Валерий Яков — лауреат премии Союза журналистов «Золотое перо России», военный репортер «Известий» 1990-х, многолетний главный редактор «Новых Известий», а ныне — главный редактор журнала «Театрал». 25 мая 2019 года, в день рождения Иосифа Бродского, ему в Италии была присуждена международная премия имени Бродского «За развитие международного театрального сотрудничества»
— Недавно мы пережили две заметные потери. Ушли Игорь Малашенко и Сергей Доренко — самый яркий телевизионный менеджер и самый громкий журналист 90-х. Финал эпохи незаурядных личностей?
— Сергея Доренко можно оценивать как со знаком «плюс», так и со знаком «минус», но он, бесспорно, вписал в историю российской журналистики свои неподражаемые страницы. Один репортаж о трагедии подлодки «Курск» чего стоит…
— И про ногу Примакова.
— Да, это была уже другая страница — о невиданном ранее телевизионном киллерстве.
— До этого никому в голову не приходило, что такое возможно. Был открыт сезон телевизионной охоты без правил.
— Сергей, по сути, дважды состоялся в качестве информационного лидера. Первый раз — на ТВ, в программе «Время». Я тоже следил за его эфирами, нередко восхищаясь, как виртуозно он работает со словом. А какие он придумывал образы! Чего стоит только «Дюймовочка» Юрий Михайлович…
Потом, когда из-за темы с «Курском» Доренко выгнали с телевидения, он был, по сути, возрожден из пепла Лешей Венедиктовым, который предложил ему программу на «Эхе». И Сергей стал одним из лучших радиоведущих. Вначале на «Эхе», а потом, переметнувшись к Кремлю, уже на своей радиостанции…
Я всегда следил за ним с большим интересом, не являясь ни его сторонником, ни противником. Его ранний и трагический уход — серьезная потеря для нашего профессионального цеха, в котором мастеров такого уровня — единицы.
,
,
Тем не менее не думаю, что эпоха личностей заканчивается. Приходят другие, более соответствующие духу времени. И это совершенно естественный процесс. Хотя некоторые — как Владимир Познер, например, — умудряются оставаться современными в самых разных эпохах…
— Ты стал одним из первых военных репортеров «Известий» Игоря Голембиовского, побывал во всех «горячих точках» бывшего Союза, сдал себя в заложники Басаеву, чтобы спасти людей. Но ведь нас на журфаке такому не учили…
— Да, специализации такой не было. Она нарабатывалась уже личным опытом. А потом опыт каждого становился достоянием всех. Некоторые мои коллеги написали книги о том, как себя вести в «горячей точке». У меня на это не хватало ни времени, ни желания. Я мотался с одной войны на другую, только и успевая передавать репортажи в газету и видеосюжеты на ТВ. В «Известия» попал только в 1992 году, до этого с 88-го работал в еженедельнике «Семья», довольно популярном тогда издании. В 1988 году как раз начались события в Фергане, и эта первая в Союзе «горячая точка» стала началом моего военного репортерства. Так что «Известия» пришел уже опытным военным корреспондентом. В отдел информации, к суперпрофессионалу Андрею Иллешу. Это был сильнейший информационный отдел в российской журналистике тех лет. Он вел расследования, за которыми следил весь мир, — трагедия Чернобыля, сбитый южнокорейский «Боинг»… Для меня это стало академией информационной журналистики. Сергей Мостовщиков, Николай Бурбыга, Вадим Белых… А еще в других отделах — Боря Резник, фантастический человек и журналист, собкор, повлиявший на выстраивание отношений России с Японией, воевавший с рыбной мафией, с партийными жуликами… Блестящий японист Сергей Агафонов, невероятный экономический публицист Отто Лацис… Я всегда любил учиться у талантливых людей.
