В июне «Комсомольская правда» отпраздновала новоселье. ЖУРНАЛИСТ побывал в новом доме медиагруппы и обсудил с главным редактором и генеральным директором «Комсомолки» Владимиром Сунгоркиным самые горячие темы последних недель, а также поговорил о том, что такое редакция ковидной эпохи, как правильно работать с рекламодателем и почему журналист должен быть универсальным солдатом.
— Вопиющая история, которая произошла с вашим белорусским корреспондентом Геннадием Можейко, — это, по-вашему, что? Как вы сейчас оцениваете произошедшее?
— Я считаю, что это беззаконие, это произвол, это сведение счетов с газетой «Комсомольская правда» и вообще с коллективом «Комсомольской правды» в Белоруссии, который имел такую смелость (или наглость, по мнению некоторых) рассказать, что на самом деле происходило в те августовские дни после выборов президента. Тогда очень много людей попало под дубинки, и «Комсомольская правда» много места отдала (тогда еще газета выходила) фотографиям избитых. А дело в том, что, по официальной версии, которая в Белоруссии принята сейчас (да и тогда она уже проповедовалась), гигантских демонстраций не было — это все фотошоп; и никаких избитых тоже не было, а все эти страшные синяки в полбедра, которые в том числе печатала «Комсомольская правда», — это тоже фейки. Поэтому издание газеты «Комсомольская правда» было незамедлительно запрещено.
Но оставался сайт. Работая в условиях такой вот интересной реальности, сотрудники минской редакции были очень осторожны, очень аккуратны в своих материалах. Они старались давать картину, что называется, без нагнетания каких-то страстей, они работали в пользу национального примирения. Но ничего не помогло, и случилось то, что случилось.
,
,
Мне кажется, в Белоруссии идет эскалация ненависти к независимым СМИ. Собственно, мы оставались последним независимым СМИ в Белоруссии. Но закрыли и нас. Вот, собственно, все, что случилось, и как я это оцениваю.
— Журналисты «Комсомолки» работают в «горячих точках» по всему миру, и такого нигде не случалось. Почему?
— Потому что такое давление, которое испытывает «Комсомольская правда» в Белоруссии, беспрецедентно, и оно существует только в этой стране. Кстати, там же нет официального запрета на газету «Комсомольская правда». Ее просто не печатают и не распространяют. А государство говорит: «Мы не знаем почему».
— То есть просто типографии не берут в печать?
— Ни одна типография. И магазины не берут, и киоски. Никто не берет.
Нас закрыли только в трех странах. Сначала в Узбекистане. Решением трудового коллектива ташкентской типографии много лет назад. Там демократия до того дошла, что трудовые коллективы все решают. Вторая страна была Таджикистан. Наш корреспондент Сергей Пономарев написал в статье о путешествии в Таджикистан какие-то вещи, не очень приятные руководству страны. И оно приняло решение газету «Комсомольская правда — Таджикистан» закрыть. Это было лет семь назад. И вот третья такая страна — это Белоруссия.
— Белорусская аудитория для вас потеряна?
— Мы сейчас усиливаем, скажем так, сегмент белорусской информации на сайте kp.ru, будем гораздо больше писать о Белоруссии. Поэтому думаю, что не потеряна. Дальше, конечно, Белоруссия может закрыть у себя и доступ к сайту kp.ru, но мы решаем проблемы по мере их поступления.
— Предположим, вы столкнулись с такой проблемой: «Комсомольская правда» получает статус иноагента. Что произойдет? От вас уйдут рекламодатели, отвернутся читатели? Вы анализировали, насколько больно это может ударить по вам?
— Ну, насчет читателей можно быть спокойным — они на это не обращают внимания. Хотя, когда в Telegram-каналах, где я тоже много читаю иностранных агентов, постоянно натыкаешься на маркировку, это утомляет. Это первое.
