Юрий Батурин — летчик-космонавт, Герой России. В космос летал дважды, в 1998 и 2001 годах. Политик, работал помощником президента по национальной безопасности и секретарем Совета обороны России. Ученый, член-корреспондент РАН, работал директором Института истории естествознания и техники имени С.И. Вавилова РАН. Доктор юридических наук, один из трех авторов закона «О СМИ». Председатель Союза фотохудожников России с 2014 года. Обозреватель «Новой газеты» с 1996 года, написал книги о космосе и космонавтах. Знает полдюжины иностранных языков. А еще — давний автор ЖУРНАЛИСТА.
— Юрий Михайлович, 12 апреля в памяти нескольких поколений — один из самых светлых и бесспорных наших праздников. Сегодня к нему отношение более спокойное. Мы чаще слышим не столько о новых запусках, сколько о неполадках, с ними связанных. Неужели о космосе все уже сказано?
,
,
— У журналистов давно наметился определенный крен: если собака укусила человека, это не новость, лучше бы наоборот. То есть если запуск успешный, это неинтересно, но если что-то не ладится, об этом надо непременно написать. Скажем, вышло из строя на борту ассенизационное устройство. Обычное дело. Наши сантехники-космонавты все быстро устранят, но из этого раздуют целую историю. Вообще, космонавтика — трудное и опасное дело, и представить, что будут только безаварийные запуски и удачные полеты, невозможно. Испытываются новые системы, их надежность всегда меньше, чем тех, что приняты в регулярную эксплуатацию, а гарантии успеха просто не может быть.
— Раньше о неполадках вообще не говорили.
— В советское время критика была дозированной, о неудачах не сообщалось. Потом наступило время гласности, и газеты, чтобы их покупали, стали искать все более сенсационные темы. Ты написал о катастрофе, двое погибших, а я напишу о другой, где погибли десять.
Мы сами, журналисты, виноваты, конечно. На этой волне воспиталось целое поколение, выучившее, в свою очередь, уже новое поколение, которое и не подозревает о том, как много интересного и сенсационного может быть в положительных новостях.
,
,
Для того чтобы это понять, надо учиться думать и анализировать. К сожалению, сегодня подавляющее большинство студентов не умеют думать, их учили угадывать ответы на ЕГЭ. Задаешь вопрос — они уткнутся в гаджеты, начинают искать ответ в Википедии. Иногда находят, кстати. Впрочем, есть прогресс по сравнению с началом 2000-х — сегодня уже многие студенты знают, кто первым запустил спутник, кто первым полетел в космос. Раньше большинство было уверено, что американцы.
— Но это как раз результат того, что о космосе стали мало писать, популярные передачи исчезли из эфира.
— Поразительно, как мало внимания у нас уделяется пиару космической отрасли, его практически нет.
В свое время Федеральное космическое агентство, предшественник госкорпорации «Роскосмос», много полезного сделало для рекламы нашей космонавтики: космонавты стали вести блоги прямо в полете, телестудия агентства снимала хорошие фильмы, их показывали на центральных каналах, теперь они в основном на YouTube, создали видеоэнциклопедию космонавтов... Но это была нормальная пропаганда достижений космонавтики, а не системный пиар, им не занимались.
Полвека на наших стартующих в космос ракетах вообще не ставили камеры. Китайцы делают это давно, американцы — обязательно, Илон Маск пиарится активнейшим образом, очень грамотно. А нам первую внешнюю камеру на ракету, чтобы получить эффектнейшие кадры первых секунд выведения, поставило в 2014 году Европейское космическое агентство. Куда идут работать специалисты по пиару, если сегодня их на нашем журфаке куда больше, чем журналистов? В сферу торговли? В политический пиар?..
— Лучшим пиарщиком нашего космоса был Ярослав Голованов, он создал целую отрасль в профессии.
