Готовы поспорить: за последний год вы по меньшей мере пару раз задумывались о том, что будет с журналистикой и не вымрем ли мы скоро, как мамонты. Не превратимся ли в операторов ИИ или, того хуже, в его обслуживающий персонал? Если вопросы «кто мы? где мы? куда мы идем?» кажутся вам сейчас более актуальными, чем очередной горящий дедлайн, поздравляем: вы переживаете экзистенциальный профессиональный кризис (да, такое тоже бывает). А значит, эта статья для вас
Вернуться к истокам
Чтобы ответить на эти вопросы, нужно, как сказали бы ученые, очертить границы понятия «журналистика». Не одно академическое копье было сломано об эту задачу, не одна диссертация защищена и не одна тонна воды вылита. И все это не напрасно. Но давайте будем честными: у журналистов (даже находящихся в кризисе) времени на продолжительную рефлексию нет. Поэтому сразу и по делу: нужно возвращаться к истокам.
Журналистика, вопреки расхожему мнению, началась задолго до изобретения печатного станка. Как культура обмена информацией она уходит корнями в доисторическую эпоху: людям были нужны сведения об окружающем мире, чтобы выжить, и их интерес к новостям поддерживала дофаминовая система. Прошли миллионы лет, но именно она заставляет нас бесконечно скролить ленты соцсетей. Так что с точки зрения биохимии, потребление новостей мало изменилось. И, кто знает, возможно, тот, кто первым нацарапал на стене пещеры изображения опасного хищника, получил за это теплую шкуру от соплеменников — первый в истории пример монетизации медиаконтента.
Известно, что в XI веке европейские монастыри обменивались посланниками, которые привозили вести из других регионов и сообщали их исключительно устно. В ту эпоху письменное слово не обладало преимуществом: люди доверяли новостям ровно настолько, насколько доверяли репутации человека, их принесшего. Доступ к информации, доверие к источнику и умение отделить важное от второстепенного – эти качества определяли первых «журналистов», даже если эти люди еще не знали такого слова.
Средневековая торговля на дальние расстояния создала спрос на быструю и точную информацию. Купцы нуждались в сведениях о ценах, политической ситуации, военных конфликтах — все это влияло на сделки, а местные лавочники готовы были удовлетворить этот спрос. Именно так зародились первые сети корреспондентов и новости стали товаром. В XVI веке появляются коммерческие новостные рассылки — рукописные бюллетени avvisi. В итальянских городах торговцы и аристократы платили значительные деньги за такие еженедельные обзоры. Их готовили целые мастерские писцов, а распространяли предприимчивые лавочники.
ВОЗМОЖНО, ТОТ, КТО ПЕРВЫМ НАЦАРАПАЛ НА СТЕНЕ ПЕЩЕРЫ ИЗОБРАЖЕНИЯ ОПАСНОГО ХИЩНИКА, ПОЛУЧИЛ ЗА ЭТО ТЕПЛУЮ ШКУРУ — ПЕРВЫЙ В ИСТОРИИ ПРИМЕР МОНЕТИЗАЦИИ МЕДИАКОНТЕНТА
Ключевой фигурой в этой системе, ставшей прототипом современных информационных агентств, был, конечно же, вовсе не писец, то есть не тот, кто облекал слова в форму, а тот, кто обладал связями, доступом к источникам и приносил в «редакцию» эксклюзивы. Именно он определял, какие события достойны внимания и что попадёт в рассылку. А уж из-под чьего пера выйдет тот или иной текст, было делом десятым. И в этом – исторический парадокс: журналистика как профессия выросла не из литературы, а из торговли.
«Печальный» станок
Появление печатного станка в середине XV века стало революцией, но отнюдь не сразу изменило индустрию новостей. Первые типографии плодились как грибы после дождя и столь же быстро разорялись. Выживали те, кто находил надежных заказчиков. А такими заказчиками оказались вовсе не городские хроникеры, а… церковь. Печать индульгенций стала важнейшим источником дохода: из 28 тысяч сохранившихся печатных текстов XV века около 2500 были одностраничными, и треть из них составляли именно индульгенции. Заказы исчислялись тысячами, десятками тысяч, а иногда и сотнями тысяч копий.
