Продолжается совместный проект Ассоциации историков российского общества (АИРО — ХХI) и Союза журналистов Москвы, посвященный нашему недавнему прошлому. Важнейшая составляющая проекта — празднование Дня Победы. Апелляция к этой дате — чуть ли не последний аргумент в нынешних идейных противостояниях, фактически единственный (если не считать космоса) задел более или менее светлого будущего и вместе с тем реально последняя скрепа, удерживающая основную часть общества в качестве единого целого. А в мире это же самое событие начали преподносить в цензурированном виде — с игнорированием основной роли Советского Союза, чтобы «поставить на место» его правопреемницу. Об этом рассказывает руководитель международных программ Ассоциации исследователе российского общества Геннадий Бордюгов
— Вот уже 7 лет Ваша Ассоциация исследователей российского общества (АИРО-XXI) проводит мониторинги знаковых исторических юбилеев — «Победа-70», «Революция-100», «Ленин-150», а в начале этого года были представлены итоги международного исследования «Победа-75: реконструкция юбилея». До этого ведь никто не пробовал превратить текущий момент в живую историю?
— Действительно, благодаря нашим мониторингам можно получать самые современные суждения о прошлом, его оценки и переоценки. Историческое знание как бы вписывается в текущую конъюнктуру и становится точкой пересечения разных практик восприятия и трансляции прошлого для решения тех или иных задач настоящего. Благодаря этому появляется возможность производить замер мировоззренческого и социально-политического состояний широких кругов населения. Такие свойства мониторингов делают их важным инструментом изучения феномена памяти, где история и современность оказываются неразрывно связанными.
— И что зафиксировал ваш последний, пандемический так сказать, мониторинг, какие изменения происходят сегодня в пространстве памяти о войне и Победе, особенно сейчас, когда становится реальной перспектива усугубления конфликтности с возможным перерастанием многих локальных очагов противостояния в новую глобальную бойню — Третью мировую?
— Не секрет, что коммеморация Победы всегда зависела от политической конъюнктуры. Если сразу после распада СССР о Победе как бы забыли, то очень скоро ее снова возвратили в политический арсенал. На протяжении долгого времени Победа рассматривалась как некое объединяющее и примиряющее событие для России и западных союзников СССР. Теперь же, после украинского кризиса, «русской весны» и введения санкций каждая дата Победы для Запада является поводом для конъюнктурных оценок действующей российской власти и проводимой ею политики. В противовес этому со стороны нашей пропаганды идет симметричный ответ, из которого получается, что Великобритания, США, Франция и другие страны зря воевали на стороне Советского Союза, зря создавали антигитлеровскую коалицию. Над пространством памяти устанавливается контроль, а институции и технологии такого контроля используются в качестве оружия как Россией, так и Западом.
— Но разве пандемия, повлияв на масштаб и характер всех праздничных ритуалов, не заставила заново осмыслить историю Второй мировой и Великой Отечественной, не заслоненную громкими речами и пышными торжествами?
— Конечно, заставила. И в то же время изменила способы сопричастности к памяти о войне. Это можно было почувствовать через социальные сети и сайты. К примеру, количество запросов в «Яндексе» на сайт http://podvignaroda.ru выросло с 600 тысяч до более миллиона. В онлайне в течение двадцати дней мая прошлого года длилось шествие «Бессмертного полка», и оно собрало почти 3 млн человек. Но главное, что День Победы для многих людей снова стал семейным, теплым праздником, без помпезности и культовых черт. К сожалению, не обходится без курьезных и даже абсурдных случаев, свидетельствующих о профанации отношения к войне и памяти.
— Какие из них Вы считаете вредными, непродуманными, вредящими живым, неформальным практикам?
— Те же, к примеру, ролевые игры типа «Блокадная семья» для учеников 2-5-х классов или «дегустации блокадного хлеба». В некоторых школах устраиваются танцы на батутах, на которых девушки с автоматами Калашникова в руках синхронно прыгают под песню «День Победы». По-прежнему детей наряжают в военную форму, превращая их в маленьких солдат.
Хотя психологи объясняют воспитателям и родителям, что романтизация и украшательство самого страшного в жизни — войны — формируют у детей представление, что война — это праздник, потому что потом она оканчивается победой, а не могилами, в которые хоронят в военной форме, ставшей для предков посмертным одеянием. Как видите, «дурного креатива» достаточно. И такие псевдокоммеморации лишь провоцируют разговоры о «победобесии».
— А как смыслообразующее прошлое воспринимается молодым поколением?
— Это восприятие заметно отличается и от канонического советского и от перестроечно-постперестроечного. В частности, опрос студентов в Казани зафиксировал позитивный эмоциональный настрой при недостаточном уровне знаний о Войне и Победе. Любопытно, что больше половины респондентов готовы активно протестовать, если День Победы будет отменен, полагают, что страна в неоплатном долгу перед ветеранами. В последние годы ярко проявились еще две тенденции: невообразимое задействование темы Победы в церковно-религиозных обрядах и неистовая война с памятниками в целом ряде европейских государств. Этот культурный луддизм со всей очевидностью доказал, что научно-технический прогресс и тотальная цифровизация прекрасно уживаются с архаичными формами поведения.
— Подобные сценарии памяти о войне и Победе разворачиваются и в бывших советских республиках?
— Там все заметнее проекты, которые оппозиционны официальному российскому представлению Дня Победы. Причем подобная оппозиционность, как открытая (например, на Украине и — по-своему, но вместе с тем однозначно — в Белоруссии), так и в большей или меньшей степени прикровенной (например, в центрально-азиатских странах, откуда посылаются недвусмысленные сигналы Москве о якобы происходящем вытеснении из памяти их вклада в Победу). Еще одна характерная особенность — наличие в названных странах альтернативного, народного сценария, в котором антироссийская составляющая или вовсе отсутствовала, или ощущалась в гораздо меньшей степени, чем в официальных сценариях.
— По моим наблюдениям, в дальнем зарубежье 8 и 9 мая тоже мифологизированы и политизированы, причем в ничуть не меньшей степени, нежели в России. Другое дело, что эта мифологизация выстраивается не вокруг вопроса об отношении к Путину и современной России, а сообразно собственным историко-культурным стереотипам.
— Запад реально схлестнулся с Россией в схватке за право управлять памятью о Победе. Своим сценарием памяти она настолько возбудила геополитических «партнеров», что те заговорили фактически на ее языке — с той лишь разницей, что утверждают противоположное Кремлю. Однако через пандемию человечеству делается напоминание о необходимости помнить уроки войны и преодолеть раздоры перед лицом новых угроз по примеру того, как смогли найти общий язык страны антигитлеровской коалиции. Хотя сегодня аналогичная компромиссность представляется маловероятной. Гораздо более реальной становится перспектива усугубления конфликтности с возможным перерастанием многих локальных очагов противостояния в новую глобальную бойню — Третью мировую. Тем более что она уже идет, пока мемориальная, но с перспективой выхода за пределы ставших уже привычными «войн памяти».
