Виктор Мучник: «Наступать на грабли, досаждать властям»

— Фильм «Яр» только что стал номинантом премии «Профессия журналист». Фильм страшный, подробный, будящий мысль и чувство, таких очень немного на сегодняшнем ТВ. Помимо всего прочего, довольно трудоемкий и не дешевый. Как возникла тема? Как вообще на «ТВ2» происходит выбор темы?

— Томск — исторически место ссылки. Так, конечно, про всю Россию можно сказать. Но все-таки наши края даже на общероссийском фоне ХХ века особые. Слово Нарым, наверное, такое же нарицательное в русском языке, как Колыма. Не в прошлом веке это с Томском случилось. Тут несколько поколений ссыльных. Но ХХ век, конечно наособицу. Для нас, живущих здесь, история террора — это почти всегда семейная история. В роду — расстрелянные, ссыльные. У меня так и по отцовской линии, и по материнской. Жуткую историю Колпашевского яра знаю с 1979 года, когда здесь топили тела расстрелянных. Тогда в Томске про это много говорили. Ну, и дома, понятно, тоже это обсуждалось. На всем протяжении существования телекомпании мы к теме советского террора систематически возвращались. В 90-е годы еще можно было поговорить с теми, кто пережил лагеря и тюрьмы. Теперь уж, понятно, только с потомками.

«Яр» — это часть большого проекта документальных фильмов под названием «Антропология террора». Задумывали к «юбилею» Большого террора в начале 2017-го. В 2018 году нашли средства на съемки первого фильма. Помог Фонд поддержки креативного контента. Сейчас уже заканчиваем второй фильм — «Яма». Он будет посвящен спецпереселенцам. Осталось его смонтировать. Здесь помогли Клуб региональных редакторов, Дмитрий Муратов. Сейчас ищем деньги на третий фильм. Были те, кто сопротивлялся советской власти. Нарымское восстание, Кенгирское восстание… Хочется рассказать про это в нашем цикле. Сняли уже один эпизод. Но для дальнейшего нужны деньги. Что-нибудь постараемся придумать.

Как темы выбираем? Да просто. Делаем то, что кажется нам в этот момент интересным и важным. Сейчас вот крайне важной кажется тема исторической памяти. Пока не проговорим до конца травму ХХ века, с нами будет происходить то, что происходит. В 90-е мне казалось, что в основном вылечились. Что вся случившаяся жуть, которую, конечно, надо знать, — все-таки прошлое. Сейчас я отчетливо понимаю, что мы продолжаем в этом жить.

— Что можно сказать о выборе сюжетов на протяжении всей истории компании? Что казалось самым важным в первые годы и что — теперь?

— В первые годы мы хватались за все сразу. Мастерства не хватало, зато было много сил. Мы ничего не умели, но и не знали, чего нельзя. Поэтому нам было все «можно». Тогда, в 90-е годы, у нас на глазах рождалась новая страна: бизнес, новые политические и общественные институты. Все было впервые. И про это было захватывающе интересно рассказывать. Информация была очень открыта, люди охотно общались с журналистами. Разумеется, профессия предполагала конфликты и риск. Но при желании можно было делать очень многое. Время работало на нас. И было ощущение, что, создавая новые медиа, ты способствуешь переменам в жизни страны к лучшему. Так тогда казалось.

Сейчас — все иначе. Сейчас суть профессии в преодолении сопротивления государственных структур, с которым ты сталкиваешься ежедневно и ежечасно. Ну, и еще себе надо объяснить, зачем это все. Зачем оставаться в профессии под постоянным давлением?

— Вы изначально поставили очень высокую профессиональную планку, это стало основой успеха. Но время вносило коррективы — не только в плане политических изменений, но и финансирования. Очень многие компании сменили вектор развития, контент, форматы. Ваша реакция?

