— Юрий Венедиктович, c чего все начиналось?
— Михаил Федотов и Виктор Монахов ведут историю отечественного саморегулирования от Третейского информационного суда (ТИС). Он был создан по указу президента Ельцина в октябре 1993 года и закончил свое существование 31 декабря того же года, также по указу российского президента. Председателем ТИС был Анатолий Борисович Венгеров, известный правовед, доктор юридических наук, профессор. Целью ТИС, призванного работать на стыке права и этики, было обеспечение гарантий предвыборной агитации в ходе первых выборов в Федеральное собрание РФ. Идея ТИС как специализированного третейского суда родилась, как говорят очевидцы, в Школе права массовой информации, которая существовала в рамках факультета журналистики МГУ. Вел ее Юрий Михайлович Батурин, не только один из авторов Закона РФ «О средствах массовой информации», но и помощник президента по правовым вопросам. За организационную сторону работы школы отвечал, насколько мне известно, Андрей Георгиевич Рихтер. В состав ТИС вошли двое слушателей Школы права массовой информации — Алексей Воинов и Марьяна Панярская. За неполных два месяца существования этого органа его членами (всего-то девять человек) было рассмотрено почти 160 жалоб, связанных с предвыборной агитацией.
Из Третейского информационного суда фактически напрямую выросла Судебная палата по информационным спорам (СПИС), председателем которой был назначен тот же профессор Венгеров. В Указе Президента РФ от 31.12.1993 г №2335 «О Судебной палате по информационным спорам при президенте Российской Федерации» деятельность ТИС признавалась «конструктивной»; постоянно действующая Судебная палата по информационным спорам создавалась, «используя положительный опыт» ТИС.
К числу основных функций Судебной палаты по информационным спорам (не входившей, что специально оговаривалось, в систему федеральных судов) были отнесены обеспечение объективности и достоверности сообщений; обеспечение защиты нравственных интересов детства и юношества в средствах массовой информации; исправление фактических ошибок в информационных сообщениях средств массовой информации, затрагивающих общественные интересы. Палата наделялась также правом вынесения предупреждений средствам массовой информации в соответствии со статьей 16 Закона Российской Федерации «О средствах массовой информации».
И ТИС, и СПИС были государственными органами. СПИС был органом, который так себя и представлял: «при президенте Российской Федерации»; его секретариат входил в состав администрации президента.
Я же считаю, что первым реальным органом саморегулирования в России стало большое жюри Союза журналистов России, образованное в 1998 году.
— Если не ошибаюсь, в европейской практике есть примеры соучастия государства, в том числе финансового, в процессе саморегулирования.
— Да, такая практика имеет место, хотя проявляется по-разному. В Дании, например, Совет по делам прессы формируется на основании закона об ответственности прессы, а его члены назначаются на должность министром юстиции. Председатель Совета и его заместитель при этом — юристы, рекомендованные председателем Верховного суда Дании. И в Швеции Советом по делам прессы всегда руководит судья. Во многих странах государство участвует финансово. Но в основном участие государства в формировании состава органа саморегулирования или в его финансировании там, как правило, род страховки, а не инструмент политического или морального обременения.
В бой пошли все старики
— Общественная коллегия по жалобам на прессу — наследница большого жюри СЖР? Аналог европейских Советов по прессе? Вы ведь принимали участие в работе и большого жюри, и коллегии?
— Наследница — да, но только в известной мере. Большое жюри было органом «чистого саморегулирования», в который два сопредседателя — Михаил Федотов и Михаил Ненашев — собрали однажды некоторое число очень разных людей: журналистов, редакторов, специалистов в области права и в области этики, правозащитников. Анатолий Рубинов, Ольга Кучкина, Юрий Феофанов — в советской и ранней постсоветской журналистике это были имена первого ряда, что называется. А по учебникам (очень разным, хоть и с одним названием «Профессиональная этика журналиста») Дмитрия Авраамова и Галины Лазутиной учились тысячи будущих журналистов.
