Стресс и другие спутники журналиста

Во многих странах репортеры, отправляющиеся в «горячие точки», проходят специальную психологическую подготовку, а по возвращении — особые тренинги, которые помогают справиться с посттравматическим синдромом, который специалисты называют ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство). Точно так же, как спасатели, пожарные, участники боевых действий.

Правда, для журналистов программы несколько другие. Их последние годы разрабатывают психологи вместе с журналистами, существует международный центр журналистики и травмы ДАРТ, который постоянно расширяет круг обсуждаемых вопросов. ПТСР может получить не только военный корреспондент или криминальный репортер, но и юный стажер, который стал свидетелем ДТП, контртеррористической операции, природного катаклизма или вел трансляцию из «красной зоны» в госпитале. Если еще несколько лет назад считалось, что посттравматическому стрессу подвержены прежде всего специальные корреспонденты, работающие в экстремальных обстоятельствах, то сегодня понятно, что в зоне риска может оказаться практически каждый. В некоторых крупных компаниях на Западе такую же терапию проходят также и выпускающие редакторы, и все те, кто имеет дело с материалами, содержащими шокирующую информацию. И дело не только в заботе о психическом здоровье сотрудников: исследования показали, что те, кто регулярно работает с шокирующим материалом, подсознательно стремятся разместить в эфире как можно больше сцен жестокости и насилия, даже когда в этом нет насущной необходимости. А это, в свою очередь, возбуждает аудиторию, рождает непреходящую тревогу, чувство опасности, неуверенности. Так что изобилие «расчлененки» и прочих леденящих душу подробностей в СМИ — не только погоня за сенсацией, но и следствие психологического стресса самих редакторов. Психологи называют это компульсивным поведением и считают нехимическим видом зависимости.

Это такой тип поведения, который человек использует для изменения своего психофизиологического состояния — так же как другие используют алкоголь или наркотик. Компульсивное поведение проявляется при всех видах травматизации. Ветераны боевых действий становятся наемниками. Женщины, подвергшиеся насилию, вступают в болезненные для них отношения с мужчинами, которые с ними плохо обращаются. Журналисты, побывавшие в зоне риска, рвутся снова в ситуацию опасности, иногда провоцируют ее.

В период пандемии мы все отчетливее убеждаемся в том, что стресс становится частью нашей повседневности, обычные трудности дополняются общим ощущением неопределенности, неясности перспектив пандемии, экономическими проблемами отрасли, удаленкой, нарушающей привычный образ жизни и работы, ограничениями в работе журналистов, принятыми в последние два года во многих странах, опасением потери работы…

Что же делать? Психологи считают, что самое важное — отдавать себе отчет в происходящем. Понимать, что стресс — это не болезнь, а нормальная реакция на не вполне нормальные обстоятельства. Учиться работать со своим стрессом, дать ему выход. Существует немало методик, направленных на преодоление ПТСР и стресса в целом, при этом не всегда надо непременно обращаться к специалисту. Это подтверждает, кстати, и опыт наших военных корреспондентов, в том числе многолетнего шефа бюро НТВ на Северном Кавказе и на Ближнем Востоке Руслана Гусарова, который участвовал в создании школы военной журналистики «Бастион», а также разработал вместе с российскими и европейскими экспертами уникальную стратегию психологической поддержки коллег, работающих в зоне риска. Многие его выводы опубликованы в сборнике «Опасная профессия», выпущенном Союзом журналистов России в 2012 году.

Психолог Елена Архипова, разработчик тренингов для работников СМИ, считает, что самостоятельно вполне реально минимизировать негативные последствия ПТСР и стресса в целом, улучшить самочувствие, проработать травматические переживания и интегрировать их в позитивный жизненный опыт.

«Эффективность стратегий во многом определяется индивидуальными особенностями, — говорит она, — профилактические меры также способствуют стрессоустойчивости. Для начала надо научиться понимать травматические стрессовые механизмы, научиться распознавать их у себя и других, относясь к этому как к естественному процессу. Для этого надо прежде всего проанализировать, что лично для вас означает пребывание в данном состоянии. И затем начать работу над индивидуальным стилем преодоления стресса.

