Журналисты о журналистике: сахар для тещи

Горбачев, перестройка, гласность, митинги… В России очередная революция… Злой и голодный народ… В нашем магазине на улице имени Октябрьской революции (?!) свободно можно было купить только аджику и горчицу. Все остальное — по талонам. Простыни талонов на всё: от крупы и водки, до постельного белья и носков. У меня совсем недавно родилась дочь, и я разбился в поисках детского питания. Да что там я, теща — заведующая аптекой — со своими связями не могла его достать.

И вот в это смутно-голодное время как-то к жене пришли подруги. Ирина и Ольга с ней учились на одном курсе. Лет им по 27-29.  Обе не замужем. Но Ольга уже разведена и сын есть. Ирина — феминистка, вроде как, в долгом поиске. 

Ленка смущенно стала накрывать на стол.  «Не парься…», — остановила её Ирина. Из прихожей принесла оставленный там большой пакет. Небрежно стала выкладывать содержимое. Сыр, ветчина, красная, рыба, две баночки икры красной… Что-то еще. И… две бутылки вина (красное и белое вина), кажется, итальянское. Мы изумленно смотрели на Ирку…

— Ого! Откуда такое богачество? — не выдержав, спросил я. — Неужто твой English так кормит? Или гуманитарная помощь подоспела твоему инязу от загнивающего запада? (Ирина работала на кафедре английского, знала итальянский)

— Брось ты, кому нужен наш убогий вуз. Я уже четыре месяца, как оттуда ушла. Мы нынче люди, можно сказать, духовные…, я одной ногой, не знаю, правда, какой, в веру пришла.

— Это как? — Спросила Ленка.

— А всё просто, в епархии я работаю у САМОГО (интонационно выделила она это слово) митрополита нашего Кирилла. Переводчицей. Немцы, канадцы и прочие шведы по линии православной церкви зарубежной приезжают часто. Ну, вот отец Василий, знакомый брата, и предложил мне. Жалование — не ассистента кафедры, и… все остальные льготы, премии и преференции, так сказать. Это, — кивнула она на деликатесы, — и есть преференции.

Мы часа два просидели за вином и отменной заморской закуской. Говорили, конечно, о Горбачеве, перестройке, нехватки денег, лекарствах для стареющих и больных родителей, нехватки носков и вообще о том, как дальше жить…

Когда в прихожей уже прощались, Ирина вдруг обратилась ко мне:

— Что ты там говорил про тещу… Про дачу, яблоки, сливы… Сахар нужен?

— Ну да… с сахаром напряжёнка… Пропадает всё, — промямлил я.

Она вынула из сумки блокнотик, ручку. Что-то быстро записала.

— Вот держи… Это телефон отца Василия. Позвони, скажи, что от меня. Ну и представься официально. Мол, журналист, пишу о вере, о храмах… Ты ж писал, помню, много…

Иркин листок с телефоном не известного мне отца Василия валялся у меня в рабочих бумагах дня четыре. Как-то, улучив момент, когда в кабинете никого не было, я набрал номер. На все мои невнятно-уничижительные пояснения, кто я, что я, и зачем, на том конце просто ответили: приезжайте. На следующий день, сразу после утренней летучки, я отловил редакционного водителя Толика.  Сразу поняв, что можно без проблем (хоть и за деньги) заполучить мешок сахара, Толик, конечно согласился.

На соборный двор мы заехали часа в четыре дня. Я вышел из машины и догнал неспешно идущую в сторону собора монашку. Извинившись, спросил, где найти отца Василия. Она показал на крыльцо одного из епархиальных белых зданий. Я было двинулся туда. Но в это время на крыльцо вышел здоровенный чернобородый священник. По описаниям Ирины, это и был отец Василий. Я представился, начал, что-то говорить, как вдруг понял: отец Василий меня не слушает и куда-то смотрит поверх моей головы. Я оглянулся. Никого, кроме толиковой «Волги».

— А что это за машина такая? — вдруг спросил отец Василий с явным украинско-молдавским акцентом. Я тут же понял, что его очень смутил номер «Волги» 007. Объяснил, что мы из редакции и никакого отношения к обкому партии не имеем, а «Волга» только приписана к высокому партийному гаражу.