— Тогда у нас не было слова «пиар». А назвать Ярослава Голованова, скажем, рекламщиком — значит оскорбить его память. Он был лучшим из всех, кто писал о космонавтике, и прежде всего потому, что сначала стал инженером в космической отрасли и лишь потом журналистом, избравшим своей темой космические полеты, жизнь конструкторов и космонавтов. Он знал, о чем писал. После него были волны роста и спада интереса СМИ к космической тематике, потом космос вообще перестал кого-либо интересовать.
Я пять лет вел школу космической журналистики на журфаке, в качестве зачета студенты должны были предоставить опубликованную в серьезной газете (не в таблоиде) статью, в которой не было бы ошибок. «Новая газета» даже завела для них вкладку, она называлась «Открытый космос». Вкладка (раз в две недели) выходила довольно долго, две или даже четыре полосы, и там печатались студенты. Так что я каким-то образом продолжил заложенное Головановым.
Мы встречались с ним, конечно, но близко знакомы не были. Так получилось, что, когда я пришел инженером на работу в «Энергию», меня посадили в комнату за стол, соседний с тем, за которым в свое время сидел Голованов, когда начинал инженером. Потом он решил попробовать писать в «Комсомольской правде» и понял, что это — его. А я не ушел из космонавтики и как журналист пишу на разные темы. Так судьба ведет параллельными путями…
— Физик, юрист, политик, полиглот… Как в вашем жизненном пространстве вообще появилась журналистика?
,
,
— В школе учился на пятерки, все легко давалось, и я решил, что буду поступать на журфак. Хотел стать писателем и по юношескому недомыслию думал, что надо начинать с журналистики.
В поселковой газете, когда жил в деревне с дедушкой и бабушкой, уже публиковал редкие маленькие заметки: турнир по пинг-понгу улица на улицу и т.п. Родители отговаривали: не поступишь. Тогда на журфак МГУ принимали в основном после армии или с двухлетним рабочим стажем, так что шансов у меня действительно практически не было.
В 10-м классе я выиграл несколько олимпиад по физике и математике, и меня уговорили пойти в точные науки, поступил в МФТИ. Но заноза сохранилась.
Однажды к нам в физтех приехал Ясен Николаевич Засурский читать лекцию об американской литературе. После лекции ему задали вопрос, не хочет ли он взять 2-3 наших студентов на вечерний, чтобы подготовить журналистов, которые будут писать о науке. Он согласился, организовали конкурс. Я не прошел. Но в тот раз все равно ни у кого не получилось, Засурский передумал: пусть каждый занимается своим делом.
Окончив физтех, первым делом пошел сдавать экзамены на журфак — не люблю оставлять однажды принятые решения незавершенными. Все сдал, но срезался на военном билете, в котором была отметка об окончании МФТИ, а тогда вышло распоряжение Министерства высшего и среднего специального образования РСФСР о том, что второе высшее образование можно получать лишь в 3 случаях: если по состоянию здоровья не в состоянии работать по специальности, если по специальности нет работы по месту жительства и если по работе тебе необходимо второе образование. И меня не приняли.
Я пошел работать инженером, писал в многотиражку предприятия и в подмосковную «Калининградскую правду». Когда уже после полета в космос приехал встретиться с журналистами, главный редактор подарил мне старый номер газеты с размеченными красным карандашом гонорарами, моим в том числе. В конце концов я получил рекомендацию на журфак и поступил. А в 1990 году начал там же преподавать. Продолжаю до сих пор. Журналистика всегда оставалась со мной, где бы я ни работал.
— Совмещать государственную службу и журналистику в мире не принято. Кажется, только в России такая практика не считается прямым конфликтом интересов.
— Когда я был официально на государственной службе, я нигде журналистом не числился. И не подписывал своим именем заметок. Это правило я соблюдал. Советовал, помогал, это да. А потом получилось так, что меня Борис Николаевич внезапно уволил. Телефон замолчал, приемная опустела. Позвонили двое: один не знал, что меня уволили, вторым был руководитель пограничной службы генерал армии Андрей Николаев, и он сказал: «Тут так только и бывает». Наутро я получил конверт, единственное в тот день письмо. Вскрыл, читаю: «Комната и стол тебе выделены. Мысли и ручка твои. Ждем. Муратов». И я пошел. Это было в 1996 году, так я стал корреспондентом «Новой». А в 1997-м — обозревателем.
