Ева Меркачева— обозреватель «МК», обладатель премий «Искра», «Золотое перо России», премии правительства РФ и других наград. Заместитель председателя Общественного наблюдательного совета Москвы, член Общественного совета ФСИН России, член Совета по правам человека при президенте РФ.
— Вы недавно вернулись из Польши, были в составе российской делегации на мероприятиях, посвященных годовщине освобождения Освенцима. Может ли слово противостоять абсолютному злу, каким был Освенцим?
— Надо называть зло, показывать его. Вообще, первое ощущение у меня в Освенциме было: не надо сюда приезжать, чтобы не создавать даже мыслеформы этого ужаса. Потом поняла: как раз поездка в Освенцим — прививка от повторения ужаса. Прививка против нацизма, расизма, самой возможности чью-то жизнь и мысль считать ценнее всех остальных. Тонны детской обуви. Женских волос. Двенадцать вагонов детских колясок. Нацисты отличались скрупулезностью, они каждую туфельку, каждую мелочь пускали в производство. И каждое человеческое тело. Даже прах из печей использовался для удобрения почвы. Я спросила: может быть, раз не осталось никого из замученных, лучше предать земле хотя бы волосы погибших женщин? Мне ответили: если их не будет, этих тонн волос, люди не поверят. Конечно, это так. Надо напоминать о страшном, надо больше об этом говорить. Чтобы никогда не повторилось.
— Трагедии прошлого — тема дискомфортная, не все и не всегда готовы вспоминать. В середине 1990‑х многие говорили: хватит о печальном прошлом, о ГУЛАГе, Сталине, коллективизации, уже все сказано. И постепенно перестали рассказывать. А вскоре на месте массовых казней кто‑то захотел поставить памятник «эффективному менеджеру» Иосифу Виссарионовичу…
— У нас очень мало мест, где можно об этом узнать. Получается, эту тему мы как будто хотим вычеркнуть из памяти. Это опасно. Хотя я бы все же не сопоставляла Освенцим и ГУЛАГ.
— Каждую неделю поступают сообщения о пытках в местах предварительного заключения, в колониях, в отделениях полиции. В чем дело? Можно ли этому противостоять?
— Я видела этих людей. Была в колонии, где пытали Макарова, это одно из самых громких дел о пытках. Надзиратели — люди, как правило, из близлежащих сел и поселков, недостаток образования, зарплата 15-17 тысяч рублей. Вся жизнь в таких поселках закручена вокруг мест лишения свободы. В Мордовии есть поселок примерно 18 километров длиной — и там 20 колоний. Если встречаешь кого-то, это либо человек в погонах, либо родственник, к кому-то приехал… А по телевизору показывают красивую жизнь.
,
,
Все сотрудники мечтают уехать в Москву или хотя бы детей туда отправить. Когда к ним попадает такой человек, как Макаров, начинает качать права, первое, что им приходит в голову, — просто отдубасить. Они не задумываются совершенно, что после этого может быть, что скажет пресса, как Россия будет выглядеть в глазах международной общественности. На самом деле это отсутствие уважения не только к человеку, это неуважение к своей профессии. И проявляется оно, к сожалению, не только у тюремщиков.
,
,
У следователей, у прокурорских работников то же самое. Раньше было почетно и важно носить погоны, я об этом много слышала, встречалась со следователями, с прокурорами, которые работали еще в советское время. У них была гордость за свое дело, служение закону, стране. Понятно, были заказные дела, давление начальства, и коррупция была — наверное, меньше, чем сейчас, но была. Но они уважали себя, свою профессию. Сейчас этого нет. Следователь может не запомнить фамилию подследственного. Пишет ходатайство о продлении ареста — и на двух листочках четыре раза неправильно указывает фамилию задержанного! Неправильно указывает название суда. А ведь он решает судьбу человека! Но у него другие приоритеты: заработать побольше, красиво жить… Производство дел поставлено на поток. Судьба человека такого следователя не волнует. Вот это страшно.
