Владимир Шведов: «Нишевые медиа точнее, быстрее, динамичнее и свободнее»

Заместитель главного редактора издания «Такие дела» Владимир Шведов не видит большой разницы между журналистикой и активизмом. Он убежден, что журналистика с некоторых пор перестала обращать внимание на человека как такового, и эту задачу во многом решают в России нишевые медиа.

— Как возник ваш портал?

— В 2013 году запустился проект «Нужна помощь», через пару лет он перерос в большой благотворительный фонд, который в мае 2015 года учредил издание «Такие дела». До сих пор «Такие дела» — это структурное подразделение фонда. Мы зарегистрированы как НКО, лицензии СМИ у нас нет. Фонду нужно было рассказывать о своей деятельности, выходить на новую аудиторию, и параллельно с этим была идея, что в журналистике нужно активнее продвигать социальную повестку, ее тогда действительно было мало. Мы начали сначала писать про организации, для которых ведет сборы наш фонд, и одновременно выпускать репортажи о людях, не связанных с благотворительностью напрямую.

Первое время у нас был бурный рост, за первый год сборы на проекты фонда выросли в разы. Журналистская работа оказалась очень нужной и полезной, благодаря ей больше людей смогли узнать о тех благотворительных организациях, которым помогал фонд «Нужна помощь». Само издание тоже очень быстро росло. Когда мы только запустились, было пара тысяч подписчиков. Потом произошел взрывной рост с 2015 по 2018 год, раз в двадцать увеличились просмотры. Оказалось, что социальная повестка людям интересна.

— Как известно, нишевые медиа рассчитаны на достаточно узкую аудиторию. Для кого пишете вы?

— Наше издание не из числа тех, что можно по нескольку раз в день читать от и до. Сложно найти человека, который с утра прочитает про бездомных, вечером — про людей с инвалидностью, а на следующий день — про мигрантов. Поэтому мы не рассчитываем на то, что все эти темы будут интересны одной и той же аудитории. Цель издания — рассказать о том, что нас волнует, и обратиться к человеку, который сможет помочь именно тем, кому ему захочется. Мы не ориентируем людей на то, кому помогать в первую очередь: детям с болезнями неизлечимыми, мигрантам или животным. У нас огромное количество проектов, и читатель сможет следить за тем, что ему ближе.

— Эксперты считают, что нишевые медиа — перспективное направление, которое сегодня активно развивается во всем мире. Это так?

— Да, совершенно точно. В России сейчас бурный рост нишевых медиа. Но у нас во многом уникальный опыт не только в рамках российского рынка, но и среди международных изданий — такой сплав социальных программ, благотворительности и журналистики встречается крайне редко.

— Вы назвали «Такие дела» журналистикой. Но журналистика должна быть свободна от позиции. То, что вы делаете, это скорее активизм, а не журналистика.

— Это вопрос, вокруг которого постоянно ведется много споров. Я сам начинал как новостник, помогал в холдинге «Дождя» и нынешнего «Репаблик». Меня воспитывали в ВШЭ именно с позиций, что главное для журналиста — это объективные новости, информационная работа. Поэтому, когда я пришел работать в фонд, я очень часто конфликтовал с нашим учредителем Митей Алешковским по поводу журналистики и активизма. Я помню свои споры с ним и желание отстоять какую-то чистую, дистиллированную журналистику. Но впоследствии я пришел к выводу, что между журналистикой и активизмом нет неразрешимого противоречия и компромисс возможен — вопрос в том, какие цели ты ставишь и какими средствами пользуешься.

Я поменял мнение по множеству причин, одна из которых заключается в том, что сегодня в России сложно делать строго объективную журналистику по некому ригидному канону. Чаще всего ты все равно вынужден будешь занимать какую-то позицию, даже если ты абстрагируешься от прямого заявления редакции. Лично я думаю, что прямые заявления — это крайний случай, к которым не стоит часто прибегать. Но все равно подбором темы, подходом, как ты строишь материал и с кем говоришь, ты неизбежно будешь позицию выказывать. Более того, я уверен, что стесняться этого не нужно, потому что есть множество вещей, когда высказывать позицию этически правильно. Когда ты пишешь про те же психоневрологические интернаты или пытки в полиции, ты можешь формально следовать стандартам, правилам, потому что ты должен уточнить позицию того же СК или ФСИН, но ты знаешь, что они тебе дельного ничего не скажут, ты понимаешь, что текст в целом будет адвокационный в поддержку людей, которые там пострадали. И, применяя методы журналистики, строгие и проверенные, в каком-то конкретном материале, все равно в общем и целом твоя деятельность будет не совсем журналистикой, если ты остановишься и оглянешься назад. В этом плане «Медиазона» как подобное нишевое медиа может быть показательным примером. У них строгая редактура, они стараются текст строить так, чтобы там были все официальные запросы, все альтернативные мнения. Но очевидно, что это совершенно активистское издание, которое нацелено на продвижение проблем, связанных с российской правоохранительной системой.