Реформация разрушила эту бизнес-модель: вера в «ваучеры» спасения пошатнулась. Но тут же открыла новую «золотую жилу» — миллионы трактатов Лютера и его сторонников, разошедшиеся по Европе. Именно Реформация стала первым в истории масштабным информационным поводом, а сам Мартин Лютер – первым человеком, который сумел конвертировать медийный капитал в политический. Его публичность обеспечила ему защиту и спасла от неизбежной для еретика казни.
Но секрет успеха Лютера был не только в слове. Он одним из первых понял то, что сегодня мы назвали бы «силой визуала». Его брошюры выходили с иллюстрациями Лукаса Кранаха — художника, который фактически создал узнаваемый визуальный стиль Реформации. Простые и яркие гравюры превращали богословские тезисы в доступные образы, а сама продукция выглядела как брендированная кампания. Лютер на несколько столетий опередил свое время, показав: слово, усиленное картинкой, способно воздействовать на массовую аудиторию гораздо сильнее, чем «голый» текст.
Так что печатный станок изменил не только процесс медиапроизводства, но и структуру труда. Если раньше редакторы avvisi нуждались в армии писцов, которые переписывали тексты десятками копий, то теперь за копирование отвечала технология. Однако превращение устного сообщения в письменный текст все чаще становилось задачей самого корреспондента. И тут начинается важный сдвиг: журналистика становится все более «литературной».
Одних связей и аналитических способностей «писателем новостей» уже было недостаточно. Нужно уметь облечь добытую информацию в форму, которая будет достойна печати. Так зарождается то, что можно назвать диктатурой формы: если ты умеешь работать со словом — ты журналист, если нет — увы.
У этого «союза» журналистики с публицистикой и литературой есть и плюсы, и минусы. В России именно литературоцентричность профессии во многом определила ее лицо: журналистика обогатилась стилем, миссией просвещения и воспитания. Но есть и обратная сторона: смещение фокуса от функции информирования к задачам «воспитания масс».
Разумеется, сама по себе воспитательная функция журналистики не является чем-то негативным. Общество действительно нуждается в культурном и нравственном ориентире. Проблема начинается тогда, когда эта функция подменяет собой все остальное и прежде всего – свободное обращение информации. Не секрет, что в полном информировании широкой общественности элиты заинтересованы далеко не всегда – не случайно же появилось пренебрежительное «газетчики разнюхивают». Такой образ журналистов выгоден только тем, кому мешает чуткий нос «сторожевого пса». Гораздо удобнее, когда «пес» перестает быть «сторожевым» и, увлекшись высокими категориями, не видит, как из дома под покровом ночи выносят мешками добро.
А теперь вообразим невозможное: если бы человечество от печатного станка перескочило бы сразу к ИИ. Издатели avissi заменили бы писцов нейросетями, а журналистика сложилась бы как совсем другая профессия — гораздо ближе к аналитике и разведке, чем к публицистике.
В этом смысле печатный станок сыграл с обществом злую шутку. Он обещал эпоху массового информирования, но на деле реальная осведомленность все так же оставалась привилегией элит. Широкая публика получала лишь дозированные тексты — сенсационные листки, прокламации, религиозные трактаты.
Мы не творцы? Творцы не мы?
Пожалуй, телефон и особенно телеграф с его «перевернутой пирамидой» несколько отвлекли журналистов от писательства: те стали охотиться за сенсациями. Но в целом статус-кво это не изменило. Собственно, об этом и писали первые теоретики медиа. Например, Уолтер Липпман — популярный в начале ХХ века американский колумнист с аудиторией более миллиона человек, один из основателей западной пропаганды, — вдруг заговорил языком Платона: люди живут в пещере и видят лишь тени на стене, а новости подаются им в удобных для власти формах.
Если телеграф требовал лаконичности, радио — голоса, телевидение — образа, то интернет и соцсети — умения управлять потоком и удерживать аудиторию. В набор базовых компетенций журналистов прочно вошли навыки, которые еще недавно считались побочными: аналитика реакции аудитории, работа с метриками, развитие комьюнити. Но все эти технологии только расширяли каналы распространения и «надстраивали» новые роли — хроникера, диктора, телеведущего, модератора потоков, а не заходили в ту область, которая на протяжении столетий считалась ядром профессии.
