В турбулентные, как теперь принято говорить, времена, в дни тяжких сомнений и горестных раздумий полезно бывает обратиться к истокам. И в этом контексте мы решили замахнуться на Салтыкова, понимаете ли, нашего Щедрина.
А что? И замахнемся! На других-то духу все равно не хватит. Да и журнальной площади.
Пересказывать тут биографию Михаила Евграфыча нет никакого смысла. У отличников нашей школы она от имплантов отскакивает, а у хорошистов — от съемных протезов. Все и без того знают, что:
• родился наш писатель, журналист, редактор в 1826-м, а умер в 1889 году;
• Салтыков — это фамилия, а Щедрин — это псевдоним;
• отец писателя был потомственный дворянин, а мать — купчиха;
• учился он последовательно у крепостного художника, старшей сестры, священника соседнего села, гувернантки, студента-семинариста, а потом был казеннокоштным воспитанником Царскосельского лицея;
• вдобавок к обычным школьным провинностям (как-то: грубость, курение, небрежность в одежде) за Салтыковым замечалось писание стихов неодобрительного содержания;
• впрочем, вскоре он сам понял, что поэзия — не его конек;
• тем не менее в 1848 году за вольнодумие был сослан в Вятку, будущий гор. Киров, хотя к убийству Кирова в 1934 году не имел прямого отношения;
• жену свою нежно любил, не мог прожить без нее и трех дней, но вместе с тем называл супружескую жизнь адом;
• при всем своем либерализме служил исправно, был рязанским и тверским вице-губернатором и при этом не был посажен в Лефортово;
• был редактором журнала «Отечественные записки».
Заметим еще: мало найдется русских писателей, которых современники ненавидели бы так люто, как Салтыкова (скорее, конечно, Щедрина). Этой злобой были проникнуты даже некрологи в некоторых газетах. Там Щедрина называли «сказочником», а его произведения — фантазиями, не имеющими ничего общего с действительностью. Некий критик увидел в его сатире «некоторого рода ноздревщину и хлестаковщину с большою прибавкою Собакевича». И в припадке ярости обозвал покойника фельетонистом.
Предлагаемая вашему вниманию сказка была написана автором для февральской книжки «Отечественных записок» за 1884 год и вырезана из нее по требованию цензуры.
Идею этой сказки (а может, и не сказки) поймет не только взрослый, но даже карапуз, т.е. начинающий газетчик и уж тем более телевизионщик.
Обманщик-газетчик и легковерный читатель
Жил-был газетчик, и жил-был читатель. Газетчик был обманщик — все обманывал, а читатель был легковерный — всему верил. Так уж исстари повелось на свете: обманщики обманывают, а легковерные верят. Suum cuique (каждому свое. — прим. ред.).
Сидит газетчик в своей берлоге и знай себе обманывает да обманывает. «Берегитесь! — говорит, — дифтерит обывателей косит!» «Дождей, — говорит, — с самого начала весны нет — того гляди, без хлеба останемся!» «Пожары деревни и города истребляют!» «Добро казенное и общественное врозь тащат!» А читатель читает и думает, что газетчик ему глаза открывает. «Такая, говорит, уж у нас свобода книгопечатания: куда ни взгляни — везде либо дифтерит, либо пожар, либо неурожай»…
,
,
Дальше — больше. Смекнул газетчик, что его обманы по сердцу читателю пришлись, — начал еще пуще поддавать. «Никакой, говорит, у нас обеспеченности нет! не выходи, говорит, читатель, на улицу: как раз в кутузку попадешь!» А легковерный читатель идет гоголем по улице и приговаривает: «Ах, как верно газетчик про нашу необеспеченность выразился!» Мало того: другого легковерного читателя встретит и того спросит: «А читали вы, как прекрасно сегодня насчет нашей необеспеченности газетчик продернул?» — «Как не читать! — отметит другой легковерный читатель, — бесподобно! Нельзя, именно нельзя у нас по улицам ходить — сейчас в кутузку попадешь!»
И все свободой книгопечатания не нахвалятся. «Не знали мы, что у нас везде дифтерит, — хором поют легковерные читатели, — ан оно вон что!» И так им от этой уверенности на душе легко стало, что скажи теперь этот самый газетчик, что дифтерит был, да весь вышел, пожалуй, и газетину его перестали бы читать.
А газетчик этому рад, потому для него обман — прямая выгода. Истина-то не всякому достается — поди, добивайся! — пожалуй, за нее и десятью копеечками со строчки не отбояришься! То ли дело обман! Знай пиши да обманывай. Пять копеек со строчки — целые вороха обманов со всех сторон тебе нанесут!
