Телевидение, несмотря на многочисленные прогнозы о его скорой кончине, продолжает победным шагом идти по России. Парадоксально, но факт: в телевизор мечтают попасть начинающие журналисты, родившиеся в эпоху интернета. Николай Матвеев, ведущий Общественного телевидения России, рассказал о том, почему не уходит в интернет, что самое сложное в работе телевизионного репортера и почему он не работает на ведущих федеральных каналах.
— Вы работаете на Общественном телевидении, которое особой популярностью не пользуется. Аудитория ОТР — 55 +. Почему вы, молодой и амбициозный, не уходите в интернет?
,
,
— В интернет просто так не заходят. Мне пока нечего сказать аудитории, которая сидит в там, у меня нет оригинального контента. После Дудя войти в интернет сложно. Потом, телевидение телевидению рознь. Я уже 3 года веду на ОТР общественно-политическую программу «Процесс». Мы приглашаем к себе экспертов и с ними обсуждаем разные темы: политику, экономику, социалку — все, кроме Украины и внешней политики, которые, как известно, очень удобны для манипуляций. Поэтому я там работаю и благодарен своему руководству, которое не заставляет нас заниматься огульной пропагандой. На ОРТ есть возможность делать то, что называется журналистикой в классическом смысле: искать ответы на вопросы, приглашать разных людей. Кстати, у нас, в отличие от федеральных каналов, нет стоп-листа.
— Чем еще отличается ОТР от других федеральных каналов?
— Я пришел на Общественное телевидение России, когда канал только делал свои первые шаги. Бросилось в глаза, что ОТР себя позиционировал сразу как федеральное общественное телевидение и пытался некоторыми своими площадками зайти в информационное пространство России. Я здесь говорю прежде всего о формате репортажа. Классический телерепортаж в том виде, в котором он появился при Леониде Парфенове, практически ушел с телеэкранов. На ОРТ была предпринята попытка вернуть репортаж в телевизор, и эта попытка была сделана журналистами, пришедшими с центральных каналов. Среди них были нтвшники третьей волны, которые мечтали сделать полноценный информационный продукт. Я тогда попал в их пул. Мне сразу достались острые темы: я делал репортажи про самолет, который упал в Казани, про взрыв автобуса в Волгограде, про расстрел учеником учителя географии в Москве. Дальше были межнациональные потасовки в Бирюлеве, лагерь беженцев в Гольяново.
— Можно ли сделать полноценный телерепортаж с соблюдением этических норм?
— Практические нереально. Когда я включаю камеру, со мной никто не хочет разговаривать. Как только я говорю людям, что камера выключена, со мной начинают говорить. Но камера при этом всегда работает, так как хороший оператор знает, что камера всегда должна работать. В противном случае информацию не добыть.
— Получается, нарушений не избежать?
— А в этом никакого нарушения нет, как нет ничего предательского по отношению к профессии. Человек по природе своей на камеру говорить никогда не будет. Если мы будет соблюдать все морально-этические нормы, мы сможем в редакции только разносить кофе. По-другому информацию телевизионный журналист добыть не сможет.
Приведу частный пример. Делая репортаж про самолет, я решил поговорить с женой пилота, которого СМИ обвинили в гибели 150 человек, в числе которых был и сын Президента Татарстана. Нашел ее адрес, пришел, позвонил в домофон и услышал в ответ женский голос: «Что вам нужно?» Вопрос был ожидаем, поэтому я без промедления ответил: «Я хочу услышать вашу историю о том, каким человеком был ваш муж, чтобы вас защитить». А я действительно хотел защитить семью, потому что все СМИ на нее тогда накинулись. Женщина сначала не хотела говорить, но мне удалось вытянуть ее на подъездную площадку. Оператор во время нашего разговора стоял этажом ниже и снимал. Камера у него болталась, так как он не мог ее полностью поднять на плечо. Получался абсолютный брак по видео, но другого варианта не было.
,
,
Если я расскажу об этом случае тому, кто не знаком с «кухней» телевидения, он обязательно скажет: «Какой ты подлец!» Разговор у нас тогда получился. Когда то, что рассказала мне вдова, вышло вечером в эфир, все услышали вторую сторону этой истории, увидели этого пилота иначе. До этого многие СМИ писали, что он не был профессионалом, что у него летная история была каким-то образом приобретена. А из разговора с женой мы узнали, что погибший пилот сам в жизни всего добивался, любил свою работу. Репортаж тогда попал в топы. Но самое главное, что после его выхода другие СМИ прекратили травлю семьи и решили дождаться заключения комиссии. В итоге выяснилось, что пилот в крушении самолета виноват не был.
— Что самое сложное в работе над телерепортажем?
— Наверное, разговорить людей, вызвать доверие у них. Два года назад я поехал в Кущевку, когда прозвучавшая на всю страну история о резне стала уже отходить на второй план. Я хотел поговорить с людьми об их сегодняшней жизни. Но уже при первом контакте с ними я понял, что они не хотят общаться, несмотря на то, что банда цапков уже давно сидит. Люди до сих пор боятся об этом говорить, и это побочный страх. Но мне все-таки удалось поговорить с двумя женщинами. А дело было так. Я просто постучался в дом и меня впустили. Оператор был со мной, камера была при нем, и она все время писала. За чаем женщины разговорились, потом другие люди захотели с нами встретиться и рассказать, как они двадцать лет жили в страхе. Так появился на нашем канале цикл человеческих историй о жителях Кущевки. А если бы камера была выключена тогда? Я бы наслушался человеческих трагедий, наплакался вместе с ними и уехал домой, но рассказов этих людей никто бы так и не услышал.
— Чем вы руководствуетесь, нарушая этические нормы?
— Когда я принимаю решение нарушить условный каркас морально-этических норм, я просчитываю ситуацию на несколько шагов вперед. Я должен быть абсолютно уверен в том, что если не помогу, то точно не смогу навредить. Когда ты выходишь на опасную тропу, принимая какое-нибудь непростое решение, перед тобой должен стоять вопрос: «А мне плевать или не плевать на человека, о котором я делаю репортаж?». В истории с погибшим пилотом мне было не плевать, поэтому я не дал команду оператору выключить камеру.
— Сегодня мы живем во времена глобальной мистификации. Может ли фейк появиться в репортажах?
— Представьте, что вы сценарист, который пишет историю для Голливуда, основанную на реальных событиях. Но для полноты раскрытия образа вам нужны какие-то дополнительные события, которые меняют жизнь персонажа. Рассказывая эту историю, вы понимаете, что в реальности люди этого не говорили, главный персонаж туда не шел и этого не делал. Но это все придумывается, чтобы раскрыть его образ. Сейчас в индустрии производства телевизионного контента есть запрос на такую историю, для того, чтобы иметь воздействие на зрителя.
— И что делать?
— Нужно «выключить» в себе художника. Нужно идти за жизнью, не превращать журналистику в сочинительство даже для достижения каких-либо профессиональных целей, популярности или распространения пропагандистских идей.
Но на практике все, конечно, сложнее. Репортаж — это драматургическое произведение. Как известно, для драматургии должен быть полный набор инструментов, иначе просто истории не получится. Кто-то действительность дорисовывает, а кто-то в ущерб качеству материала такого сделать не может. Поэтому он «не докручивает» вторую линию, «не докручивает» конфликт, «не докручивает» повороты действия. А в самой истории не оказывается жизненного ресурса для яркого повествования. И здесь журналист идет на профессиональные убытки, но не дорисовывает реальность. Но это всегда вопрос нравственного выбора.
,