— Еще до этого вы вместе с Михаилом Федотовым и Владимиром Энтиным написали закон «О СМИ», по которому мы живем. Как вас, кстати, занесло в юриспруденцию?
— Я тогда работал в «Энергии» и частенько бывал в летно-испытательной службе, которая включала в себя гражданских космонавтов.
В середине 70-х один из космонавтов предложил «Огоньку» уникальную фотографию, сделанную в полете, хотел приличный гонорар, но редакция не могла заплатить больше, чем предусматривали правила, что-то вроде трех рублей с копейками.
Я наблюдал за развитием ситуации, пытался помогать, в результате именно космонавты направили меня, еще до журфака, получать юридическое образование. В конце концов я оказался в Институте государства и права АН СССР как раз в то время, когда в ЦК КПСС возникла идея подготовить закон «О гласности». Меня включили в комиссию и назначили секретарем, все материалы собирались у меня, и я должен был превращать их в текст для общего обсуждения. Так я приобщился к теме законотворчества.
Но с законодательным регулированием гласности тогда ничего не вышло. Верховный Совет СССР тихо похоронил его еще до вынесения на голосование. К счастью, я сохранил все документы по его подготовке, опубликовал.
,
,
В какой-то форме закон «О гласности» проявился в Российской Федерации почти через века как закон «Об обеспечении доступа к информации о деятельности государственных органов и органов местного самоуправления» (2009). Но многие вопросы, поднятые разработчиками закона о гласности, не решены до сих пор. А тогда я понял, что могу формулировать нормы (это своего рода искусство).
Миша Федотов в то время занимался правовым регулированием прессы в социалистических странах, Энтин — прессой в буржуазных странах Европы. И мы, что называется, нашли друг друга.
,
,
Тогда юристы были невероятно востребованы, нас всюду приглашали, все хотели услышать, каким должен быть закон о прессе. И однажды на «круглом столе» в «Московских новостях» предложили закончить разговоры и просто написать проект. Мол, вот таким он должен быть! А дальше все произошло как в песне Владимира Семеновича Высоцкого про «бой за шахматную корону». Нам сказали: вот вы и напишите... Написали быстро, за неделю. У нас не было времени, Федотов уезжал в отпуск, Энтин — в командировку. Мы сидели у меня, у Энтина на балконе, потом у Миши, пили компот, иногда пиво, смеялись… Закон вылился как песня.
— И прозвучал как первое серьезное достижение нашей демократизации. Еще был Советский Союз. Но статья 6 из Конституции о руководящей роли КПСС была уже вычеркнута. Это было удивительное время, когда люди верили, что участвуют в создании новой истории нашей страны…
— Когда я рассказываю про те времена студентам, они не верят. Что тиражи были многомиллионными, что люди в шесть утра занимали очереди у газетных киосков, чтобы успеть купить по экземпляру каждой газеты. Как, когда я работал в Кремле и не было времени сбегать на семинар к студентам, я им выписывал пропуска и мы занимались в Кремле. Как студенты на моих занятиях участвовали в разработке нормативных документов о работе СМИ в период выборной кампании в 1993 году…
— Солидарность, в том числе профессиональная, была также знамением времени. ЖУРНАЛИСТ, если не ошибаюсь, тоже внес свой скромный вклад в борьбу за закон о свободе слова…
— ЖУРНАЛИСТ внес очень большой вклад, первым среди русскоязычных изданий опубликовав текст закона, правда, без указания номеров и названий статей, но без каких-либо купюр. Это заслуга Дмитрия Сергеевича Авраамова. Мы с Мишей Федотовым написали для журнала язвительную реплику на одно из интервью начальника Главлита В.А. Болдырева «Логика запрета и запрет логики». Д.С. Авраамов поставил ее в номер. Цензура не пропустила. Тогда он стал торговаться с цензурой: либо реплика, либо текст закона. Из двух зол Главлит выбрал проект закона. А реплика так и не была опубликована, я ее с удовольствием передам в редакцию, если она не затерялась в редакционных архивах.