— Вы говорили, что в школе мечтали стать или следователем, или журналистом.
— Да, даже поступала в институт МВД в Воронеже и одновременно на журфак МГУ, куда и поступила в итоге. Журналистика — это тоже о справедливости. В школе я много читала Гиляровского, была от него просто без ума. Запомнила фразу: журналист не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо мыслит.
,
,
В газету меня привела моя учительница литературы Евгения Долгих. Она вела в «Брянском рабочем» рубрику «Политика глазами кухарки», очень популярную и актуальную, остро и даже язвительно писала на злобу дня, про все. Просто огонь! И была при этом очень добрым человеком. Она однажды меня в газету привела и сказала: «Надо». Первую заметку написала по заданию, о последнем звонке в нашей школе. А потом, уже без всякого задания, — большое письмо благодарности своей «крестной матери» и любимой учительнице, которая нам всем сумела объяснить на уроках литературы самые важные вещи — о человеческом достоинстве, свободе, личном выборе… Никто с нами тогда об этом не говорил, родителям было не до того… После публикации многие учителя обиделись, почему о них ничего не сказала, может быть, из-за этого в итоге я и не получила золотую медаль. Зато уже журфак МГУ окончила с красным дипломом! И с медалью.
— Необходимо ли журналисту сегодня профильное образование?
— Конечно, можно работать и без диплома. Но все же, если есть возможность журналистское образование получить, конечно, нужно это сделать. Нам повезло: на факультете были потрясающие преподаватели, увлеченные, яркие люди, которые сами умели увлекать. Великая им благодарность! Стопки книг, выше меня ростом, которые приходилось уносить из бибиотеки домой в несколько заходов… В сессию мы обычно пересказывали прочитанное друг другу, не все успевали осилить весь список. Это чтение — накопление образов и смыслов, оно остается в тебе, никогда не знаешь, когда оно «выстрелит».
— Как попали в «МК»?
— По объявлению. Прочитала, что требуются корреспонденты. Позвонила. Наверное, это был довольно глупый звонок. Но меня пригласили. Захватила с собой медаль и красный диплом, на него редактор даже не взглянул. В редакции шумели, галдели, кто-то даже запустил в другого телефонный аппарат. Мне вручили толстенный справочник научных организаций, сказали: звони, найди что-то интересное и напиши. Это показалось едва ли не унизительным. К тому времени в «Брянском рабочем» у меня уже вышло несколько расследовательских статей. Но надо пробовать все! Я стала звонить, довольно скоро напала на ученого, который занимался миром подземной Москвы. В результате получился большой материал, и его повесили на доску лучших. Вот так все и началось.
— Сегодня путь в редакцию «с улицы» по‑прежнему открыт? Многие студенты в это не верят.
— Практически все, кто сегодня работает в «МК», пришли как раз «с улицы».
— Что для вас редакция? Место работы? Дом? Трамплин?
— Я в «МК» работаю практически половину своей сознательной жизни. За эти годы поступали самые разные предложения, в том числе очень интересные и по деньгам, и в плане перспективы, не только журналистской. Но «МК» — это то место, где ты можешь быть собой. Тебя примут такой, какая ты есть, такой, какой ты хочешь быть. Помню, на планерке, когда представляли нас, новых журналистов, возник литературный спор, схлестнулись мэтры, Минкин, Райкина… Спор великих! Потом подали голос молодые журналисты, которые со мной пришли, и вступили в дискуссию с главным редактором. Как равные. И главный редактор им очень эмоционально отвечал, тоже как равным. Вот это и есть «МК». Вообще, у меня никогда не было случая, чтобы мой материал сняли, потому что кому-то он не понравился. Если критикуют, значит, есть объективные причины. Если выпускающий редактор не хочет печатать твой материал, то отдает его другим редакторам, они могу предложить что-то поправить. Всегда есть возможность услышать совет опытных коллег, и твой материал в итоге становится лучше.