Важно понимать, что нормально в состоянии стресса испытывать страх, беспомощность, грусть, тоску, вину, стыд, гнев, разочарование, постоянно задаваться вопросом: а почему именно со мной это случилось? Предаваться грустным воспоминаниям, думать об одиночестве, об умерших близких, о потерянной любви, о неудавшейся судьбе. Так же естественно испытывать надежду на лучшие времена, и это важно.

Основа преодоления стресса — дать возможность чувствам выйти наружу, не копить их в себе. Это не ведет к утрате самоконтроля, вы всегда будете видеть границу, когда выход эмоций не нарушает покоя других. Напротив, подавление чувств приведет к неврозам и даже физическим проблемам».

Многие в последние месяцы (даже не переболевшие ковидом) отмечают ухудшение самочувствия — сердцебиение, головокружение, ухудшение концентрации и памяти, неясность мыслей, бессонница, беспокойство, комок в горле, тошнота, боли в спине. Это тоже последствия стресса. И совершенно неправильно пытаться заглушить эти симптомы изнуряющей работой, алкоголем или психотропными средствами.

Елена Архипова считает, что к общим рекомендациям по преодолению стресса относится правильная организация личного пространства.

— Надо выделить время для сна и отдыха, чтения книг (желательно не электронных), общения с семьей и близкими друзьями; поиграйте с детьми, обсудите их дела и домашние задания. Постарайтесь сохранять распорядок жизни, насколько это возможно. Не перегружайте сознание чтением ленты новостей перед сном, лучше пройтись. Проявляйте свои желания прямо, ясно, говорите о своих проблемах с родными и коллегами. Позволяйте вашим детям говорить об их эмоциях, придумайте общее интересное занятие. Позволяйте детям действовать согласно их собственным представлениям, это поможет вам обоим. Управляйте машиной с осторожностью. Найдите возможность побыть одному. Хорошая прогулка, езда на велосипеде, ходьба на лыжах — неплохое решение. Отличное средство терапии — пешая или велопрогулка вдоль водного пространства. Прекрасно помогают самостоятельные упражнения на глубокое расслабление, медитация.

Теперь — о том, что думают о стрессе и его проявлениях сами журналисты.

Смерть в объективе

(из интервью последних лет)

Юлия Калинина («МК»):

— Мне нужно сделать над собой определенное усилие, чтобы перестать ездить на войну. У людей разные мотивы, почему они туда едут. Но мне хотелось туда ездить, потому что там я жила в полную силу. От меня требовалось гораздо больше, чем обычно, — ума, смелости, решительности, сообразительности. Ты все время решаешь задачи. Такая жизнь для меня была притягательна. Вот для чего я рождена — вот у меня все это используется. Там жизнь очень концентрирована. Там все быстро. Ты быстро понимаешь людей — кто он и что он. Там на глазах решаются судьбы.

Андрей Борзенко (ТВЦ):

— Война кристаллизует действительность. Укрупняет человеческую личность. Ты отчетливо понимаешь: вот добро, вот зло. Отношения между людьми становятся совсем не такими, как в мирной жизни. Значительно весомее. И в то же время проще, человечнее. Понятия дружбы, поддержки и плеча друга — тоже другие. Война — это адреналин. И огромное страдание. Это стресс, к которому не у всех получается выработать устойчивость. Многие журналисты просто спились. Но если ты как-то справился с психотравмой, то приезжаешь на войну еще и еще делать свою журналистскую работу…

Руслан Гусаров (НТВ):

— Самым травматичным был теракт в Беслане в 2004 году. Ощущение вселенского горя от гибели детей, страдания их родителей, вид самого спортзала школы, где произошла трагедия, — все это не прошло бесследно. Это чувство есть во мне до сих пор. Даже когда говорю об этом, к горлу подкатывает ком. Это очень трудно пережить…

Павел Каныгин («Новая газета»):

— Военная журналистика ничем не отличается от обычной. Просто все гораздо острее, больнее, тяжелее. Больше пыли, грязи, беготни. Меньше возможностей для работы мысли. Я имею в виду, что это не сидячая работа публициста. Это совсем другое. Здесь ты видишь, насколько далека публицистика от реальной профессии. Появляется какая-то брезгливость к этой стороне работы. Я стал более категоричным. У меня есть товарищ, который открыто признается: «Я не был и не поеду на Украину. Лучше я буду сидеть в Москве и обозревать то, что происходит по всему миру, потому что я боюсь».

