1 февраля ему исполнилось восемьдесят. По этому поводу было много понятного и совершенно справедливого шума: поздравления в соцсетях, панегирики в газетах, репортажи в телевизоре, персональная фотовыставка в Манеже и торжественный вечер в столичном театре.
Рост на всю эту суету взирал своим обычным невозмутимым взглядом. Как пишут в плохих романах: ни один мускул не дрогнул на его мудром, усатом лице. Рост — живой классик советской и российской журналистики. Что ему — все эти тосты, похвальные статьи и просьбы дать автограф. Он давно знает цену и себе самому, и юбилейным славословиям. Это разные величины.
Я до сих пор испытываю чувство вины перед Юрием Михайловичем. Дело вот в чем. В начале лета 1969 года меня, студента-дипломника Уральского университета, юного провинциала, зачислили в штат газеты «Комсомольская правда», причем сразу на должность литературного сотрудника (по-нынешнему — корреспондента). Это было, конечно, явным нарушением устоявшегося порядка, потому что таких сопляков брали сначала на стажерскую ставку, а уж потом, если потянет, то переводили в литсотрудники. Но что-то там в кадрах не срослось, то ли стажерских должностей в этот период не было, то ли что-то еще, не знаю, но вот такая выпала мне козырная карта.
Только недолго радовался провинциальный студент-дипломник. Потому что сразу обнаружил в комнате номер 613 за соседним столом человека с выразительной фамилией Рост, с такой же выразительной внешностью, а главное — с очевидным, всеми признанным талантом. И годами он был старше меня, и остроумием блистал так, что хотелось плакать (никогда так не смогу), а уж когда приносил очередную заметку, то и вовсе возникало желание немедленно написать заявление об уходе и из великой газеты, и из профессии.
Помню первое потрясение в этой связи. Оно случилось, когда заведующий спортивным отделом добрейший Миша Блатин послал нас с Ростом осветить какие-то не очень интересные соревнования по легкой атлетике, проходившие под крышей дворца спорта Лужники. Я вымучивал банальные строчки про метры и секунды, с ужасом сознавая грядущий провал своей миссии. А Рост словно шутя написал мини-новеллу, в нескольких строчках передал и дух состязания атлетов, и свое собственное слегка ироничное отношение к этому делу. Кстати, ирония присутствует практически во всех произведениях классика журналистики.
При всем том именно маститый Рост сидел тогда в нашем отделе на ставке стажера, а я, мальчишка, занимал должность литсотрудника. И это было, конечно, верхом несправедливости. Объяснялся же сей казус тем, что незадолго до того Юра чем-то сильно разгневал главного редактора, а потому и был переведен из отдела информации в отдел спорта с понижением — вроде как в ссылку.
,
,
Уже и не помню, чем он провинился, однако и в этой ссылке Рост, создав очередной шедевр, мог запросто пропасть на неделю или на две. При этом пиджак его всегда висел на стуле, начальство заходило в комнату № 613, спрашивало:
— Где Рост?
— Вышел куда-то на минутку, — флегматично отвечал Миша Блатин, показывая на пиджак.
А сам Рост в это время мог пить вино с Отаром Иоселиани в Кахетии, баловаться пивком с Михаилом Жванецким в Одессе или гостить у Юлия Гусмана в Баку.
Много позже друг Юры и тоже замечательный журналист «Комсомолки» Ярослав Голованов напишет в своем дневнике: «Нельзя доверять Росту мои похороны, потому что тогда я рискую опоздать на тот свет».
Он писал редко, но это каждый раз был праздник — и для газеты, и для читателя. Причем, как и почти все другие мэтры Шестого этажа, Рост не имел специального журналистского образования, он окончил институт физкультуры. Видимо, именно по этой причине и был сослан «на исправление» в отдел спорта.
У Роста всегда складывались необыкновенные отношения с начальством. Оно то хотело наказать Юру за явное разгильдяйство, то дать ему самую большую премию за очередной шедевр. Рост не любил выполнять начальственные поручения, даже самые, казалось бы, здравые, он всегда был сам по себе. Удивительно, как при такой явной отвязности он вообще выжил в те строгие времена. И не просто выжил, а стал звездой первой величины.
Подозреваю, что даже самое тупое начальство подсознательно чувствовало: этого парня лучше не трогать, от греха подальше.
Ему сходила с рук дружба с опальным академиком Сахаровым, встречи и застолья с диссидентами, которых денно и нощно опекали «органы», Рост всегда был свободным человеком — редкое, редчайшее состояние для гомо советикус, да еще и сотрудника идеологического органа.
Я тут не стану перечислять все шедевры, созданные Юрием Михайловичем сначала в «Комсомолке», потом в «Литзагете», а теперь в «Новой», кто захочет — вполне может познакомиться с большинством из них, зайдя в книжный магазин, там на полках фолианты с текстами и фотографиями Роста. Скажу только, что он уникален и неповторим. Он — художник, искусный живописец в нашей журналистике, причем одинаково волнующи, выразительны, точны и написанные им заметки, и сделанные им фотографии. Неповторим еще и потому, что создал свой собственный авторский жанр: текст плюс фото — эффект, как ныне говорят умные люди, синергетический.
Еще Рост — всегда центровой. Его первым жильем в Москве была квартира в коммуналке в Настасьинском переулке, рядом с Пушкинской площадью — потом в том доме располагалась редакция газеты «Труд». Когда у него родился сын, это было, кажется, в 1970-м, мы с Мишей Блатиным приехали в эту коммуналку поздравить коллегу. А последние десятилетия Рост живет на Чистых прудах в том же доме, где знаменитый режиссер Георгий Данелия. И мастерская у него, знаменитая «конюшня Роста», тоже неподалеку. И вообще, трудно представить, чтобы такой человек жил где-нибудь на безликой окраине. Нет, он — часть старой Москвы. С трубкой, шарфом и телогрейкой. Насчет телогрейки зря кто-то ухмыляется, мол, знаем мы эти приколы. А в чем еще ходить «на конюшне»?
,