— Команда?
— Да. И важный принцип — уважительное отношение к твоему мнению. Был случай, мы с одной очень известной журналисткой разошлись в оценке криминального сюжета. Каждая стояла на своем. В результате в газете появились два материала и две точки зрения.
,
,
— А с цензурой сталкивались? Главный редактор заворачивал материал?
— Нет.
— Ни разу?
— Однажды попросил отложить материал о Следственном комитете. Не завернул, именно просил отложить. Я согласилась. Потом появились еще более острые сюжеты. И материал стал просто неактуальным.
— Было обидно?
— Нет. Газета — это школа. Одно из важных открытий всех этих лет — понимаешь, что в рамках одной редакции можешь расти не только профессионально, но и расширить сферу своих интересов. Так в моей жизни появилась правозащита.
— Вы любимчик в редакции?
— Совсем нет. Долгое время считала, что меня вообще не ценят. Я не участвовала в редакционных посиделках, всегда торопилась уйти после работы, йогой занималась, думала, дело в этом. И вдруг выбрали журналистом года! И потом еще два раза выбирали. Трижды лучшая — это рекорд «МК»! Из всех наград, которые у меня были, именно эта самая дорогая. Признание коллег, которые все про тебя знают, знают, как мучилась, переписывала, как тебе досталось от редактора, как редактору досталось от кого-то за твой материал…
— Как вы первый раз оказались в тюрьме?
— Заболел журналист, который писал о тюрьмах. И я вместо него поехала в «Матросскую тишину». Наверное, это не было простым совпадением. Я сразу, с первой минуты, поняла какие-то очень важные вещи. О страхе. После страха смерти самый большой страх — оказаться в неволе. О свободе. На самом деле человек в тюрьме может быть не менее свободным внутренне, чем тот, который на воле. Все зависит от восприятия мира.
Я еще в университете стала заниматься йогой, тема внутренней свободы меня очень интересовала. Я чувствовала страх людей, оказавшихся в таком положении. Они мечутся, у них паника. Они долгое время не видят никого, кроме прокурора и следователя, и новый человек, который заходит в камеру, — большое событие. Открывается дверь, и появляется кто-то новый, не в форме, улыбается, более или менее прилично выглядит. Я никогда не принимала советы о том, что надо приходить в тюрьму исключительно в сером, чуть ли не в ватнике. Я всегда прихожу с накрашенными губами. Надзирательница как-то сделала мне замечание, сказала, что нельзя в камеру приходить на каблуках. Я ответила, что буду ходить так, как считаю нужным. Так вот, заходит человек и говорит обычным голосом: ребята, все не вечно, скоро выйдете, разберетесь со своим делом. Наверное, вашей душе это было зачем-то нужно. Конечно, мне очень помогло общение со старшими коллегами-правозащитниками. Бабушкин — он с таким юмором задавал самые простые вопросы, что атмосфера в камере за несколько минут менялась совершенно. И об этом мне тоже было важно написать.
,
,
Но со временем я поняла, что для меня самое главное совсем не то, как хорошо написан материал. Даже не то, как материал оценили коллеги. Самое главное — если удалось что-то сделать. Добиться пересмотра дела, улучшения условий содержания.
— Журналист — правозащитник по сути?
— А кто еще? Даже если пишешь о музыке, театре, все равно рано или поздно кого-то сумеешь защитить, кому-то помочь. Это природа профессии.
— Что вы считаете своим главным успехом как правозащитница?
— Изменение практики досудебных арестов. Я считаю, это вообще излишняя мера. Я постоянно об этом говорила.
Выступала на совете судей. Теперь женщин и детей у нас не сажают за решетку до решения суда. Смогла повлиять на условия содержания женщин. Помню, когда в первый раз пришла в шестой СИЗО, изолятор был переполнен, спали на матрасах, на полу. Я присела на лавочку, записываю жалобы и замечаю, что под ногами у меня что-то шевелится. Заглядываю под лавочку, а там женщины спят. Настоящий женский ад. Так и назвала статью: «Женский ад». Через пару дней после публикации в СИЗО приехали руководители ФСИН. Сразу стали принимать меры. Сейчас там никто на полу не спит.
