Один из них — Юрий Олеша с его знаменитым мемом «Ни дня без строчки». О его творчестве мы поговорим в другой раз, а сегодня объектом нашего внимания, граничащего с восхищением, станет Илья Ильф.
Живи Ильф в наше время, он обязательно записывал бы свои мысли в Facebook. Но, поскольку Файнзильберг родился и творил задолго до Цукерберга, он был вынужден записывать их в гроссбух.
«Однажды Ильфу после настойчивых его просьб подарили в какой-то редакции или издательстве громадную бухгалтерскую книгу с толстой блестящей бумагой, разграфленной красными и синими линиями, — вспоминал его соавтор Евгений Петров. — Эта книга ему очень нравилась. Он без конца открывал ее и закрывал, внимательно рассматривал бухгалтерские линии и говорил:
— Здесь должно быть записано все. Книга жизни. Вот тут, справа, смешные фамилии и мелкие подробности. Слева — сюжеты, идеи и мысли».
Впрочем, вскоре увлечение гроссбухом прошло, и там все чаще вместо «идей и мыслей» появлялись рисунки типа шапочки с пером или странного верблюда с пятнадцатью горбами («верблюд-автобус», как называл его Ильф).
Котиков, по имеющимся сведениям, не рисовал.
ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК ИЛЬИ ИЛЬФА (1925–1937)
,
,
Они сейчас начинающие писатели, но никак не могут этого понять. Им все кажется, что они главные.
Был он всего только сержант изящной словесности.
Он пришел в шинели пехотного образца и сразу же, еще в передней, начал выбалтывать государственные тайны.
«Мы ваш творческий метод будем обсуждать в народном суде».
Наконец-то! Какашкин меняет свою фамилию на Любимов.
Парикмахер с удивлением говорил: «Вот это бородка! Это с добрым утром! Тут до вас один армянин приходил. Вот это две бородки!
Это с добрым утром!» Неужели и у меня такая борода будет? У тебя такой бороды не будет! Почему не будет? Это выдающая борода.
Бог прислал меня к вам, чтобы вы дали мне работу.
Мальчики бежали за шарманщиком и называли его шарманистом.
Вечерняя газета писала о затмении солнца с такой гордостью, будто это она сама его устроила.
Композиторы уже ничего не делали, только писали друг на друга доносы на нотной бумаге.
На съезд животноводов приехал восьмидесятилетний пастух из Азербайджана. Он вышел на кафедру, посмотрел вокруг и сказал: «Это какой-то дивный сон».
Полное медицинское счастье. Дом отдыха милиционеров. По вечерам они грустно чистили сапоги все вместе или с перепугу бешено стреляли в воздух.
Это был не кто иной, как сам господин Есипом. Господин Есипом был старик крутого нрава. Завещание господина Есипома. Господин Есипом не любил холостяков, вдов, женатых, невест, женихов, детей – он не любил ничего на свете. Таков был господин Есипом.
— Ты меня слышишь?
— Да, я тебя слышу.
— Хорошо тебе на том свете?
— Да, мне хорошо.
— Почему же ты такой грустный?
— Я совсем не грустный.
— Нет, ты очень грустный. Может, тебе плохо среди серафимов?
— Нет, мне совсем не плохо. Мне хорошо.
— Где же твои крылья?
— У меня отобрали крылья.
— Что у вас там на полке?
— Утюг.
— Дайте два.
Звали ее почему-то Горпина Исаковна.
В коммунальной квартире жил повар Захарыч. Когда он напивался, то постоянно приставал к своей жене: «Я повар! А ты кто? Ты никто». Жена начинала плакать и говорила: «Нет, я кто! Нет, я кто!» Наконец, ее устроили на службу в музей при Антропологическом институте, уборщицей. Новое дело ей очень понравилось, и в квартире она сообщала соседкам новости: «Знаете, а у нас расовый отдел закрыли. Ремонт будут делать». Она даже повела одну из соседок в музей, и та долго потом приставала к антропологу с вопросом: «А что это у вас там жареный мужик лежит?» Это она видела мумию.
Он придет ко мне сегодня вечером, и я заранее знаю, что он будет мне рассказывать, что тоже не отстал от века, что у него тоже есть деньги, квартира, жена, известность. Ладно, пусть рассказывает, черт с ним! Он лысый, симпатичный и глупый, как мы все.
Жила-была на свете тихая семейка: два брата-дегенерата, две сестрички-истерички, два племянника-шизофреника и два племянника-неврастеника.
В зале, где висели портреты композиторов с розовыми губами и в белых париках, это, как говорят, не звучало. Внезапно запел аккомпаниатор. Он был похож на собаку и усердно скреб лапами по клавишам.
— Бога нет!
— А сыр есть? — грустно спросил учитель.
«Край непуганых идиотов». Самое время пугнуть.
«Так вы мне звякните!» — «Обязательно звякну». — «Значит, звякнете?» — «Звякну, звякну непременно». — «Я тебе звякну, старый идиот. Так звякну, что своих не узнаешь».
Все пьяные на улице поют одним и тем же голосом и, кажется, одну и ту же песню.
***
Необходима ли фельетонисту записная книжка, какую бы форму она ни принимала — старомодного блокнота, диктофона или любого другого носителя? Вероятно, тут все зависит от темперамента пишущего, общительности и пронырливости, привычек, включая дурные (на следующий день ничего не помнишь), состояния жизненно важных внутренних органов и мозжечка.
Опять-таки, кто-то полагается на импровизацию, а другие, не надеясь на скорый приход потной Музы с одышкой и двумя кошелками, считают, что лучшие экспромты готовятся заблаговременно.
На себе не показывают (плохая примета), но систематических записей я никогда не вел, но и записные книжки, предварительно не перелистав их, никогда не выкидывал. Мало что из холодных наблюдений и горестных помет сразу шло в дело. Но приятно осознавать, что у тебя где-то в подсобке есть обрезки и заготовки, из которых в случае необходимости можно выстругать заголовок, сколотить врез или выпилить коду.