,
,
Второе. Конечно, это серьезнейший удар по экономике. Любое издание, которое получает статус иноагента, в России теряет поддержку рекламодателей. Потому что у нас очень много зависит от государства, у нас государственный капитализм. То есть либо предприятия принадлежат государству напрямую, либо зависят косвенно. Госкапитализм заставляет очень дисциплинированно себя вести всех субъектов рынка. И, конечно, СМИ-иноагенту никто из государственных, что называется, рекламодателей давать рекламу не будет. И если, допустим, рассуждать о «Комсомолке», то для нас это будет экономическая катастрофа и надо будет закрываться.
— Комментируя получение Нобелевской премии мира Дмитрием Муратовым, вы сказали: «Я считаю, это очень правильное награждение». Что вы имели в виду?
— Я хорошо знаю Муратова. Это человек, который много лет служит журналистике, служит правам человека. Речь же не просто о том, что наградили оппозиционера из России. Если бы наградили Навального, мне бы это очень не понравилось. Я считаю, что Навальный с точки зрения дела мира в России и во всем мире неправильный и даже опасный человек. Навальный, наверное, был бы хорошим в некой, как они выражаются, России будущего не президентом (не дай бог), а, допустим, генеральным прокурором. Но для этого генерального прокурора должен быть сильный суд и прочие правоохранительные организации, которые будут за ним присматривать. Муратов — это другая история. Это не Навальный. Навальный — диктатор, Наполеон. Приход к власти Навального — это катастрофа для России. Потому что он все сводит к разбирательствам, к развешиванию ярлыков. Он же агрессивен ко всем, даже к тем, кто его породил и поддерживал. И Венедиктова сделал виноватым во всем, и к Муратову у него наверняка вопросы. Что уж говорить о прочих смертных, да?
— Сторонники Навального вылили много помоев на Муратова. А Муратов считает, что Навальный достоин этой награды.
— Дима выше этого. Навалисты — это же секта. Это большевизм. Говорят: «Посмотрите, какой он герой, вернулся и пошел в тюрьму». Но в тюрьме очень много интересных людей сидело. Гитлер тоже в тюрьме сидел. И Сталин в тюрьме сидел, и Ленин был в ссылке. И кто там только не сидел из выдающихся злодеев. Так что же, это означает, что раз в тюрьме ты посидел, значит, ты правильный лидер? Ничего подобного.
Я всегда знал, что Дима старается быть справедливым, помогать везде, где можно. Вот это очень важное качество, кстати, для политика. Считаю, что у Муратова есть исторический шанс быть крупным политиком. Хотя он говорит: «Нет, я в политику не иду».
— Вы можете себе представить, что вы или любой другой редактор или журналист «Комсомольской правды» когда-либо может получить Нобелевскую премию мира?
— Нет, я себе такое представить не могу. Все-таки это другая история совершенно. Другие критерии, скажем так. Нобелевскую премию мира дают тому, кто обладает огромными рычагами властными и использует их на доброе дело (как Барак Обама или Михаил Горбачев), либо тому, кто в борьбе за все хорошее против всего плохого несет на себе некий ореол жертвенности. «Комсомольская правда» — это не газета, помешанная на жертвенности. Мы — газета обывателя. Я лично с большим уважением отношусь к обывателю. К мещанству, скажем так. Потому что, как мне кажется, это самый достойный образ жизни — не совершать подвиги на баррикадах с утра до вечера, как Навальный (хотя, наверное, должны быть и такие люди).
— Работать кто будет?
— Да! Работать кто будет? И жить-то кто будет? Ну что это такое: у нас вся история — история сплошного героизма. А жить многим негде. В итоге в своем героизме мы захватили пространства, самая большая страна у нас, а туалетов нет в этой стране. Вы куда-нибудь в регион, в глухомань поезжайте — там же жить невозможно. Туалеты грязные, покушать где-то нормально негде (у нас полно городков, где ни единого кафе не осталось!), больницы позакрывали, школы позакрывали. Зато мы куда-то прем в Сирию, воюем за какие-то идеалы, несем какое-то мессианство.