,
,
Уже в «Известиях» я объехал все «горячие точки», которые тогда были. С единственной позицией — гуманистической. Я никогда не поддерживал ни одну из конфликтующих сторон, оставаясь всегда на стороне самой незащищенной части — мирных людей, страдающих от этих бессмысленных войн. Во всех репортажах старался побывать по обе стороны баррикад, чтобы выслушать обе стороны. И чтобы увидеть своими глазами то, о чем буду писать. Увидеть и снять. Поэтому всегда возил с собой фотоаппарат и видеокамеру. Бывало, что приходилось переходить линию фронта с белым флагом в руке и включенной видеокамерой, перемещаясь с одной стороны конфликта на другую ради объективного репортажа. Так появлялись мои материалы «Берег левый. Берег правый» из Приднестровья, репортажи из Абхазии и Грузии, из Северной Осетии и Ингушетии, из Косово и Сербии…
— Тогда это было возможно. По крайней мере, легче.
— Потом мне Игорь Голембиовский поручил создать отдел чрезвычайных ситуаций. И выделил зарплату выше, чем у него самого. И мои журналисты стали получать больше, чем остальные, потому что реально рисковали жизнью, а никаких страховок и гарантий не было и в помине… Нашей главной задачей было добыть эксклюзивную информацию из самых сложных ситуаций и острых конфликтов. Мы учились взвешивать каждый шаг и каждое слово. Особенно в материалах о «горячих точках». Это имело значение в том числе и для личной безопасности.
У меня однажды была ситуация после событий в Буденновске, когда я приехал на выборы президента Чечни и там меня схватили, стали возмущаться, что я в «Известиях» в репортаже о теракте в Буденновске допустил ошибку. Стали требовать моего расстрела. А я реально ошибся — напечатал на первой полосе фото одного боевика в больнице Буденновска, а подписал его фамилией другого боевика, который стоял за кадром. Они там все были в масках, немудрено ошибиться, когда видны лишь глаза. Но оправдываться пришлось всерьез. Спас меня, кстати, Басаев. Цыкнул на них, чтобы успокоились, и все затихло.
,
,
Позднее, когда я придумал акцию «Дети войны» и с помощью моего друга, известного бизнесмена Зии Бажаева, при поддержке МЧС вывозил из лагерей беженцев детей-сирот на отдых и лечение к морю, в одном из лагерей вдруг встретился с тем самым боевиком, который там негласно навещал своих детей. Он подошел ко мне и извинился…
— Администрация президента влияла тогда на «Известия», реагировала на твои острые материалы, в которых ты не щадил никого, включая президента Ельцина?
— Я действительно писал очень жесткие материалы в адрес Ельцина. И по войне в Чечне, и по расстрелу Белого дома… А потом нас вдруг вызывают в Кремль на встречу с Ельциным, и мы с моим другом Володей Машатиным, замечательным фоторепортером, отправляемся туда с холодком в душе — ожидая суровой разборки на высшем уровне. А нам президент вручает ордена «За личное мужество» и сам прикрепляет их на лацканы наших пиджаков. Володя, впрочем, был в кожаной куртке, и Борис Николаевич долго возился с этой курткой, пытаясь прикрепить к ней орден. Сумел.
Это был 1993 год. Ельцина в ту пору критиковали жестко, одна программа «Куклы» на НТВ чего стоила. Много лет спустя Сергей Ястржембский, с которым мы искренне подружились, рассказывал, как советники приходили к президенту и предлагали поговорить с тем или другим главным редактором, чтобы «остановить шельмование». Ельцин очень переживал, кстати, когда его критиковали. Но отвечал: если мы хотим строить свободную Россию, должна быть свободная пресса. И мы продолжали писать так, как считали нужным. Продолжали его критиковать и после вручения орденов.
,
,
Потом наступили новые времена, начался накат властей на СМИ, начались наши безуспешные попытки спасти свободу слова. Я тоже ходил на митинги, хотя было уже понятно, что время изменилось. И мы проиграли.
— А «Новые Известия»?
