Вот идет по улице южного города мужчина 71-го года отроду, возможно, он жмурится от ярких лучей солнца, на него падает сосулька и он умирает. Если бы случай приобрел общественное звучание, как пожар в Кемерове, какой-нибудь вице-губернатор назвал бы это «запланированной дискредитацией власти» посредством сосульки.
О сосульке в своей ленте на FB написала журналист, редактор студенческого радио «Навигатор» факультета журналистики ВГУ, хрупкая, словно тростника, Наталья Гааг. Написала она так:
Я вот иногда думаю, что должно случиться, чтобы что-то изменилось. В принципе и в частности. В новостях сообщение — «сосулька убила мужчину», а этим безымянным мужчиной был Николай Сергеевич Кочетов. В свое время, репортер, редактор на воронежском радио, который много лет делал программы о жизни города, в том числе и о работе ЖКХ. Как это нелепо и грустно.
Тут же симпатичная девушка по имени Ольга ответила Наташе: «Это был мой родной дядя. Мне очень плохо!»
В юности мама подарила мне книжку журналиста начала прошлого века Власа Дорошевича. Не знаю, где она ее достала и как эта идея пришла ей в голову. Обычно она трудилась в конструкторском бюро им. Яковлева, старательно вешая атомные бомбы на военные самолеты. Это шло в разрез с ее человечностью.
Дорошевич меня впечатлил своей лаконичностью, короткой строкой, судьбой, общением с аудиторией. Как раз за общение с аудиторией его критиковал Корней Чуковский — тоже в короткой строке, открытой и расшаренной Дорошевичем. Кто знает, какая кошка пробежала между двумя замечательными авторами, но, прочитав книгу Дорошевича, я не спала ночь. Я вспоминала очерк «Репортер». Утром его прочитал мой отец: «Вот как… Ты всю жизнь хочешь работать репортером?». «Да, папа».
Каждый может прочитать этот очерк, например, здесь.
Однако друзья знают, что я великий спойлер, поэтому опишу кратко то, что запомнила тогда: репортеров не любят, репортером быть позорно. Хорошо быть редактором. Волны истории смыкаются над головой безымянного умершего репортера. Конечно, Дорошевич пишет резче, он в отчаяние после смерти своего друга — судебного репортера:
Репортеры получают такие гроши сравнительно с интересом, который часто возбуждают их заметки, и той пользой, которую эти скромные заметки приносят. Но пусть и это будет так! Справедливость – очень редкая птица. Но за что же это обидное, это незаслуженное отношение к самой профессии, не менее честной, чем все другие профессии, и более полезной, чем многие другие. Почему репортеру неловко сказать:
— Я репортер! И ловко сказать доктору, что он доктор, адвокату, что он адвокат, директору банка, что он директор банка.
«Во всякой реке есть всякая рыба: и дурная и хорошая».
За что же это обидное обобщение распространяется именно на репортеров?
Почему им приходится быть тем колодцем, из которого все пьют и в который чаще всего плюют?
Вчера я спросила коллег — часто ли в каких-нибудь веселых компаниях вы представляетесь журналистами? «Нет. Говорю, что работаю в интернете». «Нет. Представляюсь продюсером. Креативным». «Нет. Что-то про SMM трындю». Почему? «Ну потому что ребята с госканалов гордо представляются журналистами. Не хочу ассоциаций». «Все начинают рассказывать тебе все, особенно в поезде или в такси, а потом задавать вопросы о смысле жизни». «Почему-то стыдно».
Особенно тяжело, если ты работаешь репортером на радио. Никто не верит, что ты репортер на радио.
Мы сидим в пельменной с одним из прекраснейших и честнейших радиоведущих одного из федеральных каналов.
— Ты как себя называешь? Журналистом?
— Какой я журналист? Я в кресле сижу. Я ведущий. У меня на подготовку эфира часа четыре. Журналисты пашут в поле.
Сорок минут мне потребовалось на то, чтобы убедить начальников из какой-то нефтяной компании взять меня на вертолет — полетать над нефтяными разливами. «А что, на радио бывают репортажи?». Да, черт побери, и люди на радио тоже должны видеть все своими глазами.
Полтора часа я уговаривала пресс-службу «Норильникеля», чтобы они пустили меня на их заводы. «Радио? Вы шутите?». В итоге я увидела команды журналистов из NYT, Associated Press, российских СМИ: по два-три человека из каждого издания, которые потом просили у меня запись звука. А я была просто репортеришкой, которая бегала одна с рекордером и фотокамерой.
Да, собственно, о чем я?
О журналисте Николае Сергеевиче Кочетове, которого убила сосулька и который делал сюжеты о ЖКХ. Военных репортеров убивает война или ее отсутствие, карикатуристов запрещенная ИГИЛ, социальных журналистов — сосульки.
Как-то ранним утром в Копенгагене я шла вдоль канала возле коммуны «Христиания», где хиппи и бездомные эскимосы живут чуть лучше, чем репортеры в России. На одном окне я увидела огромный постер с Анной Политковской. Я зашла туда. Это был антикварный магазин, в котором пожилые и симпатичные брат с сестрой уже открыли бутылку вина. Брат играл на рояле. «Почему у вас Политковская»? «Мы уважаем ее, мы помним ее». Анна в Дании не безымянный журналист. Даже когда ее давно нет.
Я не хочу, чтобы Николай Сергеевич Кочетов был без имени и без лица. Пусть останутся его фотографии.
