В это трудно поверить — в первую очередь мне самому, — но в раннем детстве я хотел стать чекистом. Дело в том, что году в 1959-м мне купили курточку на манер сталинского френча, с блестящими пуговицами. Примерно тогда же или чуть раньше в Москве на Лубянке поставили памятник Дзержинскому, который вскоре и стал моим кумиром.
Помнится, я даже подавал некоторые надежды: в частности, настучал родителям на бабушку, которая после исчезновения из магазинов муки назвала «нашего дорогого Никиту Сергеевича» Хрущом.
Но — не властны мы в самих себе, и в молодые наши леты даем поспешные обеты, как написал когда-то недооцененный поэт Баратынский.
Хотел стать чекистом, а стал колумнистом и пацифистом. Если бы не предал детскую мечту, возможно, рассекал бы сейчас в кремлевском бассейне, а не бултыхался в болоте исчезающего жанра.
А памятник на Лубянке сначала снесли, а теперь все время толкуют о его восстановлении, благодаря чему мой кумир железный получил в народе прозвище Неваляшка.
Не лучше ль на себя, чума, оборотиться
В 1986 году я перешел из серьезного ТАСС в суровый «Крокодил» на должность редактора международного отдела. Видимо, этот пост кому-то казался столь важным участком идеологического фронта, что мою кандидатуру согласовывали в ЦК КПСС (это как сейчас администрация президента, только еще страшнее).
С анкетой у меня все было в порядке (эти советские анкеты сочинял, вероятно, в чахоточном бреду сам Дзержинский или, на худой конец, Вышинский). Но был в этих анкетах скрытый дефект. Из нее можно было узнать, что фамилию, имя и отчество я никогда не изменял и «ни я, ни мои ближайшие родственники в плену либо интернированы в период Великой Отечественной войны не были и на временно оккупированной врагом территории не проживали». Но невозможно было установить, что уже в отрочестве место кумира в моей башке занимал не Феликс Дзержинский, а Пол Маккартни. И поклонялся я не Ленину, а Леннону.
Я сразу понял, на чьей стороне правда в историческом противоборстве двух систем, когда впервые услышал The Beatles.
В «Крокодил» я пришел, вдохновленный словами Горбачева о новом мышлении и идеями Сахарова о конвергенции двух систем.
,
,
Мне было скучно, следуя ветхозаветным традициям советской сатиры, ругать Рейгана и бороться с гидрой мирового капитала. Я полагал, что уместнее будет преодолеть разруху в собственных головах. И для начала написал такой текст (приводится с небольшими сокращениями).
Чувство юмора как политическая категория
Нам катастрофически не хватает чувства юмора. Этот печальный дефицит не компенсируется бытовым остроумием сограждан, пересказывающих друг другу давно известные всем анекдоты, и даже наличием целых веселых коллективов — от бит-квартета «Секрет» дл Гидрометцентра.
Нам — это обществу и государству. Как водится, нехватка чувства юмора нередко ставила нас в смешное положение. Это касается и известной противоречивости наших лозунгов (утверждая, что Америка стоит на краю пропасти, мы одновременно провозглашали призыв «Догоним и перегоним Америку!»). И стремления утвердить свой приоритет во всех без изъятия областях («Советские часы — самые быстрые в мире!»).
Но сейчас хотелось бы остановиться на том, как дефицит чувства юмора проявляется в наших сношениях с внешним миром.
Тут мы не раз и не два обнаруживали нехорошую импульсивность в оценках и болезненную обидчивость в реакциях. Стоило какому-нибудь французскому актеру или шансонье походя ругнуть Соединенные Штаты или спеть песенку про шофера, как мы тут же крепко прижимали его к своей необъятной груди, экстатически восклицая: «Мы с тобой друзья до гроба!» А когда друг до гроба, вернувшись из Москвы в родной Париж, устраивал небольшую выставку нашего дамского белья (а с этим голубовато-розовым, с начесом, ассортиментом наша легкая промышленность, похоже, собралась бодро шагнуть в третье тысячелетие), мы сразу кричали: «Ах ты вражина!»