— На самом деле мы всегда экспериментировали с форматами. Когда-то у нас в холдинге были разные телекомпании. Было ТВ2, где мы делали «Час пик», серьезные новости, аналитику. И было «Открытое ТВ», где делали «Обстоятельства», веселую, динамичную информационно-развлекательную программу. А на ТВ2 с середины 90-х мы выпускали утреннюю программу. Опять же другой формат. После убийства ТВ2 телевидения у нас нет уже почти пять лет. Новая жизнь. Теперь в Сети. Учимся. Что-то получается. Что-то — не очень. Ощущаю себя иногда как в 90-е. В том смысле, что тогда тоже всему пришлось учиться мне, университетскому человеку, ни с какого бока не журналисту, с нуля. Правда, есть разница. Тогда время благоприятствовало. И мне было тридцать лет. Сейчас время чужое. А мне шестьдесят.

— Глобальные тренды, о которых писал Джон Николс в книге «Жизнь и смерть американской журналистики», таковы: «инфортейнмент» вместо информации, «стенографирование власти» вместе политического анализа, упрощение контента и унификация изображений. Вы противостоите этому, предлагая традиционно качественный, глубокий и оригинальный контент. Почему это кажется важным?

— Здесь ответ простой. Мне в жизни везло. Я всегда занимался только тем, что мне казалось интересным. И избегал занятий неинтересной работой. Это мне, в общем, удавалось и удается. И как-то так получается, что вокруг меня на ТВ2 и раньше, и теперь работают в основном люди, которым интересно. Другие как-то не приживаются здесь. Денег больших у нас никогда, даже в благополучные времена, не было. Соответственно, работают другие мотивации.

— В основе упрощения контента и изображения во всем мире лежит стремление сократить затраты. В России финансирование независимого ТВ — колоссальная проблема. Как вы выходите из положения?

— Когда было ТВ, у нас не было проблемы финансирования. Это был достаточно успешный бизнес, четко выстроенный, в котором затраты мы соотносили с доходами и протягивали ножки по одежке. В рамках холдинга у нас было не только ТВ. Несколько радиостанций, несколько служб продаж. Все это в совокупности генерировало достаточно большой по провинциальным меркам денежный поток.

Мы никогда не жили очень богато. Деньги вкладывали в развитие. Но при этом чувствовали себя достаточно уверенно. Потом наши представления о прекрасном разошлись с представлениями нашего государства. И холдинг был уничтожен.

Наше теперешнее бытие — это не бизнес, конечно. Полтора десятка человек. Сайт. Мы полностью отрезаны от каких бы то ни было государственных денег, понятно. Крупный бизнес с государственным участием с нами тоже дело иметь опасается. Потому рекламные доходы хоть и растут, но их недостаточно для самоокупаемости. Ищем варианты. Иногда собираем деньги на отдельные проекты. Так, например, у нас сейчас работает «Экспедиция ТВ2». В начале октября затеяли краудфандинг для ТВ2 в целом.

Нам, чтобы существовать и хоть немного развиваться, надо примерно 7,5 млн. в год. Все мы, включая меня, после уничтожения телекомпании пять лет на срочных контрактах. Это означает, что в любой момент я могу сказать — все, ребята, денег нет, закрываемся. Люди к этому готовы. Но пока удается постоянно находить какие-то варианты. На краудфандинг очень надеемся. На самом деле, если бы тысяча человек (а у меня во френдленте личной только больше трех тысяч, а в аккаунтах соцсетей ТВ2 уже под сотню тысяч наберется), так вот, если бы тысяча человек подписалась на рекуррентные платежи по сотне в месяц, мы бы уже горя не знали. Но я понимаю, что в мире краудфандинга все непросто. Сам жертвую деньги. Истории-то, на которые деньги собирают, одна страшнее другой. Сейчас вот политическим приходится все чаще помогать. Поэтому очень непросто объяснять, отчего человек должен помочь именно ТВ2. Однако есть люди, которым наше существование кажется важным. Помимо всего прочего, ТВ2 в Томске всегда было такой инстанцией, куда обращались, когда пойти некуда.

— Больной вопрос ТВ и журналистики в целом — этические принципы. Есть у компании свой кодекс этики? Как относитесь к попыткам переписать кодекс этики российского журналиста, которые предпринимаются последнее время?