Люди бедно живут. Вот я был сейчас в Приморском крае. Едем с местным парнем. Он за рулем, я его слушаю. У него четверо детей. И вот он рассказывает: раньше в райцентре работала больница — закрыли, школа была у них в поселке — закрыли, УЗИ даже в соседнем городе нет, он везет беременную жену за 300 километров. В Приморском крае. Богатейший край! И вот этот вот вечный героизм. А обывателю жить негде. Все нищие. Каждую копейку считают. Это же ужасно! Все в стрессе живут. Вот о чем надо думать. Навальный будет об этом думать? Не-а. Муратов будет.
Вот я не представляю Муратова, который будет озабочен нашими интересами в Сирии. Он будет озабочен нашими интересами в Приморском крае.
— Вы продолжаете считать, что массовое издание не может быть непатриотичным, не имеет права не поддерживать «высшую государственную и религиозную власть»?
— Ну а как? Если массовое издание не поддерживает существующую власть, ну тогда что, массовое издание должно встать на сторону революции?
,
,
У нас было за последние 200 лет достаточное количество удачных и неудачных революций. Хоть одна из этих революций сделала страну лучше? Нет. Царя же тоже валили самыми благими намерениями. Поэтому я абсолютно не верю в животворную силу революции. Это так, для молодежи красиво, а на самом деле очередные трупы, очередное разорение, очередные пожары — вот и все, что революция дает.
— Мы с вами беседуем в новом офисе «Комсомольской правды». Повлияла ли пандемия на переезд?
— Предыдущее здание, которое мы арендовали с 2007 года, хозяева решили снести. Они посчитали, что выгоднее построить жилой дом. Вот и все. Мы прошлись по рынку, поискали варианты по принципу «цена—качество» и нашли этот вариант. Никакой идеологии здесь нет. Чистая прагматика: дом сносят, надо куда-то переезжать.
Интересное и важное для читателей журнала ЖУРНАЛИСТ состоит в том, что к моменту переезда мы уже год прожили в условиях пандемии и обнаружили: журналисты, творческие работники не хотят возвращаться в офис. И мы учли это. У нас последний год тот офис, где мы раньше жили, пустовал: в нем работали только менеджерские службы. Ну, мы и не заложили здесь персональные рабочие места для журналистов, сократили офис в два раза и стали рассматривать его для журналистов как некий клуб, куда они могут прийти. Хочешь поработать — есть рабочее пространство и персональные шкафчики, где ты можешь оставить все свои вещи. Хочешь посоветоваться — у редакторов есть кабинеты (начальники ездят на работу каждый день). Хочешь выдохнуть и посмотреть вдаль — зайди в кафе, где зона релакса и общения. Хочешь взять интервью — есть переговорные комнаты.
Чем я горжусь: это уже офис ковидной эпохи, с одной стороны, а с другой стороны, это офис реально цифровой эпохи, когда журналистам не надо ездить на работу. На работу ездят разнообразные аппаратные работники, назовем их счетоводами, условно говоря. Поэтому опыт «Комсомолки», на мой взгляд, очень интересен. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Вот нам несчастье в данном случае помогло: не было бы пандемии, нам пришлось бы брать офис в два раза больше.
Дальше у нас возникла, безусловно, интересная проблема. Молодежи-то все равно, она к формату коворкинга (а здесь, по сути, реализована идея коворкинга) спокойно относится. А вот людям старше 45 лет важно, что в «Комсомолке» у них есть свое место. И мы с этим столкнулись: не приходят некоторые ветераны вообще, они как бы обиделись. Всего таких пять-шесть человек. Мы им сказали: «О’кей, мы вас уважаем, понимаем ваши привычки». И теперь на некоторых столах написаны фамилии — мы им все-таки закрепили лучшие рабочие места.
