацию в единую картину.
,
,
А как вы находите баланс между наглядностью и «научностью»?
Если баланс и есть, то он на уровне композиции. Я, когда пишу, делаю план, переставляю отдельные куски, придумываю связки… В свое время я посмотрел документальный фильм «Страсти по частицам», который считаю гениальным. Кино снято бывшим физиком Марком Левинсоном и посвящено Большому адронному коллайдеру. Я думал: почему мне так нравится его смотреть, хотя он длинный? В итоге выделил в нем несколько приемов и стараюсь их применять в текстах. Анализирую книги, которые мне нравятся. Вот, например, «Кольца Сатурна» Зебальда. Очень странное по жанру произведение. Человек отправляется в путешествие по Англии и везде, в цивилизованных местах, видит следы разрушений, следы прошлого величия. Он копается в документах, вырезках из газет. Действие развивается медленно, постепенно разворачивается такая история европейской цивилизации с ее войной и насилием. Считаю, что это очень полезная книга для научного журналиста. Еще рекомендую книгу Джеймса Глика «Информация. История. Теория. Поток». Это история самого понятия «информация». Есть «Смилла и ее чувство снега» датского писателя Питера Хега, «Имя розы» Умберто Эко… Сейчас я читаю «Моби Дика» — это то, как могла бы выглядеть научная журналистика, когда есть история и периодически от нее отвлекаются. В общем, научному журналисту очень даже полезно читать обычную литературу.
Есть ли у вас любимые научные журналисты?
Мне очень нравится, как пишет Борислав Козловский. Текстов сейчас выходит немного, в основном на Republic.ru. Он делает такие истории, которые интересно оформлены. Еще нейробиолог Николай Кукушкин, он писал некоторое время для изданий «Нож» и «Вокруг света». Его тексты, кажется, больше про то, что называется потреблением, типа «Почему вас все бесит», «Диета», «Доброта как модный наркотик». Почему-то они мне кажутся крутыми. Вот я бы хотел писать, как Кукушкин. Ну и, конечно, я люблю старые тексты Григория Тарасевича, который учил меня в «Русском репортере».
Нередко звучат фразы, что научная журналистика должна давать знания, которые человек смог бы применить в жизни. Вы так не считаете?
Не согласен! Это дурацкое потребительство: хочу что-то прочитать, чтобы составить грамотную диету… Бред! Это не про науку, это в каком-то смысле обман. Прагматический подход, во-первых, дает иллюзию знания, хотя этого знания нет. Во-вторых, наука сродни священнодействию, это не про то, что есть на завтрак, обед и ужин. Не про то, что, мол, вооружитесь научной информацией, утыканной графиками и статьями, и узнаете, что вам делать в своей жизни…
А что тогда должна делать научно-популярная журналистика? Развлекать?
Не только развлекать — это необходимый минимум. Вы должны не научить людей чему-то, вы должны рассказать по меньшей мере интересную историю. А в идеале — такую историю, которая важна для всех здесь и сейчас. Я лично не хочу участвовать в бессмысленном накоплении знаний, не хочу давать людям никаких энциклопедических знаний.
Можно ли сказать, что интерес читателей к науке вырос за последние годы?
Сейчас в науке стало чуть больше денег, чем в 1990-е годы. Соответственно, больше средств и в смежных областях, больше проектов и интереса. Есть ощущение, что пошла какая-то «мода на знания», особенно среди людей моего возраста. Но я не уверен, что мода — это хорошо. Еще, как говорит Тарасевич, обычная журналистика заходит в тупик, она уже обо всем рассказала и не может найти нового метода. А вот научная журналистика пока не исчерпала себя, она в зародышевом состоянии и совершенно не показала всех своих возможностей.
,