— Это мировой тренд или феномен российский?

— Я не чувствую себя вправе говорить про весь мир, потому что в принципе я про международную журналистику знаю не так много. Но есть чувство, что это не то чтобы наш феномен. В целом я точно вижу нарастающую политизацию изданий, поляризацию, сближение по разных загонам идеологическим, и даже некоторые медиа, которые были какими-то столпами объективности, все равно неизбежно в ту или иную ярко выраженную сторону движутся.

— Кто ваш герой?

— У нас достаточно широкий выбор героев. Мы как раз стараемся отойти от того, чтобы исключительно человека в беде описывать. Хотя остается проблема: нас воспринимают как издание исключительно о людях, которые попали в какую-то передрягу. Но мы хотим смотреть шире и стараемся искать людей не столько с проблемой, сколько с какой-то личной историей. Она может быть даже не очень драматичной. Один из ярких примеров — текст, как один мужчина держал волка у себя дома. В целом в истории не было конфликта, ну волк и волк. Но если углубиться в его жизненные обстоятельства, почему он этого волка подобрал, становится понятно, что это фактурный, самобытный герой, неспроста он держит у себя дома хищного зверя. И этот мужчина не какой-то фрик, а очень интересный и глубокий персонаж, про которого можно красочно написать.

Мы пишем о людях совершенно незаметных, редко — о политиках, знаменитостях. Стараемся, чтобы у человека была насыщенная биография. Наверное, это едва ли не самый важный фактор, потому тексты строятся на воссоздании жизненных обстоятельств. Важно, чтобы у человека в его жизненном контексте было что-то, на чем можно было бы выстраивать его историю. Это объясняется тем, что для нас высокую ценность имеет качество репортажа.

Сейчас поясню. У нас часть героев приходит от благотворительных организаций, с которыми мы сотрудничаем. Помимо того, что в рамках фонда мы для них собираем деньги и поддерживаем информационно, наши специалисты обучают эти организации и поддерживают технически. Мы как редакция пишем про них тексты раз в два месяца или реже. Журналист получает предварительную информацию от фонда, прежде чем идти на встречу с героем. И мы очень долго прорабатывали эту схему. Представления о герое для хорошего текста у фонда и редакции часто разные. Например, фонд может оказывать помощь десяти бездомным, но только у трех из них история такая, что вообще в слезы, при этом на первый взгляд они вполне в порядке, а два других человека будут вызывать сочувствие и жалость, но по факту они просто стали выпивать и оказались на улице. Мы рассматриваем заявки от фондов, направляем авторам. А он уже на месте еще раз дополнительно разбирается в том, получится текст или нет.

— Когда вам дают человека и вы хотите вызвать эмпатию к нему, вы не берете его негативные стороны жизни?

— Одна из наших идей — помочь можно и тому, кто не очень хороший человек. Совсем недавно была история про мужчину, который оказался на улице, а до этого, бывало, проявлял домашние насилие. Но если человек, оказавшись на улице, нуждается в помощи, мы его поддержим. Так бывает, не только замечательные младенцы нуждаются в помощи. Но с точки зрения эффективности фандрайзинга, к сожалению, получается не очень хорошо, потому что люди не всегда положительно реагируют на таких героев.

— Какие герои не вызывают симпатию у аудитории?

— Многодетные и малоимущие семьи в бедной глубинке, потому что чаще всего это, в общем-то, маргинальные люди. Всякий раз нам говорят: что вы помогаете алкозависимым женщинам, которые детей рожают в нищете? Сами виноваты, нечего было рожать. Но наша позиция состоит в том, что если у человека есть проблемы, то ему надо в первую очередь руку протянуть. Все заслуживают помощи, даже бывшие преступники. Один из самых читаемых текстов — «Право умереть», про бывшего заключенного. Его написала наш главред Настя Лотарева. Герой был бандитом, настоящим, стереотипным, из колонии его отпустили, потому что у него был туберкулез и еще целая пачка болезней. Идея этого текста — сострадания и милосердия заслуживает даже такой человек, и это нормально.

— Разве это не противоречит представлениям о журналистике? Вот Зоя Ерошок из «Новой газеты» на протяжении многих лет исследовала жизнь отдельных людей, несколько раз писала о них. А ваша задача — помочь финансово.