Никто не научит вас писать военный репортаж, а как уберечь жизнь и здоровье, можно научиться. Например, не стоит высказывать свое мнение, нужно передавать увиденное, услышанное, даже если вы с ним не согласны, сохранять беспристрастие и предоставлять слово всем сторонам. Выстраивать доверительные отношения с героями. Стараться никогда ничего не передергивать, писать все так, как рассказывают ваши собеседники. Я бы посоветовал коллегам, прежде чем ехать на войну, хорошо подумать, готовы ли они увидеть совсем ужасную сторону жизни. Страшно не под обстрел попасть или увидеть кишки на асфальте, страшно стать свидетелем того, как живые люди на твоих глазах превращаются в животных.

Журналистика или активизм?

Роман Анин* («Важные истории»*):

— Анна Степановна Политковская была не только журналистом, но и правозащитником. На мой взгляд, при всем уважении к ней, — а я не знаю более смелого журналиста и более смелой женщины — это разные виды деятельности. Неправильно быть и правозащитником, и журналистом одновременно, и здесь нужно выбирать: либо ты защищаешь людей, это замечательная профессия, либо ты пишешь для людей, это тоже замечательная профессия.

Дмитрий Соколов-Митрич:

— В сознании людей активная позиция и журналистская деятельность соединены. Но это не одно и то же, местами это даже вещи противоположные друг другу. Журналист — это сложная, кропотливая и трудоемкая профессия, сопоставимая с профессией хирурга. Ей надо учиться, и надо набираться опыта — и жизненного опыта в том числе, учиться отличать правду от неправды, стараться соблюдать нормы объективности и так далее. А активизм — это бесконечный поиск правды. Активизм — это никакая не журналистика, это революционная и политическая борьба. Сегодня часто говорят о правозащитной журналистике.

Журналист, который идет в профессию, чтобы спасать униженных и оскорбленных, рано или поздно начинает грешить против истины, начинает уходит от объективности сначала под благовидными предлогами, потом работать на свои представления о реальности.

Пропаганда: когнитивный диссонанс

Матвей Ганапольский («Эхо Москвы»):

— Я думаю, что смысл журналистской работы не в том, чтобы вбить свою точку зрения в головы аудитории. Если так происходит, то это уже не журналистика, а пропаганда. В моей книге есть глава, которая посвящена разговору о том, как легко соскользнуть по тем или иным причинам с журналистики и стать пропагандистом. В какое-то время ты становишься взрослым дядей и почему-то решаешь, что знаешь, как эта жизнь устроена, и начинаешь отбирать гостей, чтобы тебе было в эфире комфортно. В результате — теряешь интерес к поиску истины, обмену мнениями, и тогда наступает твой конец как журналиста. Журналистика — одна из самых тончайших профессий, из которой можно «выпасть», этого не заметив. То есть все у тебя остается: СМИ, в котором ты работаешь, должность, машина, личный водитель, но ты уже не журналист, только ты об этом не догадываешься.

Павел Каныгин («Новая газета»):

— Я думаю, что у телеведущих Соловьева и Киселева что-то произошло в жизни. Когда-то они были неплохими журналистами. Может быть, они в чем-то разочаровались и изменили своей профессии.

Леонид Никитинский («Новая газета»):

— Для того чтобы понять, что произошло с условной Таней Митковой или с условным Норкиным, надо писать роман. Многие журналисты какую-то трансформацию претерпевают. Они верят в то, о чем говорят, иначе они бы не выдержали. Их бы разорвало пополам или они уже в сумасшедшем доме были бы. Человек склонен верить в то, во что ему удобно верить. Это внутренний конфликт, и он очень тяжелый. Есть люди циничные, им проще намного. Я в 90-х годах работал на Радио Свобода* стрингером. Редактором по новостям был там блистательный журналист Володя Кулистиков. Он меня учил тому, что такое новость, как ее обрамить. Кроме него, мне никто не мог объяснить, что важно и что неважно в новости. Потом он сделал НТВ, сознательно сделал как чисто коммерческую историю. Вот с ним, я думаю, ничего не произошло. Он просто абсолютно циничен, и поэтому в нем загадки для меня нет. А Дмитрий Киселев — это загадка. Был нормальный человек вроде бы. И он, я думаю, верит в то, что говорит сегодня. Если бы он не верил, он бы повесился. Но человек способен уговаривать себя. Журналистика — сложная штука, потому что легко оказаться в другой профессии, переродиться из журналиста в пропагандиста. И в этом никогда себе не признаться.

