Людмиле Петровне Громовой, заведующей кафедрой истории журналистики СПбГУ, повезло с 1969 по 1974 учиться у тех, кто основал сначала отделение журналистики, а потом и факультет. Кем были эти люди, отразилось ли на них «Ленинградское дело», где квартировал журфак до переезда в здание на Первой линии, и правда ли, что советская пресса была оплотом несвободы? Все это узнали у Людмилы Петровны.
— На дворе октябрь 1945. Трудное послевоенное время. Но тут же — правительственное распоряжение об открытии отделения журналистики в ЛГУ… Неужели так вырос запрос на журналистов?
— После военной разрухи восстанавливать нужно было многое, и не в последнюю очередь — образование и культуру. Потребность в кадрах в то время была огромной. С началом Великой Отечественной журналистика перестроилась на военный лад, а это означало массовое закрытие газет, в основном — специализированных, детских и молодежных изданий. Хотя были и исключения: в блокадном Ленинграде, например, кроме «Ленинградской правды» и «На страже Родины», выходила молодежная газета «Смена». Ее выпускали нерегулярно, на двухполоске, но выпускали ведь!
— И что же читала ленинградская молодежь в блокаду?
— О войне, помощи фронту, детях, школьниках, судьбах людей, инициативах, которые рождались на предприятиях. В общем, тематика соответствовала времени. И в каждом материале чувствовалась неиссякаемая сила духа и веры в победу над врагом.
,
,
— После войны к жизни должны были возвращаться и другие учебные заведения, которые готовили журналистов. Разве этого было мало?
— Мало, поэтому новое отделение объединило в себе два уже существовавших. До войны журналистское образование давалось в структуре Государственных институтов журналистики и Коммунистических институтов журналистики — так называемых ГИЖей и КИЖей. Один из них существовал в довоенном Ленинграде на канале Грибоедова. Некоторые преподаватели оттуда и пришли на создававшееся отделение журналистики ЛГУ — например, Петр Яковлевич Хавин, Борис Аркадьевич Вяземский.
С другой стороны, на филологическом факультете Университета еще с 20-х годов готовили по специализации «журналистика». Развивалось газетоведение, открывались курсы по редактированию и в русле литературоведения изучалась история журналистики. Среди профессоров факультета был Владислав Евгеньевич Евгеньев-Максимов — исследователь творчества Некрасова и автор трилогии о журнале «Современник». В 1946, когда город находился еще в руинах, Евгеньев-Максимов открывает не только музей-квартиру Некрасова, но и кафедру истории русской журналистики. Именно он соединил нас на все последующие годы с музеем — мы до сих пор вместе проводим научные и студенческие конференции, Некрасовские и Панаевские пятницы…
— Где расположилось отделение журналистики?
— На филологическом факультете. Отделению журналистики выделили три небольшие комнаты, где находились и кафедры, и деканат, и проводились занятия. Но замечательное преимущество университета состояло в том, что, не имея собственных площадей и аудиторий, мы растворялись во всем университетском пространстве.
В 1969-м факультет переехал в четырехэтажное здание во дворе университета, где сначала располагалось общежитие, а после — административный блок. Там находились издательство, кафедры иностранных языков, бухгалтерия университета. Факультету журналистики выделили целый четвертый этаж, на котором была только одна большая аудитория на 50-60 человек, которая выполняла несколько функций. Это была и библиотека, и читальный зал, и зал Ученого совета, и аудитория. А все остальные комнаты были невелики. Жили в тесноте, но очень интересно. Лекции по-прежнему слушали и на филфаке, и на историческом, и на других факультетах. Практические занятия проходили «дома» и в редакциях.
,
,
— Кто учил первое университетское поколение журналистов?
— Нам повезло с учителями. Это были особенные люди — прошедшие войну, перенесшие блокаду, эвакуацию и другие тяготы военного времени, но при этом — невероятные оптимисты, умные, демократичные люди с хорошим чувством юмора. Существует стереотип, что советские люди были негибкие, зашоренные… Неправда.
Кроме филологического факультета, КИЖей и ГИЖей, кадры собирали по всей стране. К примеру, когда объявили о создании отделения журналистики, Петра Яковлевича Хавина отозвали прямо из военной части — он служил в Прибалтийском военном округе. А Александр Феодосеевич Бережной (декан факультета журналистики с 1961 по 1977, — прим. ред.) до войны успел поступить на филологический, но был призван в армию, защищал Ленинград. А заканчивал войну в 1945-м уже на Дальнем Востоке…
— Преподаватели рассказывали о войне?