— Это была совсем другая история. Проиграв в борьбе с олигархами газету «Известия», команда Голембиовского пошла «по миру» искать деньги на новое независимое издание. Но свободный мир схлопнулся. И все, к кому бы мы ни обращались, лишь разводили руками. Тогда пришел гонец от Бориса Березовского и предложил помощь. От того самого Березовского, секретаря Совбеза, которого наши «Известия» своими публикациями вынудили отказаться от израильского гражданства. Но он теперь сделал вид, что забыл об этом, и выделил нам деньги на издание «Новых Известий». И мы запустили первую в России цветную общественно-политическую газету, острую, яркую, актуальную. С потрясающими перьями — Лацис, Агафонов, Кедров, Ямпольская, Фомин, Урегашвили, Белых… Мы снова писали о чем хотели и как хотели. И нас никто не душил. За шесть лет финансирования газеты Березовский лишь один раз позвонил в редакцию, когда на него «наехал» премьер Примаков, разъяренный критической публикацией в «Новых Известиях». Но Голембиовский ответил, что он не может заставить журналиста писать необъективно, и Березовский передал это Примакову…
Потом, в 2000-х, Березовский был в бегах за границей, а мы еще два года писали, что считали нужным, и все думали, что нам это заказывает Березовский, хотя он газету даже не видел. Последней публикацией в феврале 2003 года была огромная статья Лациса на полосу о наступлении эпохи путинизма. Следующий номер газеты в свет уже не вышел.
— Ты возглавил возобновленные «Новые Известия» четыре месяца спустя, сохранил часть команды, изменил формат. Но продолжил делать газету, которую во власти считали оппозиционной. Тем не менее тебя приглашали на встречи президента с главными редакторами. Насколько велик был твой компромисс с властью?
— Я понимал правила игры, как их понимали и понимают все без исключения главные редакторы. Мне были известны определенные границы допустимого. И мне приходилось работать цензором в собственном издании. Важно было как можно дольше сохранять газету, чтобы на этом шагреневом кусочке относительной свободы успеть сказать как можно больше. Брать удары на себя. Огрызаться в разборках с разъяренными чиновниками. Но оберегать своих журналистов, чтобы они не теряли чувства свободы. И чтобы читатель понимал, что мы хотим ему сказать.
,
,
Бывало, когда сам снимал с полосы материалы. Когда отклонял авторские тексты. Когда даже убирал из газеты свои чрезмерно острые колонки по совету моих же заместителей. Все это было. Но мы старались продержаться, чтобы писать правду про нарастающую коррупцию, про ситуацию с правами человека, про войну с Грузией, про войну с Украиной… Мои корреспонденты работали и в Тбилиси, и в Цхинвале, передавая репортажи с двух сторон войны, как я это делал в свои репортерские годы. В Киеве до 2016 года был наш собкор, мы пытались сгладить то напряжение, которое стремительно нарастало. Я искал молодых коллег, обучал их и готовил в газете смену поколений, стремясь сохранить дух свободы и обостренной справедливости, без которой не бывает настоящей журналистики.
Когда мне в 2011 году Владимир Путин вручал премию Правительства РФ «За образцовое руководство социально-ответственным СМИ», я в ответной речи сказал, что если власть начинает поддерживать издания, которые эту власть критикуют, то это означает, что власть нуждается в правде, что хочет опираться на честных, а не на льстивых. И значит — становится сильнее и мудрее.
— «Театрал» — это вынужденная «внутренняя эмиграция»? Некоторые коллеги говорят, что надо уйти от политического разговора, который слишком предопределен, в другие темы… Что журналистика в идеальном смысле в нашей стране вообще закончилась.
— В некотором смысле я действительно оказался в «культурной эмиграции», лишившись не по своей воле «Новых Известий». Газету пытался сохранить до конца и сделал для этого все что мог. Но меня загнали в угол, экономически удушили, превратив в заложников моих друзей. Пришлось написать самому себе заявление об уходе. И газеты не стало. Но говорить, что журналистика закончилась, абсолютно неверно. Пока выходит «Новая газета», пока звучит «Эхо Москвы», пока работает телеканал «Дождь», пока бьются в регионах редкие, но независимые издания. И когда в интернете все громче звучат свободные журналистские голоса.