Текст закона «О СМИ» мы пытались напечатать и в «Московских новостях», и в «Литературной газете», но напечатать тогда его смог только Авраамов в ЖУРНАЛИСТЕ.
— Вы тогда и познакомились с ЖУРНАЛИСТОМ?
— Нет, на полтора десятилетия раньше. Я писал тогда для изданий «За рулем», «Новое время», «Человек и закон», и однажды ко мне пришел человек за советом — как быть? Некто в «Комсомольской правде» придумал жалостливую историю жизненного неудачника, опубликовал и подписал его именем и поставил название маленького подмосковного городка, где все друг друга знают (пошутил). Каждый второй подходил к нему на улице и сочувствовал.
Как заставить газету опровергнуть публикацию и извиниться? В 1970-х это было практически невозможно. История тянулась два года, переписка с редакцией, прошло несколько судебных заседаний, в которых я помогал истцу. Наконец, суд постановил: опубликовать опровержение. Но «Комсомольская правда» не реагировала.
Я написал статью, пришел в ЖУРНАЛИСТ, с моим материалом работал Владимир Деревицкий. Мы в результате заставили «Комсомольскую правду» дать опровержение. После этой публикации я почувствовал себя своим в большой журналистике и к журналу и его редакторам относился с большим уважением. Владимир Деревицкий потом, когда давал мне рекомендацию в Союз журналистов СССР, написал в ней, что на него произвело большое впечатление мое упорство в защите простого человека.
— Закон много раз пытались редактировать, сократить пространство свободы слова, переписать. Последние законодательные решения — яркий пример. Практика регулирования СМИ — это практика последовательного «закручивания гаек»… Получается, закон не спас свободу?
— Закон не спас свободу. Он дал свободу. Была отменена цензура и провозглашена свобода слова и массовой информации. Правда, потом оказалось, что многим журналистам свобода не нужна, коль скоро всё стали решать деньги. Но все же остались СМИ, пусть немногочисленные, и те журналисты, для которых свобода важнее денег.
,
,
Важно, что и в Конституцию России 1993 года эти принципы вошли. Тем самым изменения в пользу свободы массовой информации теоретически стали необратимыми. Государство впоследствии нашло много приемов, которыми можно осуществлять цензуру, не называя ее этим именем. Нельзя сказать, что мы живем в эпоху свободы слова. Но мы живем в эпоху, когда нельзя уже вернуться к тому многовековому состоянию России и СССР, когда законодательство о прессе существовало в форме уставов и положений о цензуре или Главлите, причем даже само положение о Главлите было секретным. Вот что главное.
— Закон утверждал личную ответственность журналиста и давал ему право не выполнять того задания, которое противоречит его убеждениям. Не все знают об этой норме. Но сама постановка вопроса положила начало саморегулированию СМИ, появились новые институты — палата по информационным спорам, большое жюри.
— Жаль, что Судебная палата по информационным спорам, получившая признание журналистов и СМИ, была расформирована почти сразу после того, как получила престижную награду за достижения в области свободы слова. Из многих стран к нам приезжали специалисты изучать тот опыт — он был действительно уникальный. И сама ситуация наша была уникальная. Быстро появлялись институты саморегулирования. Сегодня один из них — общественная коллегия по жалобам на прессу.
— Не все признают ее юрисдикцию, основные фигуранты, как правило, ее просто игнорируют. Вы верите, что коллегию будут принимать всерьез?
— Будут, конечно. Люди меняются, и поколения меняются. Когда-нибудь очередному поколению покажется, что свобода важнее денег.
— И возродятся независимые профессиональные организации?