— Они неохотно вспоминали о том времени. Но на факультете был музей Великой Отечественной, где рассказывалось о судьбах тех, кто нас учил. Поэтому мы знали, что Николай Петрович Емельянов служил «при Катюшах» вместе с будущим доцентом филологического факультета Виктором Сергеевичем Масловым. Они вместе прошли всю войну, а после жили в одном доме на улице Шаумяна, 33, который был построен для преподавателей университета. Мы знали, что Валентин Александрович Алексеев был артиллеристом, участвовал в боях под Сталинградом, на Курской дуге, освобождал от фашизма Румынию, Польшу, Чехословакию. То есть, было известно, кто из наших преподавателей управлял «Катюшами», кто летал, кто был артиллеристом, танкистом. Хотя награды свои они надевали, как правило, только на День Победы. Скромные были люди…
— Ведь время было непростое не только из-за того, что произошло, но и из-за того, что грянуло «Ленинградское дело» и другие репрессии 50-х. На нашем отделении эти события отразились? У университетских генетиков и геологов, например, прервалась преемственность…
— Журналистов в советское время считали, говоря ленинскими словами, «подручными партии», людьми, которые пишут настоящую историю современности. Поэтому напрямую эти события на представителях нашей профессии не отразились. Но отделение журналистики было частью университета и частью филологического факультета. И все, что происходило в ту пору в нашей стране, в том числе и в университете, осталось в памяти тех, кто учился или преподавал на филологическом. Впоследствии эти трагические страницы были вписаны в историю СПбГУ, а жертвам репрессий установлен памятник в университете.
,
,
— Кем были первые студенты отделения журналистики?
— Фронтовики, довоенные студенты, вернувшиеся из эвакуации, рабфаковцы… Нужно было восстанавливать систему печати. Кадров катастрофически не хватало. Первый набор отделения журналистики был всего 25 человек: студентов собрали и с других курсов с близкой специализацией. Они и должны были занять позиции в новых изданиях.
При этом первое поколение, послевоенное, нужно было доучивать. Появились рабфаки — рабоче-крестьянские факультеты, в том числе — на базе бывших Бестужевских курсов. Желающие поступить на отделение журналистики подтягивали знания там, а уже потом поступали в университет. В основном это были уже взрослые люди. Кроме того, одновременно с дневным отделением было открыто и заочное отделение — для работающих, кому необходимо было специальное образование.
,
,
— Сейчас на журфаке учатся в основном девушки, в 40-е, наверное, была та же история? Мужчин после войны стало значительно меньше…
— В первых поколениях журфаковцев как раз было больше юношей. И вообще журналистика того времени воспринималась мужской профессией. Тут не без влияния военной журналистики: среди военкоров и публицистов были в основном мужчины. Они же, когда вернулись с войны, пришли доучиваться на отделение. Из женщин в профессии военного времени помним выпускницу филфака ЛГУ Ольгу Берггольц, которую называли «голосом осажденного Ленинграда», но она — одна из немногих.
С годами ситуация изменилась. В послевоенные десятилетия в журналистику пришло много девушек. А в 1969, когда я поступала, соотношение стало примерно равным. В ту пору на киноэкранах прошел фильм «Журналист», герой которого определил кредо профессии: «Справедливость — мое ремесло». Романтический ореол — служение справедливости и борьба за правду — делал журналистику очень популярной и привлекательной, поэтому конкурс на эту специальность всегда был высоким.
— Первые студенты отделения жили в своеобразной идеологической реальности. Можно ли было в советское время вообще говорить о свободе журналистики?
— К сожалению, у нынешнего поколения существует превратное, одномерное представление о журналистике советского времени. Безусловно, она как социальный институт была отражением идеологии своего времени. И, как писал в XIX веке известный публицист, журналистика не может быть выше или ниже других проявлений общественной жизни. Понимание журналистики как профессии, направленной на строительство нового общества, на улучшение жизни, развитие страны, было все-таки преобладающим, и это естественно.
Жизнь не может строиться на негативе и отрицании, и какие бы ни были настроения в обществе, в нем всегда преобладала надежда на лучшее. И в этом была заслуга советской журналистики. Это была великая журналистика, которая писала о человеке, экологии, достижениях, недостатках, о жизни во всех ее проявлениях. А идеология была всегда. И сейчас мы все чаще говорим о ее необходимости, потому что без идеологии жить не может ни одна страна. У каждого государства она есть, другое дело — какая…
,