А ИИ заходит. И именно это так пугает: нечто посягает на то, с чем журналисты столетиями связывали свою идентичность. Отсюда кризис. Мы больше не творцы? Или все еще творцы? Если наше «слово» может написать кто-то другой — машина, алгоритм, модель, — остается ли это слово все еще нашим? Письменный текст действительно был ядром профессии или же он оказался лишь одним из витков технологической спирали, которая когда-то сместила фокус с добычи информации на ее трансляцию и обработку?
Трагедия в том, что теперь нам приходится выбирать между означаемым и означающим. И тут то ли древние греки все окончательно запутали, то ли дали нам спасительную подсказку: ведь их «логос» (λόγος) – это и мысль и голос, и понятие и слово, и порядок, и даже число.
То, что мы сегодня разделяем на гуманитарное и технологическое, когда-то воспринималось как единое. Язык и математика не противопоставлялись, а были разными проявлениями одного и того же принципа упорядочивания мира. Мы переживаем момент, когда «число» научилось производить «слово». Там, где мы привыкли видеть творчество, оказывается вычисление. Но стоит ли видеть в этом трагедию, если все это — лишь разные проявления логоса? Может быть, письменное слово никогда и не было подлинным ядром профессии, и нам пора вернуться к тому, с чего все начиналось: к умению находить, проверять и осмыслять информацию во имя общественного интереса.
Журналистика — это не только текст, и весь ХХ век технологии нам как бы на это намекали. Это способность удерживать доверие, находить и проверять факты, расставлять акценты, давать интерпретацию. Машина может быть мастером «плетения словес», но ей нужны материалы — из чего плести. Авторы первых avvisi вполне могли бы обойтись без писцов, но писцам нечего было бы переписывать, если бы не связи и репутация владельца лавки. Вряд ли в ближайшее столетие люди начнут доверить машинам настолько, что станут делиться с андроидами секретами. Эмпатия, доверие, способность слышать подтекст — все это остается в зоне человеческого влияния.
Пересобрать профессию
Если эти рассуждения верны, мы можем предположить, как будет выглядеть профессия в будущем. Да, ИИ-операторы будут, но и «ядерные» журналисты никуда не денутся. Более того, идеальный сотрудник редакции будет сочетать оба набора компетенций: находить данные, создавать смыслы и оформлять их с помощью «ИИ-писцов» – в виде текста, графики или видео.
Слабые, но уже ощутимые движения в эту сторону мы можем видеть по рынку труда в США, которые лидируют в разработке и внедрении ИИ (в том числе в медиа). За полтора года с момента появления ChatGPT количество вакансий в СМИ с упоминанием ИИ-навыков выросло в этой стране почти в 4 раза. В относительных цифрах число таких вакансий выглядит все еще скромно (менее 1 % от всех позиций в СМИ), но динамика красноречива.
Работодатели все чаще включают в описания позиций требования к опыту работы с нейросетями и понимания ИИ-инструментов. Наряду с этим появляются более специализированные роли: редакторы, участвующие в обучении моделей (AI-doers), менеджеры, выстраивающие стратегию внедрения (AI-strategizers), журналисты, пишущие про сам феномен ИИ (AI-reporters). Параллельно растет спрос на комплементарные навыки — этику, фактчекинг, креативность. Все это можно трактовать как первые маркеры структурного сдвига.
Российский рынок пока дает иное отражение. В вакансиях ИИ упоминается преимущественно как утилитарный навык: умение работать с ChatGPT, MidJourney и подобными сервисами. Редкие исключения — позиции редакторов, участвующих в обучении моделей в медиахолдингах. Но стратегических и тематических ролей у нас не видно. По сути, ИИ в России пока воспринимается как инструмент для оптимизации рутины, но не как фактор, меняющий саму структуру профессии.
Однако парадигмальный сдвиг неизбежен, хотя понятно, что он произойдет не завтра. Тем не менее, достаточно скоро журналистов, просто умеющих пользоваться разными ИИ-инструментами, станет столько, что этот навык перестанет что-либо означать. Медиаменеджеры смекнут, что производство контента можно ускорить, умножить и удешевить. А значит, что конкуренция на рынке труда не только усилится, но и сформирует новые требования к профессии. И, видимо, это как раз тот случай, когда все новое – это хорошо забытое старое.
Автор: Екатерина Синякова, к.ф.н., научный сотрудник факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова
