Борис Мисонжников: «Мы были молоды, любили друг друга и город»

Он служил в Арктике, пробрался за границу даже во время железного занавеса, отчитал бывших солдат вермахта и Иосифа Сталина и лишился бороды ради факультета журналистики… Жизнь Бориса Яковлевича Мисонжникова больше напоминает запутанный, но интересный фильм. Поговорили с ним о шпаргалке, за которую не стыдно, журфаковском «Золотом цыпленке», однокурсниках-подпольщиках и Ленинграде.

ЛЕНИНГРАД И БЕЛЫЕ МЕДВЕДИ

Писать Борис Яковлевич начал еще в школе — занимался в литературном объединении при редакции газеты для детей и подростков «Ленинские искры» (сейчас это «Пять углов»). После выпуска захотел изучать литературу: «Но Литературного института в тогдашнем Ленинграде не было, поэтому поступил в Институт культуры на отделение массовых и научных библиотек. Мне там не понравилось. Год спустя на вступительных экзаменах в Университет получил за устный ответ тройку, за сочинение — четверку. Дальше сдавать не стал, пошел в армию, служить отправили на Новую Землю. Солдат всегда ходит голодный, ему не помешает лишних денег заработать. Вот я и занялся журналистикой — платили хорошие гонорары», — вспоминает он.

Гостей сурового архипелага нужно было подбадривать — помогали, как ни странно, военные газеты. Одна из редакций находилась в поселке Белушья Губа, там Борис Яковлевич и публиковал лирические эссе: «Это были воспоминания о дедушке и Ленинграде — как я скучал по любимому городу, как раньше гулял по Невскому проспекту. А еще рассказывал о ребятах, которые служили вместе со мной. Нельзя было упоминать конкретное место, поэтому писал просто „в Арктике“. Уровень материалов полудетский, мне же было всего 18 лет, но за тексты получил грамоту от командующего округом».

С ЖУРФАКА В КОЛХОЗ

Но все это время он хотел уйти в науку и заняться аналитикой. Поступил на подготовительное отделение ЛГУ с отрывом от производства — нулевой курс Университета. Там в одной группе собрали будущих студентов-востоковедов, филологов и журналистов. Учились каждый день, особенно строго преподавали иностранный язык, в конце — сессия и зачисление: «Университет в то время был совсем другим — приходилось сдавать много идеологических материалов из опыта марксизма-ленинизма, никому не нужные постановления. Это был единственный раз в жизни, когда я изготовил шпаргалки, чтобы не зубрить названия постановлений партии о печати. Шпаргалки, впрочем, не пригодились», — делится Борис Яковлевич.

Нынешние студенты изучают экономику медиапроизводства. А в 70-е, когда учился Борис Яковлевич, слово «медиа» было не на слуху, поэтому сдавали экономику социалистического сельского хозяйства. Удобно — после журфака место в колхозе гарантировано. «Искренне хотел овладеть этим предметом и познать, какая же была экономика у сельских хозяйств при социализме, но не удалось. Для меня это оказалось непостижимым и непонятым, хотя многие идеалы марксизма разделял — они соприкасались с идеалами христианской культуры. Получил тройку, единственную за все обучение, и даже пересдавать не стал, хотя учился хорошо. Без труда мог получить красный диплом, но мне было абсолютно все равно, какой он у меня — синий, красный, желтый, зеленый…»

Зато везло с философией — раньше она была не в онлайн-курсе, преподавал профессор Иван Федорович Смольянинов, человек увлеченный философией, участник Великой Отечественной войны. Борис Яковлевич быстро нашел с ним общий язык и заявил, что хочет написать курсовую о Пьере Тейяре де Шардене, философе, теологе и священнике. При советском режиме и его антирелигиозных кампаниях литературу, связанную с Тейяром де Шарденом, выпускали с грифом «только для научных библиотек». Несмотря на это, Смольянинов одобрил выбор студента и даже дал ему книгу этого французского философа «Феномен человека»: «Вот так он умудрялся с одной стороны провозглашать идеалы марксизма-ленинизма, а с другой — подкидывать литературу такого отнюдь не марксистского характера, за что я ему и благодарен. Курсовая по Тейяру де Шардену потом пригодилась мне при сдаче кандидатского минимума по философии».