И такая у газетчика с читателем дружба завелась, что и водой их не разольешь. Что больше обманывает газетчик, то больше богатеет (а обманщику чего же другого и нужно!); а читатель, что больше его обманывают, то больше пятаков газетчику несет. И распивочно, и навынос — всяко газетчик копейку зашибает!
«Штанов не было! — говорят про него завистники, — а теперь, смотрите, как козыряет! Льстеца себе нанял! рассказчика из народного быта завел! Блаженствует!»
,
,
Пробовали было другие газетчики истиной его подкузьмить — авось, дескать, и на нашу приваду подписчик побежит, — так куда тебе! Не хочет ничего знать читатель, только одно и твердит:
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман…
Долго ли, коротко ли так дело шло, но только нашлись добрые люди, которые пожалели легковерного читателя. Призвали обманщика-газетчика и говорят ему: «Будет с тебя, бесстыжий и неверный человек! До сих пор ты торговал обманом, а отныне — торгуй истиной!»
Да, кстати, и читатели начали понемножку отрезвляться, стали цидулки газетчику посылать. Гулял, дескать, я сегодня с дочерью по Невскому, думал на Съезжей ночевать (дочка даже бутербродами, на случай, запаслась, — говорила: «Ах, как будет весело!»), а вместо того благополучно оба воротились домой… Так как же, мол, такой утешительный факт с вашими передовицами об нашей необеспеченности согласовать?
Натурально, газетчик, с своей стороны, только того и ждал. Признаться сказать, ему и самому надоело обманывать. Сердце-то у него давно уж к истине склонялось, да что же поделаешь, коли читатель только на обман клюет! Плачешь, да обманываешь. Теперь же, когда к нему со всех сторон с ножом к горлу пристают, чтоб он истину говорил, — что ж, он готов! Истина так истина, черт побери! Обманом два каменных дома нажил, а остальные два каменные дома приходится истиной наживать!
И начал он каждый день читателя истиной донимать! Нет дифтерита, да и шабаш! И кутузок нет, и пожаров нет; если же и выгорел Конотоп, так после пожара он еще лучше выстроился. А урожай, благодаря наступившим теплым дождям, оказался такой, что и сами ели-ели, да наконец и немцам стали под стол бросать: подавись!
Но что всего замечательнее — печатает газетчик только истину, а за строку все пять копеек платит. И истина в цене упала с тех пор, как стали ею распивочно торговать. Выходит, что истина, что обман — все равно, цена грош. А газетные столбцы не только не сделались оттого скучнее, но еще больше оживились. Потому что ведь ежели благорастворение воздухов вплотную разделывать начать — это такая картина выйдет, что отдай все, да и мало!
Наконец читатель окончательно отрезвился и прозрел. И прежде ему недурно жилось, когда он обман за истину принимал, а теперь уж и совсем от сердца отлегло. В булочную зайдет — там ему говорят: «Надо быть, со временем хлеб дешев будет!», в курятную лавку заглянет — там ему говорят: «Надо быть, со временем рябчики нипочем будут!»
— Ну, а покудова как?
— Покудова рубль двадцать копеечек за пару!
Вот какой, с божьею помощью, поворот!
И вот, однажды, вышел легковерный читатель франтом на улицу. Идет, «в надежде славы и добра», и тросточкой помахивает: знайте, мол, что отныне я вполне обеспечен!
Но на этот раз, как на грех, произошло следующее:
Не успел он несколько шагов сделать, как случилась юридическая ошибка, и его посадили в кутузку.
Там он целый день просидел не евши. Потому что хоть его и потчевали, но он посмотрел-посмотрел, да только молвил: «Вот они, урожаи-то наши, каковы!»
Там же он схватил дифтерит.
Разумеется, на другой день юридическая ошибка объяснилась, и его выпустили на поруки (не ровен случай, и опять понадобится). Он возвратился домой и умер.
А газетчик-обманщик и сейчас жив. Четвертый каменный дом под крышу подводит и с утра до вечера об одном думает: чем ему напредки легковерного читателя ловчее обманывать: обманом или истиною?
P.S. Я еще застал в «Крокодиле» замечательного поэта Юрия Благова, автора бессмертной эпиграммы «Осторожный критик»:
Мы за смех! Но нам нужны
Подобрее Щедрины
И такие Гоголи,
Чтобы нас не трогали.
Это была прямая реплика на слова из доклада Г. Маленкова ХIX съезду правящей партии: «Нам нужны советские Гоголи и Щедрины».
По всей видимости, сегодня требуются еще менее трогательные гоголи.
Иллюстрация: Владислав Ефремов
