ВТОРОЙ РАЗ
«А давай ты будешь читать обзор прессы в программе «Доброе утро», — как-то предложила мне подруга, объяснив, что нужен человек, похожий на репортера, а я похожа. Приехав в «Останкино», я робко жалась у стенки в студии с текстом, пока меня не оглушил режиссер:
— Значит, очки уберем, линзы вставим.
— А еще у меня одного зуба нет справа. Это заметно, когда я широко улыбаюсь.
— Зуб тоже вставим. Я еще раз убедилась во всесилии телевидения.
— Так, все отлично. Нужно будет приезжать пять дней в неделю к нам и читать текст в кадре.
— А писать?
— Пишут редакторы, можете подкорректировать под себя.
Я приуныла. В общей сложности я проработала в «Останкино» восемь с половиной лет, восемь из них на радио, где все всё делали сами. Я скучала по этим коридорам, наполненным круговращением, неожиданным встречам, вечерним компаниям в маленьких комнатках или аппаратных, где было неважно — телевизионщик ты или радийщик, депутат или писатель, музыкант или слесарь. Особенно прекрасны были милиционеры. Они необыкновенно терпимо относились к утомленным ночной сменой операторам, спортивным комментаторам, восхищенным общей атмосферой посетителям, которых порой выносили из телецентра на руках после посещения пресс-бара. Однажды в десять часов утра моя коллега влетела в корреспондентскую хохоча, чуть не наступив на спящего возле нашей двери тележурналиста, который всю ночь вел какой-то прямой эфир откуда-то.
— Покупаю сигареты внизу в ларьке. Подходит элегантный мужчина, спрашивает продавщицу: «А вот эта рябина на коньяке, она приличная?» А та ему в ответ: «Да вы что! Тут половина «Останкино» без нее утро не начинают…»
…Я вышла из студии прогуляться. В коридорах было пусто. Двери в комнаты заперты, как и в нашу каморку 5014A, которая была моим веселым, порой трагичным, но теплым домом на восемь лет. И еще у нас был выход из окна на крышу. Останкинская башня висела прямо справа от меня. Теперь на нашей двери, как и на других, висели таблички с названиями продакшн-компаний. Отгородились друг от друга.
— Слушай, Юля, я, наверное, не смогу читать обзоры. Мне послезавтра в командировку. Ну, то есть я два раза в месяц езжу в командировки на радио. Зуб? Черт с ним, с зубом.
Эта история случилась довольно давно, с тех пор я несколько раз все-таки работала для телевидения: писала сценарии шоу, концепции и тексты программ, пару репортажей. Но тогда я шла вдоль останкинского пруда и плакала. Это был второй раз в моей жизни на этом пруду.
ПЕРВЫЙ РАЗ
В 17 лет я оказалась на ТВ, лучшем, хорошем — в Молодежной редакции Центрального телевидения. Тот самый 12-й этаж. Я не понимаю, как в нашем кабинете умещались КВН, Молодежный вечер в «Останкино» и пара корреспондентов публицистической программы «Мир и молодежь». В мои обязанности скромного администратора входило все: отправлять огромные декорации в Одессу с аэродрома в Кубинке, получать разрешение на съемку нелепого опроса в подмосковной электричке, покупать билеты заслуженным и народным на вокзале, ездить с хитрой фарцовщицей за французскими дезодорантами для сотрудников, возить артистов на одесский Привоз, заполнять бумаги, восхищаться свеженаписанной песней Шаинского про КВН, следить за фонограммами Аллы Пугачевой в тон-ателье. Все было сложно. Понятия ЗОЖ не было — артистов из гостиницы приходилось вытаскивать на съемки клещами; билетов в кассах тоже не было — откликнувшись на мои рыдания, милиционер покупал их через военную кассу; получить разрешение на съемки на железной дороге за один день было невозможно — журналистка падала в обморок, я снова рыдала, режиссер гладил меня по голове, в результате снимали просто так; на аэродроме в Кубинке я потерялась и выходила часа два под гром сверхзвуковых бомбардировщиков и т.д.
,
,
Я вообще удивлялась: когда телевизионщики успевают работать, если они постоянно о чем-то говорят и весело смеются? Сейчас я понимаю, что в этом и был секрет. Никто ни разу не повысил на меня голос, никто не говорил с интонацией Левитана. Это были дружеские отношения.
Самым страшным тогда было забыть выключить свет в комнате и на этаже. Я часто возвращалась с полдороги. Конечно, свет был выключен. И вот как-то раз, вернувшись, я стала свидетелем тихого разговора автора «Что? Где? Когда?» Владимира Ворошилова и главреда Эдуарда Сагалаева возле лифта на 12-м этом этаже.
— Первый в истории прямой эфир. Что-то может пойти не так.
— Я взял партийный билет, если что, сдам.
— Я тоже.