Мои коллеги говорят: «Ну все, они сейчас все прибегут. Мы разрушим всю новую концепцию». Да ничего мы не разрушим! Вот придет ко мне Сидоров и спросит, почему этот с местом, а он нет. А я скажу: «Хорошо, Сидоров. Так, где у меня тут стол еще пустует? Вот. Напиши тут «Сидоров» и сиди. Но, Сидоров, я-то каждый день на работе, я буду каждый день ходить и проверять, ты там бываешь или нет. И если ты там будешь хотя бы раз в неделю, я тебе все прощу. Но если реже, чем раз в неделю, я лишу тебя этой таблички». И он скажет: «Владимир Николаевич, да пошло оно… Не надо». Вот так я рисую эту гипотетическую картинку. Пока все о’кей!
— Вы вообще как к удаленному формату работы относитесь?
— Абсолютно нормально. Мы планерки проводим теперь по Zoom. Те, кто хочет, приходят сюда. Но таких людей очень мало. Выяснилось, что можно работать где угодно. Связь в наше время везде есть, и она будет улучшаться. Конечно, есть свои минусы: например, на планерках кого-то плохо слышно, нет ощущения коллектива. Но мы же устраиваем и очные встречи, когда нам надо. Я или любой мой коллега может сказать: «Давайте завтра в четыре часа соберемся». Приедут. Но плюсов гораздо больше. Все-таки мы живем в Москве, в городе, где по два часа люди на работу едут.
,
,
Мы в «КП» делаем акцент на скорость. А для скорости как раз вредно ездить в офис. Вот, например, раньше корреспондент поработал в Кремле или в Манеже, и потом он час зачем-то ехал в редакцию. Мы знаем зачем: надо было пленку проявить, посоветоваться с начальниками, что-то расшифровать. Современные средства коммуникации дали ответ: никуда не надо ехать, зайди хоть в «Макдоналдс», там все напиши и оттуда все передай.
— Часто слышишь от коллег: «Удаленка — это отлично, Zoom — это прекрасно, но теряется магия живого общения».
— Вы знаете, у меня есть ответ про магию живого общения. Тут много очень демагогии. Я много лет работал в отделах «Комсомольской правды» (не сразу же я стал главным редактором), и, я думаю, мы ничем не отличались с точки зрения магии живого общения от других больших медиа. Так вот, эта магия очень неплодотворна. Что-то в ней есть, конечно, но КПД магии живого общения — как у паровоза Черепановых, 3%. А 97% — это пустая болтовня (и сдобренная еще дозой алкоголя). Наверное, это все имело значение в ламповую эпоху. Когда не было современных коммуникаций, когда надо было реально сесть на кухне, долго пить кофе, вино, я не знаю, водку и до чего-то договориться. Сейчас же есть смартфоны. Да, возможно, это не такая магия, ну так пусть будет другая! Да и нужно ли это общение? Facebook, другие социальные сети, Telegram-каналы и прочее позволяет нам не заниматься магией общения, а решать задачи подготовки квалифицированного материала.
В старину было как. Я спрашиваю, скажем, как же мне узнать, почему надо повернуть реки вспять. Мне говорят: «Вот есть академик Яблочков, ты пойдешь к нему, и он тебе расскажет. Я тебе помогу попасть к академику Яблочкову, вот его телефон, я даже порекомендую, но он на даче без связи и вернется осенью». И мы можем три часа обсуждать, как попасть к академику Яблочкову. Вот в этом магия была: узнать сакральную тайну. Но это же все было в эпоху до «Википедии». Сейчас мне не нужен академик Яблочков. Я наберу в поисковике «поворот рек в Среднюю Азию», и у меня появится миллион источников (и этот Яблочков до кучи). И с Яблочковым я могу созвониться по любому мессенджеру, и даже если он на даче, он найдет время мне рассказать все по телефону. Вот это насчет магии.
— Каким критериям должны соответствовать журналист и редактор «Комсомольской правды»? Какими навыками он должен обладать?
— Да теми же, что и везде. Быстрый анализ информации, ощущение слова, быть понятным. Я никакой специфики здесь не вижу. Ну, всегда приветствуется сочувствие человеку и его проблемам, потому что это наша стезя, наша миссия, наша доктрина. Как это в «Ведомостях» называлось?
— «Догма».