Но все может измениться довольно быстро. Если сейчас все отлично, чисто, не бьют, это не значит, что через две недели все не может быть совершенно по-другому. Может снова начаться ад, и ни на свидание, ни на помывку не пустят. Надо все время следить за ситуацией. Система нуждается в постоянном контроле общества. Что касается успехов, они разные, иногда совсем незаметные. Иногда мои герои не обретают после публикации свободу. Но передают благодарность за то, что их услышали, что дали высказать свое мнение.
— Важнейший капитал журналиста‑расследователя — единомышленники из силовиков, как Александр Гуров у Щекочихина или бывшие грушники у Константинова — идеалисты, которые мечтают улучшить систему. У вас такие есть?
— Конечно. Правда, чаще всего это те, кого система так или иначе ущемила. Те, кто «на коне», обычно не смотрят по сторонам.
— На вас пытаются оказать давление? — На самом деле никогда. Были моменты, когда наши спецслужбы не хотели, чтобы в материале появлялись некоторые конкретные имена и персонажи. Я отвечала и отвечаю всегда в таких случаях: значит, у вас не все хорошо с доказательствами, с пониманием того, что все правильно сделали.
— Это про убийство Немцова?
— Да, тогда задержанные рассказывали о пытках, и было важно об этом написать.
— Вы писали о «Матросской тишине», «Бутырке», «Крестах», Владимирском централе, колониях для пожизненно осужденных «Полярная сова», «Вологодский пятак» и многих других. Приходилось ли бывать в местах лишения свободы за границей?
— Да. В Норвегии, Швеции. В шведской тюрьме видела, как команды сотрудников соревновались с командами
заключенных, играли в теннис, в шахматы. Вместе играли в оркестре — надзиратель на трубе, заключенные на скрипке… У нас до недавнего времени ничего подобного не было. Я рада, что смогла внедрить занятия йогой в московских СИЗО. Смешанные группы заключенных и сотрудников занимаются теперь с тренером в Бутырской тюрьме и изоляторе № 6.
,
,
— Среди ваших героев — люди известные и самые обычные. Как выбираете тему? Героя?
— Для меня важна не известность героя и даже не само по себе дело, мне интересно, как проявляются человеческие характеры, как ведут себя люди в сложившихся обстоятельствах, как проявляет себя система. Одно из недавних дел — о краже парашютов в школе ГРУ. Обвинили курсантов, почти готовых разведчиков, сыновей опытных грушников. Родители курсантов (они ко мне и обратились) были потрясены тем, что система не использовала максимально презумпцию невиновности, что стандартно нацелена пусть на условное, но обвинение. А меня поразила взаимовыручка курсантов, они, по сути, вышли победителями. Чаще случается иначе: люди, носившие погоны, оказавшись за решеткой, не только «сдают» своих, но иногда даже придумывают то, чего не было, ради сокращения срока, переквалификации дел.
— Расследование, очерк о жизни в колонии для отбывающих пожизненное заключение — серьезные жанры, требующие особой тщательности и деликатности. Вас не смущает, что на телешоу, куда вас приглашают, человеческая драма превращается в дешевый фарс, а вашу позицию не разделяет массовка? Ведь именно так было в программе о судьбе женщины, вышедшей замуж за пожиненно осужденного?
— Очень неприятно видеть, как грязно работают вроде бы коллеги. Но пытаться донести свою позицию все равно надо.
— Вы активный пользователь Facebook. Telegram, другие мессенджеры — скорее поддержка или обуза?