СТУДЕНТАМ — МАНКУ, ПРЕПОДАВАТЕЛЯМ — ФУРШЕТ

На подготовительном отделении литературу преподавал Вячеслав Муромский, который стал известным литературоведом и позже перешел работать в ИРЛИ Академии наук СССР (Пушкинский дом). Однажды он пригласил выступить перед учащимися с лекцией легендарного филолога профессора Георгия Макогоненко, который тогда только что издал книгу «„Евгений Онегин“ А. С. Пушкина». Профессор выступал ярко, прямо в аудитории закурил сигару и импозантно взмахивал рукой с золотым перстнем, чем поразил студентов. Уже позже Борис Яковлевич узнал, что в блокаду Макогоненко был редактором и начальником Литературного отдела Ленинградского радиокомитета, мужем Ольги Берггольц после того, как она потеряла ребенка в застенках НКВД. Он спас и знаменитого филолога Жирмунского, которого арестовали как «немецкого шпиона».

Сначала поток Бориса Яковлевича учился во дворе филфака. Когда перешел на третий курс, факультет получил отдельное здание на Первой линии, где квартирует до сих пор: «Вначале нас послали туда на субботник. Вошли в это здание бывшей школы — все разгромлено, лежали груды мусора, хотя в свое время там учились многие известные люди — например, актриса Марина Неелова. Здание было распланировано под школу, многие стены потом снесли. Мы полдня подурачились, на этом наше участие и закончилось. В 1989-м я вернулся на факультет доцентом, увидел его отремонтированным. В нем были отдельные комнаты для курения», — рассказывает Борис Яковлевич.

Вместо кафе «Оранж» на журфаке 80-90-х была обычная советская столовая. Утром студенты приходили туда поесть манной каши за копейки, а вечерами там собирались преподаватели: «Помимо столовой, располагался филиал ресторана, если не ошибаюсь, „Золотой цыпленок“. Заказывали там банкеты — отмечали юбилеи и дни рождения, устраивали фуршеты после конференций. Довольно веселое было место, не пустовало. А в основном фуршеты устраивали прямо на кафедрах — открыто, демократично».

ПОЖАРЫ И БОРОДЫ

В годы студенчества Борис Яковлевич мечтал опубликоваться в большом издании — приносил тексты в «Вечерний Ленинград» и «Ленинградскую правду», в молодежную «Смену». Но нигде не хотели публиковать студента. К третьему курсу он разозлился и решил написать так, чтобы точно напечатали — два дня просидел в пожарной части, дождался настоящего пожара и поехал с бригадой тушить подвал на улице Куйбышева, а потом все это описал. Принес материал в «Вечерний Ленинград»: «Заведующий отделом информации известный репортер Александр Сергеевич Володин посмотрел на мой текст одним глазом и продолжил играть в шахматы. Я говорю: „Ну чего?“ А он в ответ: „Пиши еще, опубликуем“. Продолжил писать подобные материалы, часто методом включенного наблюдения — про водолазов, летчиков-испытателей, парашютистов… Стали охотно публиковать, даже в штат на лето взяли. Повезло, что работал в отделе именно у Володина, одного из лучших ленинградских репортеров».

Стараться приходилось не только в журналистике — студенты-юноши должны были особенно тщательно следить за внешним видом, военная кафедра обязывала: «Как-то на факультете встретился с деканом Александром Феодосеевичем Бережным. Он на меня посмотрел и говорит: „Что это за борода у тебя? У нас так на факультете не ходят!“ Я задумался и сбрил, понимаю, что мудро поступил — зачем она была нужна? С тех пор без нее хожу», — объясняет Борис Яковлевич.

В КГБ С ЛЮБОВЬЮ И КУЛЬТ ЛИЧНОСТИ НА СЕМИНАРЕ

Параллельно с учебой и работой шла политика. На третьем курсе товарищ Бориса Яковлевича решил создать подпольную организацию, чтобы усовершенствовать советскую власть: «Он на третьем курсе стал вербовать подруг в свои ряды — хотел, чтобы власть была более человечной. По наивности все замыслы отражал в переписке, а одна из девушек взяла и отправила все эти письма в КГБ. Мы провели собрание, исключили его из комсомола, отчислили с факультета. Ушел служить в армию, а после восстановился, окончил журфак и до сих пор участвует в наших встречах выпускников. И в профессии остался — в 90-е учился в Америке, сейчас работает в медиа, на „Эхе Москвы“ например».