«Трудные собеседники» и деформация личности

Роман Анин* («Важные истории»*):

— У нас происходит серьезная личностная деформация, особенно у тех, кто пишет про спецслужбы. Во-первых, мы становимся циничными, а во-вторых, мы перенимаем лексику людей, с которыми общаемся. Это, кстати, свойственно не только журналистам-расследователям. Часто журналисту, чтобы вызвать доверие, приходится мимикрировать под своих героев. Это известный психологический прием «зазеркалье». Когда вы, разговаривая с героем, пытаетесь повторять его манеру общения. Если вы хотите расположить к себе человека, это происходит всегда подсознательно. Если ваш собеседник говорит тихо, то вы вряд ли будете, если захотите с ним наладить диалог, говорить громко. Вы понизите свой голос до его уровня децибел, чтобы у вас получилась дискуссия. Мы перенимаем лексику криминальных авторитетов и спецслужб, потому что мы с ними проводим какое-то количество времени. Профессия на самом деле психологически выматывающая, и поэтому многим журналистам приходится несладко.

Облучение властью

На дворе 2011-й, по телевизору выпуск за выпуском показывают фильм Андрея Лошака «Полное затмение». Из Челябинска звонят родственники и на полном серьезе делятся впечатлениями об увиденном: жидомасонский заговор, ковры, насылающие порчу, ген нацизма, звезда Давида под куполом храма Христа Спасителя и прочее в том же роде.

Цель фильма, по мнению Андрея Лошака, в том, чтобы докричаться до условного телезрителя из того же Челябинска или Таганрога: «Дружище, хватит заливать пивом всю эту лабуду, которую вешают тебе на уши. Очнись, выключи на минутку телевизор и включи голову». Но этого не произошло, люди в фильм поверили, несмотря на то что в последней серии автор сам себя разоблачает.

Принято считать, что непроверенной информации в большей степени доверяют не очень образованные люди. Но это не совсем так. На слуху большое количество случаев, когда вроде бы образованные люди игнорируют факты и жаждут чудес. Психологи характеризуют это состояние психики как эффект толпы, когда открываются шлюзы коллективного бессознательного и люди готовы искать ответа и опоры на стороне, прежде всего в массовой коммуникации.

Позднее Андрей Лошак признавался, что переживал, чувствуя ответственность за опустевшие без ковров и телевизоров квартиры россиян. Но когда все-таки фильм начали воспринимать как пародию, успокоился. Этот проект Андрея Лошака был в определенном смысле экспериментом, который, к счастью, не затронул психологически его самого. Во многом, думаю, благодаря телекритикам, у которых фильм вызвал неоднозначные оценки, его назвали даже «документальной издевкой», потому что фальшивая информация быстро закрепляется в сознании человека. Повезло Андрею Лошаку, вышел из эксперимента живым и невредимым. Не у всех так получается.

Не получилось у Андрея Колесникова, обозревателя «Коммерсанта». Когда-то он входил в число лучших спецкоров газеты наряду с Александром Кабаковым, Наталией Геворкян, Валерием Панюшкиным и другими. Вскоре блестящая команда распалась. В 2020 году Андрея Колесникова пригласил к себе на программу Юрий Дудь. Блогосфера отреагировала на это так: «Поучительное зрелище». Люди вспоминали, как когда-то на Колесникова равнялись, но, став летописцем Путина, он перестал в глазах многих быть журналистом, хотя по-прежнему считается гордостью «Коммерсанта».

На память приходит эссе Михаила Кольцова «Загадка — Сталин». Сталин был представлен в нем как «герой-мироустроитель», «мудрый отец-управитель», «богатырь-защитник», «гений-учитель». Сегодня подобными эпитетами уже никто из журналистов не грешит. Но, хотя они и пишут о президенте Путине более или менее нейтрально, целеполагание летописцев власти сегодня такое же, как и при Кольцове.