Сюжет из того времени. В большое жюри поступила жалоба от ветерана войны. Пожилая женщина утверждала, что журналистка одной московской «районки», по сути, придумала интервью с ней. На заседание, чтобы поддержать своего товарища, пришел весь Совет ветеранов. Ситуация не просто «слово против слова»: столкновение моральных авторитетов. Ветеран войны, пожилая женщина утверждает, что журналист все придумала. А опытная журналистка (не один десяток лет в профессии) не может подтвердить факта интервью, поскольку диктофон на редакцию один, кассет к нему три — и все с того времени, когда был разговор, по многу раз перезаписаны. И тут кто-то из «возрастных» членов большого жюри задает автору публикации вопрос: скажите, а записи ручкой на бумаге у вас не сохранились? И журналистка достает из сумки толстенную тетрадь, в середине которой обнаруживаются те самые вопросы и ответы. Тема закрыта? Нет, заявители не готовы считать вопрос исчерпанным. Возникает тема: мы — ветераны войны. И тут выясняется, что в заседании БЖ принимают участие не просто пожилые люди. Что с нашей стороны стола три участника войны, один из которых — участник Парада Победы. В решении, которое мы тогда приняли, была рекомендация к журналистам: обязательно вести записи в блокноте, не полагаясь только на диктофон. Я эту рекомендацию много раз повторял на семинарах.
Большое жюри за годы, когда я участвовал в его заседаниях, рассмотрело около полусотни жалоб — сравните это с более чем полутора сотнями обращений, которые за два месяца в 1993 году рассмотрел ТИС. Но тут другие по характеру жалобы и другие заявители. Политические партии в большое жюри обращались крайне редко.
— Когда было последнее заседание большого жюри?
— Не знаю, сказать по правде. Последнее, в котором я принимал участие, состоялось под председательством Михаила Ненашева более десяти лет назад. Решением БЖ № 47 (сентябрь 2010 года) было отменено решение Краснодарской краевой коллегии БЖ, принятое по обращению Совета судей Краснодарского края в отношении публикации журналиста С.Н. Кравченко. Собиралось ли БЖ СЖР дальше — не знаю. Меня на заседания больше никто не приглашал, да и о последующих решениях БЖ (если они были) мне ничего не известно. Могу предположить, что заседание, на котором принималось решение № 47, как раз и было последним. В 2010 году основные функции БЖ перешли к Общественной коллегии по жалобам на прессу, которая была создана в 2005 году.
Общество развитого нигилизма
— Общественная коллегия по жалобам на прессу объединяет и представителей СМИ, и авторитетных представителей гражданского общества, ученых, юристов. Как она формируется? Каким образом она влияет на взаимоотношения журналиста и гражданина, СМИ и общества?
— Коллегия была учреждена «при участии заинтересованных некоммерческих организаций как независимая структура гражданского общества, осуществляющая саморегулирование и сорегулирование в сфере массовой информации, опираясь на авторитет сформировавших ее организаций и избранных в ее состав лиц», — говорится в уставе коллегии. Это выборный орган, объединяющий саморегулирование и сорегулирование (оно у нас не государственное, а сугубо гражданское в основе). Эти два подхода имеют наглядное выражение в виде двух равных по численности палат — медиасообщества и медиааудитории (в каждой по 25 человек; заседание может проводиться только в случае, если в составе присутствуют члены обеих палат).
,
,
Что касается влияния. Коллегия, в отличие от большинства национальных Советов по прессе, не является органом, за которым стоит большинство СМИ и решения которого обязательны для большинства СМИ. Так что на взаимоотношения СМИ и общества коллегия влияет достаточно опосредованно: самим фактом своего присутствия на стыке медийного и гражданского пространств. Устав коллегии предполагает, что не только заявитель, но и адресат жалобы подписывают соглашение о признании профессионально-этической юрисдикции коллегии. Но если для заявителя подписание соглашения обязательно (без него жалоба просто не принимается к рассмотрению), то с адресатом жалобы все намного сложнее. Нередко редакция или отвечает отказом (стандартный ответ, как правило, — «все вопросы через суд»), или попросту отмалчивается.
Тут — ахиллесова пята российского саморегулирования, по большому счету проявление профессионально-этического нигилизма, подрывающее основу и журналистской профессии, и института медийного саморегулирования. Сама коллегия изменить сложившуюся ситуацию за полтора десятка лет своей жизни не смогла и вряд ли сможет в будущем. Тут необходима воля журналистов и руководителей СМИ. Так что пока нормы взаимоотношений между журналистами и гражданами коллегия устанавливает, но преимущественно в качестве ориентиров, помогая заинтересованным сторонам отделить профессионально правильное от профессионально недопустимого в журналистике.
— Какое количество жалоб в год вы рассматриваете?