— Не все так просто. В текстах, которые у нас помечены плашкой «помогаем», поставлена именно цель сбора денег для организации, которая работает с героем и подобными ему, безусловно. И это со стороны многих журналистов традиционных СМИ воспринимается как не самое верное решение. Потому что, очевидно, нет необходимости показывать человека со всеми его обстоятельствами, если в конечном счете ты хочешь помочь организации, которая с этим человеком работает. Для нас важна ценность поддержки людей, не вызывающих сочувствие и эмпатию, но ограничений все равно остается много — например, в фандрайзинговых текстах у нас нет установки показать все стороны конфликта, разыскать их и вытащить в случае спорной ситуации. — Почему сегодня внимание к человеку в основном присутствует в текстах новых медиа? — Есть ощущение, что журналистика некоторое время назад перестала обращать внимание на человека как такового. Хотя в целом традиции социальной журналистики в России сложились давно, медиарынок все больше был сосредоточен на политической повестке.

По счастью, последние несколько лет ситуация меняется. В нашем обществе совершенно точно вырос запрос на гражданскую самоорганизацию, общественную активность, волонтерство. И неравнодушных людей все больше.

— Почему в центре внимания многих нишевых медиа оказывается человек, который нуждается в помощи?

— Я думаю, тут как минимум две причины. Во-первых, многие тексты про человека ближе к литературе, там все строится вокруг конфликтов и драм. Когда у человека все замечательно, он такой светлый и беспроблемный, хороший текст строить сложно. Это не значит, что про таких людей мы не пишем, у нас есть и такие материалы, но они сложнее даются и журналистам, и редактору, и читателям.

Во-вторых, я думаю, что есть общемировой тренд информировать людей об уязвимых социальных группах, чтобы они задумались о нуждающихся в помощи.

— Но разговор про человека — это не только разговор про проблемы социальные. Кто герой времени сегодня, современник?

— А его, по-моему, вовсе нет. И это, кстати, важный показатель времени. В 1990-е годы такие персонажи были, в нулевые такие люди были. А человека, который бы символизировал 2020 год, я просто не вижу. И мне кажется, что это неразрывно связано с общим положением дел в стране, присутствует некая общая потеря ориентиров. Мы не понимаем, что происходит и куда мы движемся. Был легендарный журнал «Большой город», он умел сформулировать какой-то образ, какую-то картинку. А сейчас это очень сложно. Может быть, предельно актуальный человек нашего времени — неравнодушный, готовый бороться, объединяться с другими, создавать горизонтальные сообщества и защищать социальную повестку? У нас действительно был подъем низового гражданского самосознания, но есть и обратное ощущение — нарастающая апатия, и у многих людей даже желание общаться с журналистами, чтобы рассказать о своей проблеме, снижается. Лишь бы чего не вышло.

— В чем принципиальное отличие традиционного СМИ от нового медиа?

— Я думаю, что эта граница не такая строгая. Есть традиционные медиа, которые научились пользоваться возможностями и обходить ограничения, которые дают современные платформы, агрегаторы, площадки. Например, «Комсомольская правда» очень круто перестраивается в последние годы — как говорится, «поняли диджитал».

— Издание, подобное вашему, при сбалансированной работе социальных институтов в стране могло существовать?

— Да, безусловно, это показывает пример самых развитых стран с высоким уровнем социальных обязательств государства. НКО и гражданские инициативы нужны всегда, потому что невозможно, да и не нужно, зарегулировать все и везде решить все проблемы силами одного только государства.

— Как бы вы для себя определили назначение нишевых медиа?

— Я думаю, нишевые медиа закрывают ту пропасть, которая сейчас возникла между большими медиахолдингами, почти полностью потерявшими свою самостоятельность, и потребностями читателей, которые предпочтут просто «позависать» в социальных сетях, вместо того чтобы читать СМИ. Нишевые медиа откликаются на запрос точнее и быстрее, они динамичнее, свободнее. В конце концов, для их владельцев и руководителей они безопаснее.

— Есть ли будущее у таких изданий, как ваше? Нарисуйте его.

— Мы постепенно перерастаем узкий кафтан small media. Уверен, что нам нельзя останавливаться, иначе будет застой и увядание. Нашему изданию просто необходим рост, и в первую очередь горизонтальный, в сторону регионов — активнее включаться в социальную работу на местах, больше выходить в офлайн, встречаться с читателями, волонтерами и организациями, выступать смысловым узлом для всех участников социальной сферы. Нам нужно быть не просто источником новостей, а большой коммуникационной платформой для людей, неравнодушных к социальным проблемам. Чтобы любой человек мог у нас найти ответ на вопрос, что можно сделать уже сейчас, чтобы изменить что-то к лучшему — неважно, на уровне двора или всего человечества.