Я не журналист. У меня нет профильного образования, я не изучал в университете журналистскую этику (ее вообще проходят?) и всегда был активно терзаем синдромом самозванца. Я практик — написал первый материал в 18 лет, получил первую награду в 19, создал свое студенческое СМИ в 20. И самое главное — мне повезло много общаться с людьми, которые отдали федеральным медийным проектам годы жизни, поэтому постепенно у меня в голове сформировался свой подход к работе и свой эталон медиа, к которому я стремился.
На последнем месте работы создать желаемый продукт не получалось, поэтому я раскинул мозгами насчет вероятных причин, собрал из них презентацию и выступил на конференции «MEH&Co» с темой «Почему лучше сесть на бутылку, чем работать в региональных медиа». Там было и про низкие редакционные стандарты, и про еще более низкие зарплаты, и, конечно, про цензуру и самоцензуру: я рассказал про случай, когда после ироничного поста на тему прорыва теплотрассы моему главному редактору позвонили из мэрии и велели удалить пост. Мы его отвоевали, но в итоге о событии нам сказали писать исключительно в положительном ключе.
Я рассказывал о проблемах не с целью вылить грязь на издание или родной город, как писали некоторые комментаторы в интернете. В моем понимании это работает так: если о проблемах не говорить, точно ничего не изменится, но если постоянно и настойчиво поднимать вопрос, то есть шанс на позитивную динамику. К сожалению, так это работает только в моем розовом мире: через несколько дней после публикации видео с выступлением был очередной звонок сверху с указанием меня уволить.
Трудно сказать, что именно задело чиновников — вероятно, это была реакция на отрывок про прорыв теплотрассы. Их метод решения проблемы напоминает мне описание одного научного эксперимента, которого на самом деле не было, но который весьма точно характеризует ситуацию с цензурой и самоцензурой.
Представьте клетку, в которой находится пять обезьян. С потолка свисает связка бананов, под которыми лежит лестница. Обезьяны — умные животные, и, проголодавшись, одна из обезьян подошла к лестнице с очевидным намерением добраться до бананов. Но как только обезьяна взяла в руки лестницу, всех животных полили из крана ледяной водой. Через небольшой промежуток времени другая обезьяна пробует достать банан — опять холодный душ для всех. И когда третья обезьяна начинает предпринимать активность по добыче бананов, ее, не дожидаясь ледяной воды, останавливают остальные.
Потом одну из обезьян в клетке заменили на новую. Она, заметив бананы, естественно, пытается их достать, но моментально встречает агрессию со стороны других обезьян, прошедших через насильное обливание холодной водой. После третьей попытки и третьего внушения со стороны остальных она понимает, что бананов ей не видать. Потом из клетки убрали еще одно животное из первой пятерки и запустили новое. И как только ньюфаг решил попытаться достать бананы, его атаковали все — причем и та обезьяна, которая появилась в клетке относительно недавно. В конечном итоге в клетке окажутся 5 обезьян, которых никогда не поливали ледяной водой, но которые никогда никому не дадут притронуться к банану. Почему? Потому что здесь так не принято.
,
,
Оглядываясь назад, я понимаю, что мне очень повезло с главным редактором—она пыталась сохранить меня в команде и, судя по всему, неоднократно ограждала меня от каких-то вещей, пахнущих цензурой. Первую же серьезную проверку эта конструкция не выдержала, но показала, насколько важно, когда главред на стороне редакции и готов биться за своих.
Я до сих пор уверен, что правильно сделал, выступив на той конференции, и что все должно было сложиться иначе. Сообщество, видимо, это тоже почувствовало, потому что когда я выложил к себе на стену пост с описанием ситуации, ко мне пришла колоссальная поддержка из медийной тусовки, и не только. Та часть редакции, с которой я работал, тоже меня поддерживала — мы до сих пор тепло общаемся. Негативная реакция тоже, конечно, была. Насколько я знаю, ветераны газеты были не очень довольны моим выступлением, но по-человечески их можно понять — они отдали изданию 30 лет и явно воспринимали мои слова как личное оскорбление. Некоторые комментаторы тоже решили, что я враг народа, — это останется на их совести.
Работу благодаря огласке я нашел довольно быстро. «Если уж писать, то только тогда, когда не можешь не писать», — кажется, примерно так говорил Лев Толстой. Я не совсем пишущий журналист, но если расширить высказывание великого писателя до всей медийной сферы, я, как оказалось, могу не заниматься медиа и не чувствовать при этом какого-то духовного кризиса. Сейчас я работаю в студии анимации и дизайна «Ключевой кадр» и понимаю, что больше не хочу ничего знать про прорывы теплотрасс (только если в моей квартире не отключат из-за этого отопление).
Из моего рассказа может нарисоваться вывод, что региональные медиа обречены на вымирание, но это не так. То, что со мной произошло, — это частная история парня, который всегда чувствовал себя своим среди чужих. Я знаю десятки людей, которые работают в региональных медиа и кайфуют от всего, кроме зарплаты. Я знаю много молодых и талантливых ребят, которые ждут своего шанса занять место тех, кто не готов меняться. И я уверен, что яркие истории из регионов будут случаться все чаще. И для этого не надо будет садиться на бутылку.
,