В какой-то момент мне нужно было уйти оттуда, по техническим причинам. «Слушай, давай мы тебя «поступим» на Высшие режиссерские курсы», — предлагала мне один режиссер. «Мне нужен ведущий на серию программ, там Окуджава и другие представители интеллигенции», — говорил другой. Вообще режиссеры ТВ очень добрые и умные люди. Я не знаю, откуда у них титанические нервы. Но я ушла.
И когда я уходила тогда, я тоже шла вдоль останкинского пруда и плакала. Я полюбила моих коллег всем сердцем. Но их экзальтация по каждому поводу выбивала меня из колеи. Любое незначительное достижение вызывало у них бурю положительных эмоций, прямо бурю. Я редко видела их в состоянии задумчивости. И это тоже был секрет для меня.
МЕЧТА
Мой друг, блестящий колумнист и интервьюер, всю жизнь мечтал работать на ТВ. У него сложный психотип. Он эрудит, очень быстрый мозг-капкан и непоколебимая либеральная позиция. Его и с радио выгоняли за это. В итоге у него получилось. Три раза его брали на центральные каналы, но там он надолго не задержался, а сейчас прекрасно работает в кадре «Совершенно секретно».
Наташа (красавица и умница) совсем не мечтала оказаться ведущей РБК. Продержалась полгода: «Я должна была постоянно хорошо выглядеть, каждый день, понимаешь? Это нужно очень себя любить, чтобы трудиться в студии. Ни выпить вечером, ни закусить».
Другие мои друзья, бывшие радийщики, работают на НТВ, РЕН-ТВ, «Первом канале» на шоу. Мне всегда интересно, как им это удается — вариться в этом огромном, сложном, логистическом, технологическом котле? Телевидение — фантастически сложная индустрия. Мне кажется, нужно иметь стремление, мечту, чтобы быть там. Мечта дает запас жизненной энергии. Надо сказать, что эти мои коллеги почти абсолютно счастливы. Они всегда улыбаются. Они трудоголики.
,
,
Региональные журналисты часто совмещают радио и ТВ. Вот они отвели эфир на радио в джинсах, потом переоделись в платья, загримировались и пошли в соседнюю студию с камерами и элитными гостями. В сущности, они делают то же самое, что и перед микрофоном, только в одежде спонсоров. Это забавно наблюдать, потому что сейчас везде видеотрансляции радиоэфиров. В этом смысле радио и есть ТВ. И наоборот. Но престиж ТВ выше, как и гонорары.
Но по-настоящему меня потряс Игорь, пишущий журналист, попавший под сокращение. Он долго грустил, но потом устроился SMMщиком в крупную компанию и грустить перестал. Платят отлично, и можно покуролесить в свободное от работы время. Он посещает все выставки и концерты в Москве, непременно фотографируясь с гениями современности. Но истинная его цель была проникнуть на телик. И он проник в качестве героя шоу «Давай поженимся».
— Игорь, зачем?
— Хотел посмотреть на все изнутри.
— И что же ты увидел?
— Ведущих, администраторов, гримеров, операторов, парня, который отвечал за аплодисменты…
Какая великая жертва ради того, чтобы ничего не увидеть!
НЕЖНОСТЬ
Сама-то я вынесла свой телевизор в подъезд еще три года назад. Хороший телевизор, с USB-входами и CD-ROM. Не потому, что я оппортунист, а просто из-за скуки. Все для меня там стало скучным: веселые шоу, предсказуемый отбор новостей, сокращение документалистики и хорошего кино, пугающие свой грубостью расследования и политические дебаты.
Крепкие выражения и суровые действия вошли в практику телевидения, соцсетей и в целом общественных дискуссий гораздо глубже, чем запрещенный законом старый добрый русский мат. Чтобы ругнуться матом, надо как-то себя собрать в кучку; чтобы назвать человека «тварью» — уже нет.
«Мразь», «тварь», «гнида», «сука» — все эти слова с экрана стали захватывать и меня. Поведение ведущего НТВ Норкина, который может обидеться на все, даже на цвет галстука оппонента, стало казаться мне почти приемлемым. Наглость корреспондентов РЕН-ТВ и НТВ, врывающихся в общественные организации подобно ОМОНу, оставляла надежду на мощный ответ. Ничего такого не случилось.
— Я еле успела закрыть офис навсегда, как приехало РЕН-ТВ, — сказала мне с грустной усмешкой девушка, много лет руководившая международной организацией, которая давала гранты региональным независимым СМИ, телевизионщикам тоже.
— Вот мра… — хотела ответить я, но вовремя остановилась, пошла домой и вынесла телевизор.
Его забрали через 5 минут. Кому-то он нужен. А мне нужно нежное, честное ТВ, безалаберное, документальное, экспериментальное, то, с которого я ушла в 17 лет. Я видела это, это возможно!
,