— Конечно, поддержка. В Telegram я в основном получаю информацию от своих проверенных источников. У всех у нас есть информаторы, они опасаются прослушек, считают, лучше всего Telegram их защитит. Насчет Facebook — это не только возможность продвинуть свою публикацию, но и шанс найти новых героев. Иногда совершенно фантастические сюжеты возникают! Я не считаю, что журналист должен избегать Facebook. Важно все-таки иметь свое личное пространство. Но в данном случае я высказываюсь не как представитель корпорации, член комитетов, союзов, а как обычный человек. Кроме того, никогда не знаешь, кому и как сможешь помочь через социальные сети. Был случай: вскоре после присоединения Крыма я написала пост об украинском моряке, которого обвиняли не то в госизмене, не то в шпионаже, а он вообще ничего не понимал. Увидела его в камере, без носков, без штанов (на складе ничего из одежды не было в тот момент). Бросила в сети клич — дала номер счета арестованного, чтобы можно было на сигареты, туалетную бумагу, одежду собрать. Потом коллеги мне посоветовали пост удалить. Удалила. Но уже собрали достаточно средств, и когда его наконец отпустили практически в никуда буквально голого — он смог купить одежду и билет на родину. Потом кто-то передавал от него благодарность.
— Вы чувствуете себя в безопасности?
— В нашей стране нельзя себя ощущать в абсолютной безопасности. Тем более если ты публичный человек. В любой момент тебя могут разыграть, если это в чьих-то интересах, просто на раз-два. Вдруг можешь обнаружить после визита какого-нибудь посетителя пачку денег или что-нибудь еще. Надо понимать, что это может произойти. Единственная защита — это доброе имя.
— Что кроме йоги помогает преодолеть разочарование, стресс, неудачи? — Сама возможность писать, рассказывать, искать правильные акценты. Возможность помочь кому-то. Если получается, это счастье. Может быть, кто-то прочтет твой материал и задумается, это тоже большая удача.
— Семья поддерживает?
— Не особо. Сын говорит: ты с заключенными больше времени проводишь, чем со мной. Надеюсь, когда-нибудь меня поймет.
— Сегодня среди расследователей много женщин. Согласны ли с тем, что женщины привносят особую интонацию в профессию?
— Вместе со мной в ОНК работали бесстрашные Зоя Светова, Лена Масюк. Совершенно ничего не боялись, не могли спокойно видеть страдания, несправедливость и беду. Мужчины больше бы оглядывались на их месте, больше бы думали, не ударит ли правозащитная деятельность по их карьере, не посадят ли… Мне кажется, сейчас в целом в мире меняется энергетика пространства, становятся востребованы новые подходы, новые дискурсы, и женщины это чувствуют острее. Многие мужчины беспокоятся больше всего о том, как усидеть в своих креслах, заработать больше денег, насладиться моментом славы и власти. Это стремление получать от всего немедленное наслаждение вообще многое испортило в жизни.
— Многие студентки журфака мечтают спасти мир, совершить нечто героическое. Что им посоветуете?
— Надо делать то, что хочется. Если хочется писать только о музыке, не надо бросаться на амбразуру. Может быть, через десять лет напишешь такой текст, который изменит весь музыкальный мир. Слушать свое сердце, ничего не делать по обязанности, через силу. Судьба сама приведет тебя к тем текстам и тем сюжетам, которые ты должна будешь написать.
— Недавно вы говорили, что хорошо бы придумать премию для журналистов разных стран, такую, которая смогла бы объединить коллег, пишущих на разных языках.
— Да, впервые об этом подумала, когда в 2012 году попала по программе профессиональных обменов в Америку, в рамках «перезагрузки». Мы встречались с коллегами, ходили в редакции, потом американцы приезжали к нам, и я удивилась, что мы совершенно не знали имена и тексты друг друга. Не знали, кто опубликовал знаменитые расследования, которые читала вся страна. Мне кажется, это неправильно. Хорошо было бы создать премию, которая бы объединяла лучших журналистов мира. Лучшие тексты журналистов будут в результате в свободном доступе, их можно будет передать в университеты, в редакции. Это такая сверхзадача. Но вдруг получится?
,