Убийственная серьезность в сочетании с бессмысленным упрямством снискала представителям нашего дипломатического аппарата за рубежом титул «мистер Нет».
Мои коллеги, журналисты-международники, — остроумные, ироничные вроде бы (в быту) люди, обращаясь к читателю или телезрителю, принимают вид настолько скорбный и торжественный, будто справляют тризну по внутреннему цензору. Если их перлы и вошли в фольклор, то ведь изначально они произносились на голубом глазу («Яркое солнце светит над Парижем, но не радует оно парижан»).
Сейчас многое меняется к лучшему. Но нет-нет и дают себя знать рецидивы старых немощей. Ну почему к каждому заезжему иностранцу мы пристаем с вопросами типа: «А как вам наша перестройка?» И негодуем, если, не дай ему его японский или голландский бог, он хоть на секунду усомнится в скорой и безоговорочной победе всех наших начинаний. А почему он должен быть в ней уверен? Мы ведь и коммунизм обещали к 1980 году построить, а вместо него провели Олимпиаду с финской колбасой.
Самокритика, которая становится нормой нашей общественной жизни, не подорвала вопреки опасениям наш международный престиж, а только укрепила его. Вот бы нам вдобавок еще стать улыбчивее и освоить умение подтрунить над собой. Улыбка, а вовсе не оскал, украшает лицо государства точно так же, как и лицо отдельно взятого человека.
Бросай курить, буржуй американский
Ответом на эту заметку был мешок читательских писем (тогда это было нормой жизни — при тираже в 6 миллионов экземпляров; недаром самым большим по числу сотрудников в «Крокодиле» был отдел писем). Большинство читателей были со мной солидарны.
,
,
А еще наутро после выхода номера мне позвонил Леонид Ленч, старейшина цеха советских фельетонистов:
— Леонид Леонидович, вы прямо в тыковку.
Я был польщен. Старик Державин нас заметил и т.п.
Но с читателями и Ленчем категорически не согласились стародавние авторы международного отдела, привыкшие считать его кормушкой для ястребов «холодной войны». А именно, карикатуристы-международники и штамповшики злободневных политических куплетов.
Когда с присущим яйцу энтузиазмом я начал рассказывать хохлаткам и несушкам советской пропаганды, что за окном веет ветер перемен и ни одной карикатуры с акулой империализма (значок доллара вместо глаза) или с заокеанским буржуем с баллистической сигарой во рту я в печать не пропущу, они сначала меня не поняли, а потом возненавидели сильнее, чем Ку-клукс-клан.
,
,
Единственным, кто со мной не спорил, неожиданно оказался народный художник СССР Борис Ефимов. Он молча пожевал губами, забрал большую, чуть ли не в его рост, папку с карикатурами и ушел. И переключился на советских бюрократов в костюмах от Москвошвеи и тупоносых мальчуковых ботинках, злостно тормозящих ускорение и затыкающих рот гласности. Насколько мне известно, он ни разу не бегал стучать на меня главному редактору А.С. Пьянову. Главным ябедой был другой народный художник, акулофил Марк Абрамов. Его можно было понять и простить. Попробуй-ка нарисовать отечественного чинушу во фраке, цилиндре и с сигарой.
А из коридора то и дело доносился голос поэта-сатирика Ник. Энтелиса:
— Да я тридцать лет сколачивал эти табуретки! И что теперь?
Под табуретками он разумел стихи типа:
А маленький расист по кличке Смит
До сей поры в Родезии хамит.
Прошло какое-то время, и эти инвалиды «холодной войны» угомонились.
А там и эта война закончилась — полным поражением СССР.
Теперь моя страна, к большому сожалению, решила взять реванш. Думаю, результат будет тот же самый. Потому что нельзя опять выстраивать свою позицию исключительно из «случаев так называемого вранья».
,