,
,
— Конечно. Я вышел из секретариата Союза журналистов России на съезде в 2016 году, когда стала доминировать тенденция, противоположная самоуправлению и самостоятельности. Но то, что СЖР в течение 25 лет старался развить самоуправление, — выдающееся достижение. Велика и роль тогдашнего председателя СЖР В.Л. Богданова. Союз начал работать в условиях общественного хаоса, но и позднее, когда стала строиться вертикаль, довольно долго действовал как самостоятельная организация. Не бывает институтов, которые существуют вечно. Наверное, возникнет что-то новое или появятся другие люди. Но это неминуемо произойдет. Журналистам некомфортно, когда им указывают, как писать, как поступать.
— Когда вы начали фотографировать?
— В 10 лет. Мой друг Андрюша, одноклассник, Андрей Иванович Баскаков, заразил меня фотографией, он начал на четыре года раньше меня, кажется, еще до школы. Я попросил маму купить фотоаппарат, и она подарила мне на день рождения «Смену-3». Я смотрел, что и как Андрюша делает, и так всю жизнь ориентировался на него как на фотохудожника. Мой ровесник был моим главным учителем, я ему всегда показывал, что у меня получается, он был строгий, но потихоньку я научился снимать. Потом Андрей стал организатором Союза фотохудожников России, и в декабре 1991 года — его первым председателем. Он оставался им до 2014 года, пока не ушел из жизни.
— Сейчас снимаете?
— Снимаю, конечно, но меньше. Нет времени, меня в 2014 году выбрали председателем Союза фотохудожников России, я согласился — на пять лет. Это административная нагрузка, переписка, а еще студенты на двух факультетах, работа в институте и академии… Просто ходить с фотоаппаратом и снимать некогда.
— Снимаете на «цифру»?
— На «цифру», у меня «Кэнон», на пленку не снимаю лет пятнадцать. Очень трудно архивировать. У меня дома коробки с пленками и отпечатками занимают много места.
— Вы много лет фотографируете космонавтов, некоторые снимки вошли в вашу книгу «Повседневная жизнь российских космонавтов». Планируете выставку?
— Они вошли и в недавнюю книгу «Властелины бесконечности». Персональные выставки у меня были, в том числе и за рубежом. Но, став председателем Союза фотохудожников, я сам для себя наложил запрет на свои фотовыставки. Космонавтов я начал фотографировать в 1995 году, продолжаю до сих пор. Как они чай пьют, в автобусе едут. Веду такую летопись их повседневной жизни, чтобы лица героев видели через 30, 40 лет молодыми. Вот он сегодня заслуженный космонавт, а я его сфотографировал еще на общей космической подготовке. Этот цифровой архив я оставлю после себя, он не пропадет. С будущего года, когда перестану быть председателем союза, буду снова думать о выставках.
— Вы реализовали мечту Голованова, да и всех журналистов, пишущих об освоении Вселенной, — первым из них слетали в космос…
— Первым в нашей стране. Первым в мире был японский тележурналист Тоёхиро Акияма, в декабре 1990 года.
— На космические корабли в последние годы приходят самые разные специалисты, даже туристы. Станут ли журналисты-космонавты участвовать в будущих запусках? Есть ли в этом необходимость?
— На сегодняшний день космонавтов в мире, начиная с Гагарина, 560 человек. Не так много. Если говорить, кого из профессионалов важнее отправить в космос, я бы начал с художника. Потом — музыканта, композитора. Потом — поэта. И только после него — журналиста.
— Вы стали другим человеком после полета?
,
,
— Конечно. Об этом я подробно рассказал в новой книжке «Властелины бесконечности». Мне ее издательство заказало, изучив рынок, — покупают много книг американских астронавтов, а наших — нет. Попросили расширить книжку «Повседневная жизнь российских космонавтов», где я рассказываю о других. И дали специальную установку: все повествование я должен пропустить через собственные переживания и эмоции. В результате я написал новую книгу, довольно толстую.
— Леонид Никитинский верно заметил по ее поводу: «Бесконечность — это точно о свободе».
— Он прав.
— Вы в космосе видели, слышали, ощущали присутствие Бога?