— В разные годы разное. В минувшем мае, просмотрев обращения за пять лет, с мая 2015-го по май 2020 года, я сообщил участникам конференции коллегии: нами за этот период рассмотрено 86 жалоб — при том что обращений было получено около 200. Коллегия рассматривала примерно по 17 жалоб в год.
— Почему, кстати, так редко наши граждане жалуются на СМИ? Недовольных медийной продукцией много, но количество обращений как-то не очень вяжется с общественными настроениями.
— У нас нет культуры обращений в органы саморегулирования. Большинство недовольных обращаются с жалобами на журналистские тексты или в те же СМИ, или сразу в суды. Там и там им, как правило, дают от ворот поворот. В СМИ говорят: идите в суд. А в суде: этот спор не наш. Граждане зачастую просто не ведают, что обращаться им следует к нам. Да и юристы далеко не всегда знают, куда именно можно обращаться за разрешением профессионально-этических по смыслу и содержанию информационных споров.
— Вы, говоря о большом жюри, приводили пример ситуации, когда решение территориального органа саморегулирования было дезавуировано органом федеральным. Не грозят ли подобные ситуации коллегии?
— Не грозят, поскольку у коллегии нет своих территориальных органов. Но около пяти лет назад коллегия помогла созданию трех независимых органов, которые называются также общественными коллегиями по жалобам на прессу. Это Казанская коллегия (Республика Татарстан), Уральская коллегия (Свердловская и Тюменская области), Западно-Сибирская коллегия (Алтайский край, Республика Алтай, Новосибирская, Кемеровская, Омская, Томская области). Мы с коллегами находимся в обоюдополезном рабочем контакте, помогаем друг другу в работе с жалобами, поддерживаем на значительных территориях определенную культуру медийного само- и сорегулирования.
— Многие решения коллегии подкрепляются документами, именуемыми «мнение эксперта». Это международная практика?
— Нет, как раз этим мы отличаемся от большинства советов по прессе. Российская журналистская среда подзадержалась с выработкой и укоренением устойчивых представлений о профессиональной этике. И с профессионально-этическими ориентирами в нашей медиасреде не все в порядке. Так что помощь высоких специалистов в этой области, которыми мы дорожим, в некоторых действительно сложных ситуациях оказывается очень своевременной и важной, помогающей членам коллегии точнее понять специфику ситуации информационного спора и выработать сильное решение.
— Судебная палата в свое время выработала массу рекомендаций. А коллегия?
— Рекомендации могут быть включены в текст конкретного решения, но могут приобретать и характер общих, в том числе — тематических рекомендаций экспертно-консультационного совета коллегии. Вот пример первого рода. Однажды нам пожаловалось на поступок своего сотрудника руководство крупного российского информационного агентства. Ситуация потребовала ознакомления с внутренними документами, обязательными для сотрудника (на условиях неразглашения). Собственно корпоративные элементы правил поведения там вступали в непреодолимое противоречие с профессионально-этическими нормами. В решении коллегии содержался ряд конкретных рекомендаций, адресованных именно этому агентству. И была рекомендация общая, для всех редакций СМИ, дорожащих своей репутацией: «Коллегия полагает весьма желательным, чтобы основные принципы и правила, представления о базовых ценностях и об этических нормах, которыми должны руководствоваться сотрудники конкретного СМИ, оказывались доступны и его аудитории — например, через размещение на официальном сайте соответствующего СМИ». Что касается рекомендаций экспертно-консультационного совета, то приведу два примера: рекомендации, адресованные журналистам-расследователям, и рекомендации для журналистов, пишущих о судах. Те и другие, насколько мне известно, профессиональными журналистами были восприняты с интересом.
— Зачем коллегии понадобилось создавать свой медиаэтический стандарт?
— Не от хорошей жизни. У нашей журналистики действительно не самая сильная нормативная база. Кодекс профессиональной этики российского журналиста (КПЭРЖ), принятый в 1994 году, во многом остался документом своего времени. Распространялся он, кстати сказать, формально только на членов Союза журналистов России. Считается ли КПЭРЖ сохраняющим силу для членов СЖР, я понять не могу, поскольку на сайте Союза его давно уже не обнаруживаю, но и информации о том, что он признан утратившим силу, у меня нет.
Как понимаю, Союз журналистов России сегодня ориентирует своих членов на Глобальную хартию журналистской этики, документ Международной федерации журналистов, принятый в 2019 году. Замечательно, если так, но все же: что со статусом Кодекса профессиональной этики российского журналиста — и кто порекомендует ориентироваться на Глобальную хартию не членам СЖР?
