С «лейкой» и блокнотом

Только я вернулся из командировки в Японию, как в редакции мне сказали: надо немедленно лететь в Нюрнберг специальным корреспондентом «Правды» на судебный процесс над главными военными преступниками.

Из Москвы в Нюрнберг через Берлин летели два самолета. Один вел отличный летчик Дмитриев, другой — тоже опытный пилот, бывший полярный летчик — Малиновский. В Берлине мне предстояло пересесть на самолет Дмитриева, в котором летели на процесс наши писатели, журналисты, художники. Эту группу возглавлял Лев Шейнин.

Не помню, что меня задержало в Берлине, только на аэродром я попал, когда от самолета уже убрали трап.

Увидев меня бегущим по полю, все наши прильнули к иллюминаторам, а Шейнин открыл дверцу самолета и сердито спросил меня:

— Ты почему опоздал?

— Так надо, — огрызнулся я.

— Ну так мы из-за тебя задерживаться не будем. В следующий раз будешь дисциплинированнее, — заявил он.

— Aх, бросаете меня? Hy тaк знайте, я буду в Нюрнберге раньше вас.

Шейнин захлопнул дверцу, винты завертелись, и вскоре я с грустью смотрел вслед улетавшему самолету.

Как потом мне рассказал один из Кукрыниксов — народный xyдожник Крылов, в самолете ехидничали над тем, что опоздал оперативный фоторепортер. Помня мою угрозу прилететь первым, кое-кто даже заключил пари. И когда самолет приземлился в Нюрнберге, прилетевшие, не дожидаясь трапа, стали спрашивать:

— Темин здесь?

—Нет, — отвечали им, и державшие пари «против меня» считали, что пари выиграно.

И правда, меня в Нюрнберге не было… уже! Закончив съемку первого дня процесса, я успел вылететь в Москву.

А произошло это так.

…Оставшись на берлинском аэродроме, я направился к летчику Малиновскому.

— Когда в Нюрнберг?

— Сейчас.

В пути самолеты встретила непогода, и Дмитриев вернулся в Берлин. А Малиновский прорвался сквозь облака. Ему, полярному летчику, это было не впервой.

В Нюрнберге знали, что из Берлина летят два самолета с представителями советской прессы. И, когда я спустился по трапу, меня встретил американский генерал и его адьютант.

Они повезли меня в Грандотель, где закрепили за мной номер, а затем во Дворец юстиции. Так как я шел с американским генералом, а внутреннюю охрану здания несли американцы, то пропусков у нас не спрашивали. Генерал предложил войти в зал, где это время шло первое заседание Международного военного трибунала, но я объяснил, что мне нужно наверх, откуда лучше обзор зала. Он повел меня наверх. Точка для съемки здесь была отличная, и я, не мешкая, начал фотографировать общий вид зала, скамью подсудимых, адвокатов, трибунал, представителей прессы… Bce заняло минут десять, отчего генерал высоко поднял брови и сказал: «O!»

Мы спустились вниз, и в это
время закончилось первое заседание трибунала. Было 5 часов по среднеевропейскому времени.

Генерал дал мне «джип», я получил все полагающиеся пропуска и документы и поехал на аэродром, где меня ждал заправленный самолет Малиновского. До аэродрома меня проводил писатель Всеволод Вишневский.

Долетели мы без приключений. В редакции я сразу отправился в лабораторию, проявил пленку и напечатал снимки. Они оказались удачными, И «Правда» первой из советских центральных газет опубликовала их. На другой день я вернулся в Нюрнберг.

Нам, снимающим журналистам, пришлось туго. Съемку разрешалось производить только из трех специальных боксов. Кино- и фотокорреспондентов пускали в боксы поочередно всего на несколько минут. Я решил уговорить начальника охраны, американца, пустить нас в зал с кинооператором Романом Карменом. Это мне удалось. Снимки у нас получились хорошие.

Затем снимал в кулуарах суда, сфотографировал состав трибунала. Председателя Международного военного трибунала лорда Джефри Лоуренса, главного обвинителя от CCCP Романа Руденко с его американским коллегой Джексоном, в следственной комнате снял допрос Гудериана, сделал съемки в тюрьме, фотографировал представителей советской и зарубежной прессы. Заснял, как вели передачи из Нюрнберга для радиослушателей СССР писатели Всеволод Иванов и Всеволод Вишневский. Сфотографировал я и Паулюса. Вот как это было.

Обвиняя руководителей фашистской Германии в подготовке нападения на Советский Союз, главный советский обвинитель Руденко представил трибуналу письменное показание фельдмаршала Фридриха фон Паулюса, подтверждавшее этот факт.

Однако не успел он закончить свою речь, как защитники Геринга — Штаммер и Гесса — Зейдель бросились к трибуне и обратились к суду с ходатайством вызвать свидетеля Паулюса в суд.

Они надеялись, что им откажут. Ho вопрос судьи: «Как смотрит генерал на ходатайство защиты?» — Руденко ответил согласием вызвать в суд Паулюса. А на вопрос, сколько времени потребуется для доставки свидетеля, заявил, что минут пять, не более.

Это было неожиданно, и зал зажужжал, как улей.