— Ну это уже другое дело… Заезжайте за собор к четвертому складу, — показал рукой отец Василий.

Достав откуда-то из-под рясы огромную связку ключей, эконом открыл большой амбарный замок и вошел в склад первым. Я двинулся за ним и чуть ли не уперся в блестящий бампер огромного автомобиля. Это был «Мерседес». Оранжевого цвета! Никогда в жизни такого цвета машины я не видел. Не видел и позже. Но тут же меня переклинило другое. На полках большущего склада я увидел изобилие! Толик у меня за спиной даже нервно засопел, закашлялся. Видно дыхание перехватило. Здесь было всё! Или почти всё, если брать в расчет то, что было в магазинах тогдашнего Смоленска. Мы с Толиком загрузили в «Волгу» три мешка сахара и тут я осмелел, обнаглел и пошел, как говорится, до последнего, ва-банк.

— Отец Василий, а может, что из детского питания у вас есть, а то … это… дочка родилась недавно… — начал я. 

— У нас всё есть, как ни быть, — спокойно и достойно ответствовал священник-эконом. Или эконом-священник. Он прошел к соседнему складу, кажется пятому. Так же спокойно и уверенно открыл замок. Щелкнул выключателем. Слева в дальнем углу склада урчал компрессор двух контейнеров-холодильников. На полках было не меньшее изобилие, чем в предыдущем складе. Отец Василий подвел меня к одному из стеллажей и выдвинул на свет упаковку с бело-голубой картинкой-этикеткой, красивым малышом и надписью «NAN». 

— Всю возьмешь? — спросил он.

— У меня, наверное, денег не хватит, — замялся я.

— Бери. Потом как-нибудь рассчитаешься.

А Толик в это время с противоположного стеллажа метал себе в большой пакет банки рыбных, мясных и овощных консервов, пачки и упаковки печенья и спагетти, бутылки оливкового масла и еще что-то, и еще что-то…

Мы рассчитались с епархиальным экономом Василием по полной, оставив все наличные деньги.

Когда выезжали из арочных ворот соборного двора заморосил серый дождь. Настроение стало еще более муторным при виде нищих, стоящих и сидящих под дождем у этих святых ворот. Детское питание для дочки, сахар для тещи, три блока сигарет «Винстон» для себя… Счастье-то какое привалило! Блин! Но жить почему-то не очень хотелось. Так жить…    

Через пару недель по просьбе, а скорее всего, с подачи все того же отца Василия я временно, на четыре месяца, стал редактором газеты Смоленской епархии «Народное слово». Раз в неделю я приходил на соборный двор в кабинет, так называемую келью, протоирея Михаила, отвечавшего за общественные связи, рисовал макеты четырех полос очередного номера, вычитывал и правил материалы, подготовленные им и другими авторами, священниками разных приходов, доводил газету в типографии. Платили мне очень недурно, почти ставку корреспондента областной еще пока партийной газеты. Часто в перерывах, особенно в обеденный, прогуливаясь по соборному двору, я видел, как в те самые арочные святые ворота въезжают громадные фуры с иностранными номерами. Они огибали величественное здание собора и сворачивали влево.

— Ага, — думал я, — к тем самым складам… Гуманитарная помощь прибыла.  Проза жизни. Святость святостью, аскеза аскезой… Но в миру всем хочется кушать. Но здесь-то кушают не только хлеб насущный. Здесь хлеб этот с маслом едят и даже с икрой… И даже просто икру, и даже ложками…

 Уже тогда средь нашего брата журналиста и вообще по Смоленску ходили слухи о том, что эта большая «православная» гуманитарка имеет не очень приятный привкус и запах. Что из Смоленской епархии она расходится по городам и весям России, в различные коммерческие конторы, естественно, не за так. А на благотворительность и богоугодные дела, если и идет какая-то часть, то очень незначительная. Меня, как заведующего отделом криминальной хроники областной газеты, очень даже подмывало заняться этой темой. Но детское питание для дочки и сахар для тещи сдерживали. И я не переступил через себя.