,
,
Хартия телерадиовещателей изначально была документом достаточно уязвимым, небрежно выстроенным. Да и как-то сразу выяснилось, что следовать ее положениям не входило в намерения подписантов, крупных телерадиокомпаний. Так что нормативность, связанная с деятельностью журналистов электронных СМИ, у нас в стране по факту отсутствует уже третье десятилетие — при формально никем не отмененной хартии.
Коллегия сначала выработала, а потом приняла, потратив пару лет на доведение проекта до нынешнего вида, документ, который называется Медиаэтический стандарт. Он достаточно универсален и очень неплохо зарекомендовал себя в качестве нашего внутреннего ориентира.
— А что можно сказать о блогерах?
— Мы изучаем европейский опыт обращения к новым СМИ; в рамках нынешнего проекта, реализуемого при поддержке Фонда президентских грантов, коллегия работает над документом, который мы условно называем «новомедийный стандарт» (это прежде всего наш, внутренний ориентир на перспективу) и над рекомендациями для блогеров, которые состоятся только в том случае, если будут самими блогерами восприниматься как практически полезные.
На что жалуетесь?
— На что чаще всего жалуются в коллегию?
— Достаточно часто журналистов требуют наказать за клевету или оскорбление, за покушение на деловую репутацию. Мы объясняем, что коллегия никого не наказывает, и с обвинениями такого рода придется обращаться в суд, поскольку они не относятся к профессионально-этическим. Жалуются на то, что публикации задевают доброе имя, разрушают репутацию. Жалуются на недопустимое обращение к таким чувствительным сферам, как межэтнические или межконфессиональные отношения. На фактические ошибки и на нежелание их исправлять. На подтасовки и манипуляцию информацией. Жалуются на то, наконец, что журналистский по месту расположения текст оказывается текстом пропагандистским. К сожалению, об этом — каждая четвертая или даже третья из рассмотренных нами жалоб. Что для меня удивительно: к нам практически не поступают жалобы на нарушение неприкосновенности частной жизни. Объяснить этот феномен я и себе не могу, полагаю, что с этим либо сразу идут в суд, либо не идут никуда: отсутствует привычка и культура публичной защиты достоинства.
— Как участница заседания коллегии, не могу не упомянуть о жалобе группы студентов факультета журналистики МГУ на выпуск программы «Международная пилорама» (НТВ). Студентов возмутила передача, в которой высмеивались послы зарубежных государств, шутили по поводу их расовой принадлежности.
— В нашем решении по этому обращению был пункт, адресованный Министерству иностранных дел. Мы предположили, что такого рода «шутки» на телеканале, аффилированном с государством, могли вызвать определенную реакцию иностранного дипкорпуса, а равно и реакцию самого российского МИДа. Ответа пока нет.
Но студенты, которые подали в коллегию эту жалобу, теперь сотрудничают с нами в рамках молодежного проекта, в нем участвует уже полдюжины российских вузов и молодые журналисты, которым действительно интересно и важно присмотреться к тому, как теория помогает практике, работает на разрешение информационных споров.
— Решения коллегии СМИ, на которые подаются жалобы, публикуют крайне редко. Хотя, насколько я знаю, многие журналисты и редакторы очень чувствительны к оценке, которая дается в конкретных решениях. Значит ли это, что наша сфера массовой информации просто не готова к созданию института репутации, к общественному консенсусу относительно допустимого и недопустимого в работе СМИ? Какими вам видятся перспективы саморегулирования СМИ в нашей стране?
— Пока у нас не будет достаточного количества СМИ, которым важно мнение коллег и граждан, ситуация не изменится. Но ожидать, что она изменится или сама по себе, или по щучьему велению, не приходится. Так что мы с коллегами продолжаем уточнять ориентиры, важные или просто полезные для тех, кто занимается журналистикой или собирается ею заняться. Что же до оценки опыта саморегулирования в России в целом… В одной из «Настольных книг по медийному саморегулированию» я как-то уже приводил вычитанное у Бовина высказывание философа Мартина Бубера о кибуце. Это высказывание настолько точно отвечает на ваш вопрос, что рискну его повторить применительно к опыту российского саморегулирования вообще и коллегии в частности: «Это не успех, но очевидное непоражение».
,