— «Догма», да. В чем наше отличие, если говорить о догмах: мы зациклены на темах, которые интересны миллионам. А так как зациклены на этих темах, мы просим и журналистов развивать в себе это чувство, уметь определять, что будет интересно «всем». Ключевое слово — «интересно», а не «важно». Мы очень часто спорим. И мы очень часто ошибаемся, когда думаем, вот это будет интересно, а вот это нет. И наоборот.
,
,
Споры очень забавные. Ну вот, например, из последних. Наталья Поклонская стала послом в Кабо-Верде. И редактор международного отдела, который получил от шеф-редактора поручение рассказать о Кабо-Верде, говорит: «Да кому интересно это Кабо-Верде?» А ему говорят: «Потому что Поклонская — это интересно». — «Нет, Поклонская отдельно. Зачем нам писать заметку про историю страны Кабо-Верде?» Но заметку написал. А у нас же сейчас есть момент истины, когда мы каждое утро смотрим счетчики интернета. И ему шеф-редакторша радостная кричит: «Ну что, Козуров, посмотри вон, сколько у твоего Кабо-Верде, которому ты так сопротивлялся!» Потому что острова Зеленого Мыса заинтересовали всех ровно по одной причине — Поклонская. А Поклонская интересна «всем». Так и живем.
— Вы говорили, что журналист должен быть универсальным солдатом. А если журналист очень хорош в чем-то одном — или пишет отлично, или снимает крутые ролики, или досконально разбирается в узкоспециализированной теме?
— Это вопрос возрастной. Принцип универсального солдата у нас не получилось реализовать в полной мере. Например, половина из тех, кто очень хорошо пишет, так и не научилась делать хорошую съемку. Почему? Для меня — загадка. Я говорю: «Слушай, а тебе разве не хочется своим же фото или видео проиллюстрировать текст? Ты же за это тоже гонорар получишь». Ничего не получается со многими.
У меня есть гипотеза, что, возможно, не получается не оттого, что они не могут, а они сами сопротивляются: у них есть какие-то вставленные в них программы 20–30 лет назад, когда они учились на факультете журналистики, что это разные профессии, и им проще вообще косить под таких, чем согласиться. Ну вот есть такие люди, которым проще не снимать, потому что это как-то вступает в конфликт с их пониманием собственной цельности. Я им все равно говорю: «Снимайте». И они привозят такое говно, извините, изобразительное, такие снимки!.. И мы отправляем фотографов. Знаете, сколько фотографов в «Комсомолке» в Москве осталось? Три. А было 15. Зато мы сократили их, а набрали бильдов. Они собирают снимки не от одного фотографа, а отовсюду. На мой взгляд, это правильнее. Потому что для всего, что мы делаем, что трех фотографов не хватит, что двадцати. Ну, пусть будет три. Их сейчас реально три: Иван Макеев, Миша Фролов и Володя Веленгурин. Три фотокора. Но зато человек десять бильдов. А раньше у нас никаких бильдов не было.
— Вы миллион раз отвечали на вопрос, что такое журналист сегодня. Одна из ваших формулировок, которая согласуется с редакционными принципами «Комсомолки»: «Задача журналиста — в бурном и порой очень мутном потоке выбрать то, что интересно его читателю, его слушателю. И не более того!»
— Такая формулировка годится, но это не все. И, может быть, даже не главное. Главная цель журналиста — привлечь внимание аудитории. Неважно как — изобразительными средствами или ходя на голове. Но, понятно, он привлекает внимание, продавая некую информацию. Потому что можно привлекать внимание и стриптиз исполняя на шесте. Так вот журналист должен привлекать внимание не просто к себе, а к изданию, к медиа, на которое он работает. А зачем эта аудитория нужна? А эта аудитория нужна для того, чтобы продать ее рекламодателю. Журналист — не просто художник, ничего подобного. Он — звено в очень важной цепочке. Он привлекает к себе аудиторию, создает аудиторию. Ему специально обученные редакторы помогают доупаковывать контент, а наши менеджеры продают эту аудиторию рекламодателям. «Комсомольская правда» так и работает.