— А почему вы думаете, что он вообще виден, что имеет узнаваемую форму? Скажу так. В полете бывали ситуации, которые поначалу казались абсурдными, приходилось делать что-то в той ситуации дикое, а потом оказывалось, что именно это помогло выжить. Почему это происходило, я сейчас на уровне физики сказать не могу. Когда я заканчивал физтех, был убежден в том, что гипотеза Бога не нужна. Сегодня я куда осторожнее в формулировках.
— Вспомните самый забавный эпизод из опыта журналиста-космонавта.
— 1998 год, я уже второй год обозреватель «Новой газеты». Готовлюсь к полету в космос. Прошу Диму Муратова сделать мне для полета удостоверение газеты. Сделали сначала карточку, но мне же нужно мягкую, на липучке, чтобы в невесомости держалась. Изготовили. Наш экипаж выезжает на Байконур. А газете в эти дни вчиняют иск на миллион, все обсуждают, Муратов в центре внимания прессы. Но вот происходит старт, через двое суток мы подлетаем к станции «Мир», прямая телетрансляция, я влетаю из корабля на станцию, и у меня удостоверение газеты на груди. Муратову потом говорили: «Как тебе удалось такой пиар устроить — разорительный иск и одновременно корреспондент в космосе!»
— Что бы пожелали молодым, мечтающим писать о космосе, о науке в целом?
— Надо узнавать много незнакомого, непривычного. Это трудно. Одна моя студентка, которая заразилась на наших занятиях космонавтикой, решила попасть в отряд космонавтов. Журналистов не брали, нужны инженеры. Она поступила в Бауманку. Это только кажется, что гуманитарий не может поступить в технический вуз.
Сейчас Анастасия Степанова заканчивает Бауманский университет, снова будет подавать заявление в отряд. Работает в Институте медико-биологических проблем, в марте ушла с международным экипажем в длительный изоляционный эксперимент. Такой она сделала выбор.
— Не у всех такой характер и возможности, даже физические, согласитесь.
— В любом случае нужно много читать. Из того, что прочитали, три четверти вы не поймете. Надо разговаривать с учеными. Не просто прийти со списком вопросов, надо разговаривать с ними обо всем.
Постарайтесь попасть в их компанию, проводите рядом с ними время, попытайтесь понять, как они живут, о чем думают. Важно завоевать их доверие. Все ученые знают, что журналисты придут и напишут такое, что потом будет стыдно. Так что надо завоевывать репутацию у ученых, ходить на семинары, конференции, прежде чем напишете первую статью по какой-то научной теме.
А также — задавайте себе постоянно самые разные вопросы. Почему небо голубое? Почему снег скрипит, когда мы ходим? Когда лучше насыпать ложку сахара в чай — сразу как заварил или потом, когда ужин подошел к концу и чай настоялся? Почему? Пытайтесь найти ответы. Задавать вопросы всегда полезно.
Я на экзамене предлагаю студентам самим задать себе вопрос, на который они могут ответить. Первая трудность: сформулировать четко вопрос. Во-вторых, надо думать. Безусловно, студент будет искать ответ в интернете. Для начала хорошо. Но я ведь все равно сформулирую вопрос так, что придется думать. Думать вообще крайне полезно.
— Все-таки вы больше кто? Журналист, писатель, фотохудожник, ученый, общественный деятель?
— Вы знаете, что такое мультистабильная система? На рисунках, ее иллюстрирующих, их любят психологи, можно увидеть и два профиля, и вазу, и что-то еще…
,
,
Все зависит от того, чем я в данный момент занимаюсь, от переключения моего восприятия. Я — такая мультистабильная система.
— Многие века человек мечтал о космосе, мечтал понять его, потом — покорить, освоить… Станет ли человек когда-нибудь властелином Вселенной? Поможет ли это разобраться в себе, обрести гармонию со временем и пространством?
— Космос надо не покорять, но уважать, понимать, любить, дружить с ним. И если ты искренен, ты будешь понят…
,