,
,
А театр я любил всегда, половина моей студенческой стипендии уходила на билеты и нагрузки к билетам — во второстепенные театры. И когда из «горячих точек» приезжал — всегда шел в театр, чтобы отдохнуть душой. В «Новых Известиях» я запускал все время какие-то приложения, куда могла бы пойти реклама, «Автосалон», «Экстрим», «Пилигрим», «Дом и квартира», «Мир выставок»… Но выжил только «Театрал». Его хорошо приняла публика, у него возник свой читатель, и его полюбили в театре. Так что после разгрома мне было куда отступить…
— Но и здесь стали возникать «театральные дела», началась охота на Серебренникова…
— Не только на него. Подобных дел, зачастую высосанных из пальца, становится все больше. Но дело Серебренникова показало удивительную солидарность театрального сообщества по всей стране, которую другие творческие союзы не демонстрируют. При том что в кулуарах за рюмкой чая многие коллеги продолжают критиковать Кирилла как художника. Но публично — солидарность! И это, на мой взгляд, здорово. В этом есть шанс отстоять хоть какие-то островки здравого смысла в стране, скатывающейся в болото мракобесия.
,
,
Быть может, это стало примером и для журналистов, которые вдруг всколыхнулись вокруг Ивана Голунова и сумели его отстоять, вытащив из пасти безгранично обнаглевших силовиков. Это пока единственный такой пример. Но он уже есть. Он наглядно демонстрирует возможности гражданского общества и гражданской солидарности.
Вообще, режим становится жертвой собственных правил, которые он нам навязывает. Придушили политическую журналистику — и стали жертвой собственной пропаганды. Не понимают, что происходит. Приходят в ужас, когда вдруг на улицы Москвы выходят школьники и студенты. Запоздало начинают понимать, что упустили целое поколение, выросшее при них. Живут мифами о собственных рейтингах и продолжают эти мифы создавать, а реальность взрывается массовыми протестами, и мифы лопаются как мыльные пузыри. Придушили кино мифическим патриотизмом — и кинотеатры опустели, никто не ходит на пропагандистскую продукцию, удачных же отечественных фильмов один-два в год. А театры переживают ренессанс. Там полно молодежи. Зрителя не обманешь. Он тянется к яркому образу, к живой мысли, к свежему ветру чувств… И уже политическими становятся классические постановки — Гоголь, Салтыков-Щедрин, Островский, Брехт… Свободу убивали веками. И в театре тоже. Но она всегда побеждала. О тех, кто ее душил, не помнят. А имена художников, спектакли, которые душили, живут и сегодня, став классикой.
— Культура возвращает себе роль главной скрепы нации, ее нравственного ориентира?
— Она никогда этого и не утрачивала. Театр обращается к душе, к эмоциям, ему чужды пропагандистские клише, унылые нравоучения, и публика это чувствует.
— Помимо премии «Звезда Театрала» и международного фестиваля русских театров дальнего зарубежья, другие проекты планируешь?
— У меня всегда планов громадье. Были бы средства и кадры. Мы ищем новые форматы. Мечтаем о своем активном канале на YouTube. Запустили семинар театральной журналистики на журфаке МГУ, которому благодарны за поддержку. Стремимся развивать наши благотворительные проекты. Пытаемся расширить наши издания тематически, выйдя за пределы театра в большую жизнь, которая все более превращается в театр абсурда…
— Каковы требования к молодым журналистам сегодня?
— Те же, что и всегда. Не навреди. Не соври. Не предай… Сегодня конкуренция жестче. Профессия стала богаче техническими возможностями, она требует более серьезной базы. Но нравственные принципы остаются неизменными. И ответственность перед аудиторией возрастает, потому что аудитория, благодаря интернету, становится шире. Мы творим в безграничном пространстве, значит, и ответственность наша безгранична.
— Чего бы пожелал себе?
— Не терять интереса к жизни. Не утрачивать любопытства. Не уставать придумывать и воплощать. Я ведь не перестал быть военным репортером и быть политическим журналистом по сути. И я понимаю, что театр сегодня может стать пространством диалога, территорией смыслов и добра. Он дает возможность разрушить те бастионы, которые выстраивают между нами политики. Поэтому я продолжаю свою миротворческо-репортерскую деятельность. Строю мосты через траншеи, прокладываю со своей небольшой, но очень хорошей командой тропинки от театра к театру, от страны к стране, от души к душе. Конфликты уйдут, а люди останутся. И добро все равно победит.
,