В чем смысл «Комсомолки» и ее успешность? Мы знаем, что у нас есть общая аудитория около 55 миллионов в неделю. Вот за эти 55 миллионов мы и боремся. Смысл существования любого человека здесь — он либо причастен к созданию аудитории, либо он причастен к продаже этой аудитории. Ты смотришь на журналиста: «Так, Саша, для чего ты здесь, Саша, существуешь?» Саша говорит: «Ну как, ты же помнишь, я в 1989 году написал шедевр?» — «Не-не-не, ты что в этом месяце сделал?» Сейчас такая эпоха, когда все очень легко посмотреть. Так, он сделал шесть заметок. Они получили на сайте такой-то отклик или они получили рейтинг на радио. Мы каждое утро начинаем с рейтингов радио, сайта, и там все пофамильно. Записал ты, например, подкаст. А дальше мы смотрим, сколько раз был скачан этот подкаст. 40 тысяч — хорошо. 60 тысяч — еще лучше. Миллион — отлично, молодец!
,
,
Вот это твой смысл. И вот это смысл журналистики. А задача другой части всего нашего богоугодного заведения — продать.
— Очень популярный способ продать — спецпроекты. Согласны?
— Конечно. Мы очень много проводим мероприятий, так называемых ивентов. Приведу один пример.
Недавно мы провели автомобильный пробег. Обратились в «АвтоВАЗ»: «Отечественного производителя надо поддерживать? Надо. Давай машины». И они нам дали четыре автомобиля Lada Niva Travel. Мы сели на эти машины, поехали в Мурманскую область, в те края, где война шла, где немцы не могли нас отогнать больше чем на шесть километров от границы. Совершенно лунные пейзажи! А там много памятников с войны. Договорились параллельно с Военно-историческим обществом, что мы памятники объедем по этим страшным дорогам, ревизию проведем, проверим, в каком они состоянии. Туда же никто не заглядывает из проверяющей общественности. Позвонил Черкизовский мясокомбинат: «А я вам дам свои мясопродукты, кушайте и нас не забывайте». — «Хорошо, берем!» Потом Continental, международная корпорация, поддержала колесами своими. Кстати, так можно стать иноагентом нечаянно. Нам, правда, дали не деньгами: они обули «Нивы» в свои шины. Еще мы взяли в свою компанию журнал «За рулем»: хорошую девочку-журналиста и хорошего мальчика-журналиста. Наслаждались их работой!
Я сел во главе этого дела, взяли ребят (у нас есть целый отдел по организации экспедиций, коммерческий) и поехали. Машины, кстати, что интересно, великолепно себя показали. Мы думали, развалятся: там такая тряска, такие тяжелые дороги! Нам вообще местные сказали: «Не, вы на них не доедете». А у нас была цель доехать до крайней северно-западной континентальной точки Европейской части России — до мыса Немецкого. Мы тоже прикинули: ну хоть на двух доедем. В итоге все четыре доехали, все четыре вернулись в Москву.
Вышла отличная кооперация: «Комсомольская правда», «За рулем», Волжский автомобильный завод, Черкизовский мясокомбинат, шины Continental и Военно-историческое общество. И мы заработали на этом: они, естественно, оплатили рекламу в наших носителях. И это гораздо интереснее, чем ходить попрошайничать: «Дайте нам, пожалуйста». — «Да она же у вас не работает давно, эта реклама». — «Работает, да еще как». — «Не, лучше мы куда-нибудь еще отдадим». Теперь мы приходим: «Слушайте, мы вот такую вещь будем делать: в соцсетях, на радио, в газете, на сайте, цитирование».
Прекрасно все получилось. Я очень доволен. А что дальше? А дальше мы говорим всей этой же компании: «Слушайте, а у нас же еще есть куча идей всяких. Мы можем по Якутии так проехать зимой. И в Магадан. Множество очень красивых мест! Широка страна моя родная».
Это к вопросу о том, как нужно сейчас работать с рекламодателем. И вот так мы работаем.
,