После объявленного перерыва зал, ложи прессы были переполнены. Считалось, что, когда трехсоттысячная гитлеровская армия была окружена и взята в плен под Сталинградом, Паулюс покончил самоубийством. И вдруг Паулюс будет выступать. Да еще свидетелем обвинения! Все глаза, все фотоаппараты были нацелены на дверь, через которую должен был войти Паулюс. Он вошел, дал присягу говорить только правду и поднялся нa трибуну. Спокойный, гладко выбритый, в синем штатском костюме.

Его показания были нокаутом для подсудимых и их адвокатов, которые так и не нашлись, что сказать после выступления Паулюса.

Я фотографирую Фридриха фон Паулюса на трибуне, фотографирую ругающихся адвокатов и pacтерянных подсудимых. А когда Паулюс покидает зал заседаний, прохожу к нему и снимаю его снова, а мой коллега Кармен фотографирует меня с ним. На память.

Международный военный трибунал вынес свой приговор. Двенадцать основных военных преступников, зачинщиков второй мировой войны, и в их числе Мартин Борман заочно, были приговорены к
к смертной казни через повешение. Остальные
военные преступники получили различные сроки. Заместитель Гитлера Рудольф Гесс был приговорен к пожизненному заключению.

Прошло много лет, но день первого октября 1946 года я помню так, как будто это было вчера. В этот день темный зал Дворца юстиции в Нюрнберге, где десять месяцев шел судебный процесс, был особенно мрачен. Его освещал только синеватый свет неоновых ламп. Скамья подсудимых пуста. В этот день главных виновников войны вызывали по одному и председатель Международного военного трибунала лорд Лоуренс зачитывал им приговор.

Преступники по-разному реагировали на сообщение о приговоре. Они надеялись, что это еще не конец. Еще можно просить о помиловании Контрольный совет по Германии. 

9 и 10 октября Контрольный совет рассмотрел просьбы о помиловании и отклонил их.

Был назначен день и час казни, и мне предстояло стать ее свидетелем.

Я не надеялся на телефон, по которому мы все держали связь с редакцией. Он часто выходил из строя. А мне нужно было передавать оперативный материал. Я стал хлопотать и добился, чтобы в мое распоряжение дали опытных связистов со всем необходимым для обеспечения устойчивой связи с Москвой.

Вскоре один из связистов, прибывших из Лейпцига, нашел меня в здании Дворца юстиции , провел в одну из комнат, показал телефон, вручил запасной ключ от комнаты и таинственно прошептал:

— Прямой провод Нюрнберг—Москва. Этот телефон будет работать, как волшебный, без поломок. 

Я посмотрел на плутоватую физиономию связиста и обнял его. Благодаря его, я и не представлял, как скоро мне пригодится «волшебный» телефон. 

Забегая вперед, скажу, что уже после казни нас, восьмерых корреспондентов, вновь повели в здание Дворца юстиции. Проходя по коридору, я с удивлением заметил, что раздвижные металлические двери, ведущие из главного коридора в боковые, обычно открытые, на этот раз тщательно закрыты. И за решеткой толпятся наши зарубежные коллеги. Один из них буквально впился глазами в нашу группу.

— Хелло! Хелло! — кричал он, явно пытаясь привлечь внимание корреспондента агентства Рейтер. 

Тот, проходя мимо и мельком взглянув на кричащего, вдруг вытащил из кармана платок, взмахнул им и опять положил в карман. Это был явно условный сигнал, так как кричавший немедленно стал выбираться из толпы и стремительно побежал куда-то. Все эти манипуляции остались не замеченными другими. Я же понял их скрытый смысл только спустя несколько часов. 

Нас проводили в комнату и попросили не покидать ее до особого распоряжения. Видимо, нас решили изолировать. Почему? Мы недоумевали. Не теряя времени, достаю блокнот и набрасываю репортаж о казни. Кто-то нервно ходит, кто-то пытается закурить, но большинство тоже уселось писать. Закончив работу, я посмотрел на часы и понял: если немедленно не передам репортаж, он не попадет в номер. Как выбраться? Я подошел к сержанту американской охраны и попросил его отпустить меня проветриться. Он вызвался меня проводить. За дверью я вытащил из кармана бутылку водки и протянул ее американцу. Он улыбнулся. И, махнув рукой, разрешил мне уйти. Я помчался в одну из комнат советской делегации и вызвал Москву. Трубку снял редактор «Правды» Поспелов.

— Где же ваша оперативность? — сразу набросился он на меня. — Агентство Рейтер уже передало сообщение о казни. Их информация в наборе. Вы опоздали…

— Не может быть. Все корреспонденты еще сидят в комнате, из которой никого не выпускают. Вырвался только я… Прочтите мне информацию.

— …Первым на эшафот поднимается Герман Геринг… — читает Поспелов.

— Это вранье! — кричу я взволнованно. — Геринг отравился! И в этот момент связь прерывается. Аппарат молчит. И тогда я вспоминаю о своем «тайном» проводе. Мчусь к нему, вызываю Москву, редакцию, и кричу в трубку:

— Срочно стенографистку! Буду диктовать! 

На другой день «Правда» дала репортаж не Рейтера, а мой!