Пренебрежение к человеческой жизни — наша скрепа?

— Для вас экожурналистика — отдельный вид журналистики?

— Да, конечно. Это такая же специальная тема, как политика, экономика или культура. Экология — не менее важная сфера, она про здоровье и безопасную жизнь, а у нас экологических проблем хоть отбавляй. И государство их не решает. Ни к оздоровлению среды, ни к экономическому процветанию страны действия властей сейчас, к сожалению, не ведут.

— А как быть с экологическим расследованием? Это отдельный жанр?

— Думаю, нет. Экологические расследования ничем не отличаются от тех, что ведет тот же Голунов. Сначала журналист узнает о проблеме от героя, который сам приходит в редакцию, из писем или от коллег. Потом лично выезжает на место, исследует, разговаривает с очевидцами, берет комментарии экспертов. И согласовывает текст с юристом, конечно.

— Но расследования, например, о коррупции все же популярнее у аудитории, чем материалы об экологических проблемах. Почему?

— Да, в современной России это так. В эпоху гласности было иначе. В конце 80-х в редакции посыпались письма об экологических проблемах, у СМИ появились специальные рубрики. Если СМИ не говорило о проблемах окружающей среды, оно теряло популярность и аудиторию. Обычные люди выходили на митинги против загрязнения природы. Все-таки критиковать государство им еще было страшно, поэтому такая борьба стала видом политической активности, способом выразить мнение. Сегодня это худо-бедно, но можно сделать прямо.

— В западных странах, где проблем с выражением своей позиции меньше, интерес к теме экологии сохраняется.

— Да, но это совсем другая культура. Еще в 1992 году я был на стажировке в гамбургской газете. Там любая острая публикация об экологической проблеме поднимала шум, к ее решению уже тогда подключались партия «Союз 90 / Зеленые», бундестаг, общественные организации. И законодательство там тоже другое. Помню, обратил внимание — в большом книжном издательстве все принтеры стоят в коридорах. Пресс-секретарь мне тут же объяснил: «Наши «зеленые» сейчас доказывают, что принтеры при работе выбрасывают очень вредные вещества. Если докажут — мы от исков работников, нынешних, бывших — без штанов останемся!» У них совсем другое отношение к себе.

— В России не принято так серьезно заботиться о здоровье?

— В СССР даже ликвидаторам катастрофы на Чернобыльской АЭС не удалось доказать, что они получили дозу облучения выше нормы, которую им проставили в военные билеты. И поэтому они так тяжко болеют. «Это у вас от неврастении, пьянки, радиофобии», — твердили им врачи. Нынешняя Россия унаследовала от СССР это жуткое, пренебрежительное отношение к жизни людей.

— И все-таки в вашей практике были случаи, когда удалось обойти такую систему. Как это получалось?

— После падения СССР к журналистике относились иначе, более уважительно. Например, в 1994 году нам с экспертами удалось доказать, что на улице Швецова квартиры в четырех домах, дворы оказались в радиоактивной «грязи». Военный завод, расположенный по соседству, производил приборы, на шкалах которых был светосостав постоянного действия на основе радия-226. Бракованные шкалы сжигали в кочегарке завода, а шлаком решили подсыпать грунт во дворах, утеплить полы в ближайших домах. Удалось добиться, чтобы власти района переселили всех жильцов в резервный фонд и дезактивировали 88 квартир.

— А теперь?

— Теперь иначе. С 2017 года я веду журналистское расследование об опасности радиоактивных ДОТов Карельского укрепрайона. Рядом с ними — садоводства, дачи. Смертельную опасность в них представляют шкалы с тем же светосоставом постоянного действия. Местные мальчишки бегают туда играть и вдыхают опаснейшие альфа-частицы. В ДОТы залезают грибники, сталкеры, геокешеры, фортификаторы, страйкболисты. Это может аукнуться им онкологическими заболеваниями. Весь 2017 год журналисты били во все колокола. В результате «Росатом» лишь в прошлом году дезактивировал, да и то лишь от гамма-«грязи», 54 ДОТа. А некоторые железобетонные бункеры так и стоят «грязными», с дверьми нараспашку. Власти города и области от решения проблемы устранились.

— Хотя доказательная база была сильная.

— По-другому и быть не может. Журналисту, который занимается экорасследованиями, необходимо профессиональное оборудование. В моей теме, например, не обойтись без дозиметра-радиометра. Это прибор, который улавливает альфа-, бета-частицы и гамма-излучение. Потом необходимо обращаться за исследованиями в независимые лаборатории, ведь цифры в официальной статистике зачастую лукавые. По ним почти все выбросы тех же загрязняющих веществ соответствуют предельно допустимой концентрации (ПДК). А после того, как в угоду производителям эту норму подняли в законодательстве, — и подавно.

— Но эти методы довольно дорогие, не у любой редакции найдутся средства. Как тогда быть?

— Я часто пользуюсь справочниками, сверяюсь с «Ядерной энциклопедией» Аллы Ярошинской. Моя настольная книга — «Чернобыль: последствия катастрофы для человека и природы» Алексея Яблокова. Безусловно — интернет. Но там нужно все тщательно перепроверять. Ну и, кончено, никуда без экспертов. С одним из них, главой Комиссии радиационного контроля Ленгороблисполкома Юрием Щукиным, я познакомился еще в 1989 году, когда работал в молодежной газете «Смена». Юрий Щукин до сих пор меня консультирует.

— Вы и сами не раз выезжали на зараженную местность. Это опасно?

— Опасно. Профессия у нас такая. Это понимание иногда мешает работать. Сейчас без мультимедийности никуда, читатель отвыкает от объемных текстов. Да и мне хочется передать больше. Одно дело — сфотографировать дозиметр с показаниями на дисплее. Другое — снять качественное видео из ДОТа, показать радиоактивный склеп изнутри, чтобы на фоне пулеметной амбразуры в крупицах радиоактивного светосостава бешено трещал дозиметр. Одному с такой задачей справиться трудно. В правой руке — камера, в левой — дозиметр, на голове — налобный фонарик, а сам ты в респираторе. Жарко и трудно работать, кадры в браке. Понимаешь, что облучаешься. Не каждый фото- или видеооператор согласится ехать и так рисковать. Приходится самому.

— Только в этом причина, что журналисты не так часто говорят об экологических проблемах?

— Нет, боюсь, их больше. С 2000-х экология тесно связана с экономическими интересами сильных группировок. Тогда некоторых коллег, и меня в том числе, попросили уняться, «писать о зайчиках» и не трогать атомную промышленность. Но это полбеды. Сложнее — со временем. Далеко не у всех есть возможность тратить от одного до шести месяцев на полноценное расследование. Нужно работать быстро, еще быстрее и выдавать норму текстов. Редко найдется редактор, который скажет: «Отодвинь все остальное и занимайся этой темой». В профессиональном сообществе непросто добиться признания и понимания, когда занимаешься экологической тематикой.

— Видимо, еще и поэтому тему экологии сейчас чаще упаковывают в игровой формат. Серьезность и значимость не теряются от этого?

— В том, что сейчас больше игровых вещей, вроде комиксов, мультиков, тестов и картинок, проблемы нет. Напротив — это хорошо. Взять пример Финляндии: там активисты для детских садиков их разрабатывают. С этого начинается экологическое образование. И мы, перенимая опыт, с картинок начинаем рассказывать об экологических проблемах аудитории. Но главное — начинаем.