Елена Пронина, автор книги «Психология журналистского творчества», высказала в ней интересную мысль, что творчество журналиста в процессе коммуницирования становится все менее психологически безопасным как в социальном, так и в личностном плане. Отсюда можно предположить, что трагедия Михаила Кольцова не только в том, что он, несмотря на восхваление Сталина, попал под каток репрессий, а в том, что активно участвовал в создании мифа вождя. Все, что произошло с Андреем Колесниковым, может также рассматриваться как акт мифотворчества. Журналист Сергей Ерженков об Андрее Колесникове: «Это произошло во многом из-за того, что он опасно сблизился с объектом своего интереса. Подошел к нему на недопустимо близкое расстояние, словил стокгольмский синдром. И я это почувствовал. Кумир стал рушиться под тяжестью самоповторов».

В 1999 году документалист Виталий Манский снял фильм о не очень известном и не слишком популярном премьере Владимире Путине.

«В общей сложности я снял два фильма. Первый показали перед выборами. Там фигурируют разные люди, которые говорят о Путине, и заканчивается лента тем, как Путин лично приезжает к той старой учительнице. Эта сцена очень понравилась зрителям, потому что Путин в ней показан хорошим парнем. Но, поскольку Путина выбрали в первом туре, съемки мы остановили. Через пять месяцев мне позвонили из Кремля, так как хотели продолжить съемки. После этого мы закончили второй фильм, показав его на первую годовщину избрания Путина президентом», — вспоминал позднее Манский.

В 2018 году он снял третий фильм о Путине — «Свидетели Путина», в котором рассказал, как работал над первым предвыборным фильмом о будущем президенте. Грустным откровением звучат подробности съемок в 1999 году сцены встречи Путина со школьной учительницей, которую Манский нашел, чтобы очеловечить образ героя фильма. «Свидетели Путина» — личная рефлексия режиссера, переоценка собственной ответственности за участие в выборной кампании.

Известному психологу Сергею Рубинштейну принадлежит мысль о том, что в ходе деятельности создается не только объект труда, но и формируется сам субъект деятельности. Применительно к журналистике можно говорить о том, что тип текста порождает автора. В этом смысле мифотворчество психологически опасно для журналиста. Оно подрывает способность к анализу информации и осознанному выбору решений, снижает сопротивляемость внешнему давлению, лишает чувства индивидуальности и личной ценности.

История Дмитрия Киселева в этом смысле, наверное, самая поучительная. Она точно должна войти во все учебники по журналистике. В конце 90-х вел он вел программу «Окно в Европу», сотрудничал с телешколой «Интерньюс». В 1999 году, участвуя в учебном проекте «Как делать новости», говорил о том, что журналистику нельзя отделить от этики. Видео, где молодой Киселев на полном серьезе произносит пророческие для себя фразы: «Людей, которые сегодня появились на экранах, нельзя назвать часто журналистами. Часто это только агитаторы. Агитатор, автор памфлета имеет право на это. Так же как и художник имеет право покрасить картину в красный цвет всю целиком и сказать, что я так вижу мир. Но журналист на это не имеет права, потому что задача журналиста, на мой взгляд, показ верных пропорций мира». Как не вспомнить Редъярда Киплинга, который начинал тоже как журналист: «Умей мечтать, не став рабом мечтанья, и мыслить — мысли не обожествив». Для журналиста следование идейной позиции — от партийной принадлежности до личной преданности власти — путь к саморазрушению. Что, собственно, Дмитрий Киселев и демонстрирует. Сегодня он убеждает свою аудиторию в том, что Америку необходимо превратить в «радиоактивный пепел» и сжечь сердца геев. Свои высказывания он произносит менторским тоном с использованием риторических фигур, а высокая лексика у него перемежается сомнительными словечками. В одном из последних выпусков своей авторской программы он впал в настоящую истерику, которая, впрочем, часто с ним случается. Он комментировал поведение американской журналистки Хедли Гэмбл, которая, по его мнению, пыталась на международном форуме «Российская энергетическая неделя» «очаровать Путина».

*Внесены в реестр «иностранных агентов»