А однажды на занятие группы Бориса Яковлевича проник Иосиф Сталин. Не буквально — в теме доклада: «Мне были близки материалы XX и XXII съездов, где осудили культ личности и провозгласили гуманистический курс. На семинаре по истории КПСС готовил доклад по сталинизму. Время брежневское, 1974 год — сталинизм уже особо не осуждали, но и не восхваляли. Занятие вела милая женщина — инструктор райкома партии Василеостровского района. Я дал себе волю: осудил все партийные извращения, рассказал о последствиях тех лет. Все как-то притихли, милая женщина побледнела — думала, судя по всему, что ж делать: придать выступлению официальный характер или сделать вид, что не заметила. А я единственный из группы был, между прочим, членом бюро первичной партийной организации. Вещал тогда искренне, но явно увлекся критикой, причем в довольно жесткой форме, что можно было истолковать и как критику всей партии. Так что повезло — сделали вид, что ничего не произошло», — вспоминает он.

В ГДР ЗА КОСТЮМОМ И ИНТЕРВЬЮ

Придай инструктор райкома это дело огласке — Бориса Яковлевича вряд ли выпустили бы в ГДР, куда его пригласили на ознакомительную практику. Чтобы поехать за границу, нужно было пройти идеологическую комиссию: «Сидят полоумные бабки и спрашивают: „А кто такой Эрих Хонеккер?“ Да я, может, лучше тебя знаю, а должен с умным видом отвечать на бредовые вопросы. И все это — только чтобы выпустили из страны», — возмущается Борис Яковлевич.

В Германии студенты провели почти месяц: побывали на местном журфаке, побродили по редакциям газет и даже узнали, как веселятся немцы: «С одной стороны, эти контакты приветствовались, а с другой — к ним относились с явно выраженной опаской, как бы западная, хоть и социалистическая, система нас не развратила. Я неплохо знал язык, переписывался с одним немцем, а партийные говорили: „Вы дружите, но смотрите там!“ Мол, как волка ни корми — а он все равно в лес смотрит, вот так же и эти братья из соцстран».

Больше всего в ГДР запомнились местные жители — крепкие мужчины, бывшие солдаты вермахта. К ним Борис Яковлевич подходил с расспросами: «Впервые в жизни я смог поговорить с теми, кто служил на стороне нацистов. Спрашивал: „Чего полезли к нам?“ — а они в ответ только руками разводили. Тоже ведь трагедию пережили». А жили те самые бывшие солдаты лучше советских людей — могли спокойно покупать настоящие кожаные ботинки прямо с витрины, пока в СССР вещи продавались только у фарцовщиков, а полки магазинов пустовали. Из Германии Борис Яковлевич привез костюм и ботинки, в которых ходил еще лет десять.

ЛЮБОВЬ И ГОРОД

Шли годы, Ленинград менялся вслед за людьми. Борис Яковлевич помнит его намного более зеленым — к примеру, рядом с домом, где жил Распутин, на углу Загородного проспекта и Гороховой, раньше был тихий палисадник: «В один не прекрасный день иду мимо — а все деревья вырубили, на их месте стоит новостройка. Просто жуть, за эти варварские поползновения застройщиков нужно бить по рукам. Но советское время все же нельзя идеализировать. Фасады стояли в запустении, множились коммунальные квартиры, где мраморные орнаменты закрашивали масляной краской, не понимая, что делают, уникальные камины разворовывали и ломали. Да, мы жили в Советском Союзе, были молоды, любили друг друга и город. Но если смотреть объективно — сейчас Петербург выглядит лучше».

В этом городе он и преподает журналистику больше 30 лет. Уже нет ни ГДР, ни Советского Союза, и здание журфака больше не напоминает школу — важно возвышается над Первой линией в статусе Института. Да и кафедра периодической печати, главой которой когда-то был Борис Яковлевич, тоже дожила свой век и переродилась. А он, как настоящий журналист, за всем этим наблюдал и коллекционировал истории, которых намного больше, чем те, что оказались здесь.