— Мы этический кодекс сформулировали еще в самом начале нулевых. Я сам его писал. С опорой, разумеется, на другие, мне известные. Понятия этого кодекса достаточно просты и очевидны. Проверяй информацию, дай высказаться второй стороне, не будь ангажирован, избегай языка вражды и пр. В ньюсруме кодекс висит уже, считай, два десятка лет. Помню, как-то примерно полтора десятилетия назад я принял решение по одному сюжету, которое не все в редакции одобрили. Прихожу с утра, а в кодексе разные положения аккуратно заклеены скотчем. Рассмеялся. Поговорили потом с коллегами подробно. Так что вещь полезная. Если она принимается внутри редакции, обсуждается, работает, а не просто в компьютере или папке лежит. Что касается положения в российской журналистике в целом, то ни о какой корпоративной этике сегодня говорить, конечно, не приходится. Сообщество расколото. Могу прямо сказать, что значительную часть людей, которые называют себя журналистами, я числю по другому профсоюзу, и их коллегой себя не считаю. Ну что у меня может быть общего с известным персонажем из песенки Гребенщикова?

— Верите ли вы в то, что ТВ может не только развлекать, но и просвещать, и поддерживать гражданские чувства аудитории?

— Есть достаточно жесткая позиция по этому вопросу француза Пьера Бурдье. В своей книжке середины 90-х он писал о том, что ТВ по своей природе исключает глубокий разговор о чем бы то ни было. Что оно связано по рукам и ногам рейтингом, форматом, политическими предпочтениями, зависимостью от рекламодателей. Любое ТВ. Эти суждения не безосновательны, конечно. Однако же мой личный опыт состоял в том, чтобы пытаться делать телевидение, в котором был бы возможен серьезный разговор на серьезные темы. В середине 90-х, к примеру, мы с коллегами делали программу «Лексикон». Задавали людям на улице вопросы о том, как они относятся, например, к смерти, или что такое свобода, или дом, или власть. Отчасти сама идея программы родилась из чтения книг, которые писали представители французской исторической школы «Анналов». Только те писали про средневековье. А мы снимали про здесь и сейчас. А суждение улицы у нас комментировали томские философы, филологи, историки, антропологи, этнологи, писатели, в общем — интеллектуалы.

Мы тогда в телевизионном смысле, конечно, еще ни черта не умели. Однако же наши собеседники вполне серьезно и глубоко высказывались в той программе. Про одного из них, исследователя традиционных культур Сибири Андрея Сагалаева, по случаю написал недавно. В ту пору у нас еще не было регулярных медиаизмерений. Поэтому мы, конечно, очень приблизительно представляли свою аудиторию. Но по разговорам знаем, что программу смотрели. Иные до сих пор вспоминают. Четверть века спустя. Или вот «Час пик. Суббота». Еженедельная наша программа итоговая. Помню, в конце 90-х приехала в Томск снимать учебный фильм для Интерньюса умная девушка, филолог, которой через несколько лет было суждено стать известным литературным критиком. А на ту пору пришлась какая-то набоковская дата. И мы ее позвали в программу поговорить о Набокове. Очень она удивилась тогда, что в информационной программе двадцать минут про Набокова. Однако же согласилась. И, по-моему, получилось тогда все неплохо. То есть, мы говорили о том, что нам казалось интересным. И под это самое как-то постепенно подбиралась аудитория. А под аудиторию в конце концов — деньги рекламодателей приходили.

— Общественное ТВ — возможно ли оно в России?

— Не думаю, что сегодня такое ТВ в России возможно. Чтобы появилось настоящее общественное ТВ, в стране должны появиться разные институты, которые в настоящий момент отсутствуют. Разделение властей, свободные выборы — это вот все.

— Если бы начинали ТВ2 сейчас — что бы сделали по-другому? И что посоветовали бы тем, кто мечтает создать новый канал онлайн?

— ТВ2 начиналось в условиях большой свободы. Сейчас — другие условия. Если бы мы что-то начинали сейчас, то только в Сети. Где степень свободы пока несколько выше. А так — делали бы то, что нам интересно и доставляет удовольствие. Как это было и три десятка лет назад. Наступали бы на разнообразные грабли, спорили, ругались, искали деньги, находили их, досаждали бы властям… А совет простой: хотите создавать канал, создавайте. Не думайте сильно про техническое качество, в интернете с этим вообще все проще. Говорите о том, что кажется интересным вам. И вы найдете свою аудиторию. И рискуйте. Риск — это неотъемлемая часть профессии в данном случае.