— Нужна ли самоцензура?
— Конечно, нужна. Это круг вопросов об ответственности. Ты ведь отвечаешь за последствия, а они могут быть самими разными. Журналист абсолютно свободным быть не может. Мы сейчас делаем комиксы в «Новой газете» по Ингушетии. Я не выпущу комиксы, пока на них не посмотрят Милашина с Бобровой, которые хорошо разбираются в особенностях жизни в этом регионе. Потому что мы знаем, что там за слово могут людей пострелять. Значит, надо думать, как подавать информацию. Хотя есть и другая позиция: я за результат не могу отвечать. По большому счету правильно, задача журналиста — информировать. Если он узнал информацию профессиональным образом, он обязан об этом рассказать. В этом суть профессии журналиста, а дальше начинается что-то другое. Но здесь есть еще один важный момент. Он заключается в том, что помимо собственно журналистской профессии мы еще и люди. Поэтому на то, говорить или молчать и как говорить, влияют и человеческие отношения.
— И, наверное, боязнь потерять работу тоже влияет?
— Проявление самоцензуры обусловлено жизнью. В конкретной ситуации это может быть труднейшим решением журналиста: сказать или не сказать. Остаться работать в этой газете или уйти в самостоятельное плавание, что многие и делают. В каждом регионе вы найдете журналиста, который днем сидит и пишет заказуху, а ночью или под своим именем, или под чужим в интернете начинает правду-матку резать. Для огромного большинства людей, которых мы не можем осудить, потеря работы чревата ухудшением жизни. Многие журналисты, которые живут и работают в провинции, давно занимаются пиаром. А что делать? Жить-то надо.
— Недавно из «Известий» уволили журналиста по причине того, что он нарушил редакционный стандарт. Стандарты, которые приводят журналиста к самоцензуре. Так получается?
— Если главный редактор считает, что из-за какой-то информации газету завтра могут закрыть, то это дело редактора. Тебе не нравится в этой газете работать — не работай.
,
,
— А вы себя цензурируете?
— Я себя цензурирую, поскольку я член Совета по правам человека при президенте. В своих материалах я стараюсь выбирать выражения. Я не могу себе позволить такого тона, как, например, Максим Шевченко, который из Совета вышел. У меня есть некоторое представление о себе, и у других есть представление обо мне. Я этим тоже связан.
— Самоцензура — это всегда вред?
— Чепуха. Если журналист профессионален и работает не первый день в газете, то он понимает редакционную линию, и перед ним не так остро стоит вопрос выбора.
— Вы на редакционных летучках обсуждаете какие‑то спорные вещи?
— Безусловно, часто возникают споры. Мы должны фиксировать то, что происходит, по возможности беспристрастно, но это невозможно. Мы же не роботы. Я выбираю темы, которые мне интересны. Я формирую повестку, и в этом я уже пристрастен.
— А если с вами не соглашаются, как вы себя ведете?
— Все зависит от конкретной истории. Сергей Канев ушел из «Новой» из-за того, что он считал, что надо материал печатать, а кто-то считал, что не надо печатать.
— Сегодня в России есть журналистика?
— Есть, конечно. Просто она очень низкого качества. Журналистика — это всегда то, что по критической повестке. Раньше «Комсомольская правда» была фабрикой не только текстов, но и людей. Там была редактура, но сегодня на это нет ни денег, ни времени.
— Западные журналисты свободнее своих коллег в России?
— Они и более свободные, и более ответственные. Там начинающий журналист учится в процессе работы. У него есть редактор, который возится с ним: вот тут поправь или, если безнадежен, уходи. И технология, и стандарты профессионального поведения — все осваивается в процессе работы в редакции. Поэтому журналист там редко находится в условиях собственного выбора. Он придерживается норм закона и положений этических стандартов.
,
