— В своей работе вы постоянно сталкиваетесь с громкими уголовными делами. Видите и слышите самые жестокие подробности убийств, изнасилований, разбоев. Есть ли у Вас какие-то правила личной безопасности?
— Никаких особых правил нет, конечно. Например, рассказывая историю сестер Хачатурян, мы опубликовали всю переписку девочек, из которой самые ужасные подробности их жизни в доме отца убрали. Думаю, что, если бы они прозвучали, то перед читателями сразу бы возник образ отца как садиста, изверга и извращенца более ярко. Но мы хотели соблюсти некий этический баланс. Мне кажется, что у людей после прочтения материала о самом тяжелом преступлении не должно возникнуть впечатления, что их лично изваляли в грязи. Можно обойтись без кровавых деталей, можно рассказывать полутонами, иногда это производит больший эффект.
— Вы сталкиваетесь не с самой радужной стороной жизни. Эмоционального выгорания не происходит?
— У меня не происходит. Тут, наверное, разговор про то, что каждый должен быть на своем месте. Одно дело, когда ты это делаешь ради рейтинга, а другое — когда ты видишь в этом некую миссию, высокую составляющую дела своего. Когда я приезжаю в колонию, меня спрашивают, какие заключенные мне были бы интересны: педофилы, маньяки, серийные убийцы? Я начинаю объяснять, что мне как журналисту нужна не только какая-то громкая история, а чтобы через эту историю потом что-то можно было объяснить.
— Объяснить, как это могло произойти?
— Конечно. Либо в людях пробудить какие-то чувства. Либо попытаться дать ответ на вопрос, правильно ли сделали, что этого «зверя» не убили в свое время? Вот какие-то такие вопросы ставишь, начинаешь их раскручивать. И все получается. Более того, постоянно надеешься, что этот твой текст кого-то от чего-то убережет.
— Вы выступаете со стороны общества?
— Да, со стороны общества, но у общества запрос, к сожалению, может быть очень низкого качества. Люди хотят просто знать подробности секса, убийства, изнасилования. Но здесь важно другое, поэтому мы вытягиваем из любой истории что-то такое, что проясняет, прежде всего, кто мы такие и почему это могло произойти.
,
,
Отвечая на этот запрос, я всегда обращаюсь к громким преступлениям. Я не делаю интервью с теми, кто убил одного человека или двух и получил по этому делу срок. Я пишу про того, кто совершил много преступлений, и они какие-то кровавые и необычные. После того, как я разных маньяков опросила, я могу сказать, что все эти люди психически больные. И если бы на каком-то определенном этапе их жизни на это обратили внимание в школе, в училище, где они были, то эти преступления можно было бы предотвратить.
Здесь есть еще один аспект. Многие люди сегодня в России деградировали, потому что живут в депрессивных регионах, где вокруг них постоянно грязь, смрад, нищета повальная, безденежье и бесконечная водка. Общеизвестный факт, что чаще всего преступления совершаются в сильном алкогольном опьянении. Когда на утро просыпаешься, как рассказывают преступники, видишь своего собутыльника и просто его убиваешь. Просто! При этом думая, а почему бы не распороть ему еще и грудь…
— Отец сестер Хачатурян был болен?
— Он на самом деле психически больной человек. Но социальная трагедия в том, что все это происходило в Москве. У него были огромные связи в правоохранительных органах, об этом говорят визитки, которые находили, в том числе и сотрудников спецслужб. В квартире легально хранился большой арсенал оружия. Заявления в полицию, которые писали люди и которым не дали хода, — все это социальный аспект этой истории. Этот абсолютно больной человек жил среди людей, которые его прикрывали и привели к глобальной катастрофе. Это история об этом. Никому не верится, что такое могло происходить в Москве.
— Журналист взаимодействует с властью, с коллегами, с аудиторией. С кем сложнее?
— С властью, конечно. Хотя на самом деле нет сложностей, когда в структурах работают люди умные. Но, к сожалению, приходится общаться с чиновниками, многие из которых часто мыслят очень примитивно. И даже не видят, что действуют сами себе во вред, настаивая, чтобы журналист или издания делали то-то и то-то.
,
,
Они этого не понимают, а объяснить что-то таким людям очень сложно бывает.
— Многие герои ваших публикаций — преступники. Общение с ними как-то вас изменило?
— По большому счету, наверное, нет. Хотя изменения есть. Я раньше писала много жестких статей, а сейчас пишу меньше, поскольку даже самого ужасного человека начинаешь понимать. Понимаешь и роль общества в его судьбе. Он штришок на какой-то большой картине.
Когда видишь всю картину, в душе не появляется чувства негодования по поводу того, что он совершил. Человек, у которого все хорошо с самооценкой, у которого все в порядке с самим собой, никогда не пойдет даже воровать. Потому что, воруя, человек сам себя унижает. Счастливый и самодостаточный человек никогда не пойдет на самоунижение. Для нас это должно быть сигналом, что человек, совершая преступление, взывает о помощи. И мы должны ему помочь. Другое дело, что у нас нет механизма отслеживания вот этих криков о помощи.
— Получается, что во всем общество виновато?
— Тут тоже есть грань, потому что у каждого своя судьба. И брать на себя ответственность за весь мир, за всех людей, конечно, неправильно. Но видеть все взаимосвязи важно — появляется милосердие и некая высокая мудрость. И тогда не находишь в своих статьях едких слов, не находишь места для пустого критиканства.
— От чего надо беречь себя в профессии? Тебя могут и купить, и подставить, и запугать…
— Вопрос о деградации не стоит, если журналист понимает, что он выполняет какую-то миссию. У меня сложилась такое представление, что журналист — это правозащитник априори.
О чем бы он ни писал — о проблемах кино, о детских садах, об образовании — у него имеются все возможности помогать людям. Есть доступ к власти с помощью пресс-конференций или возможность звонка по телефону с вопросом высокопоставленному чиновнику. И сама постановка этого вопроса может часто способствовать тому, чтобы решались какие-то социальные проблемы.
,
,
Соответственно, выступая в роли правозащитника, журналист не может деградировать. Почему случаются взлеты и падения? Ты поймал успех, а потом успеха нет, и все рушится. Но ничего в тебе не сломается, когда ты каждый день пишешь не для того, чтобы собрать лайки и количество просмотров, а для того, чтобы заявить проблему. И понимаешь, что даже самый маленький шанс надо использовать, чтобы кому-то стало лучше, чтобы какая-то история хорошо закончилась. Ты не думаешь, насколько это будет успешно.
Сегодня один материал, потом второй, третий… Не все из них звучат одинаково. Но суть-то не в том, насколько громко ты прокукарекал. Иногда тихий материал срабатывает эффективнее, чем тот, что попадает в топы Яндекс и Google. У меня есть материалы, у которых было минимальное количество просмотров. Их прочитало всего 5-6 тысяч человек. Но в их числе были люди, которые дали потом распоряжения, многое изменившие для миллионов людей. Никто не знает, какая статья подвигнет на перемены.
— Почему в журналистике этические коллизии возникают постоянно? Ни в одной профессии, по-моему, этого не происходит.
— Журналистка — это профессия, конечно, сложная. У журналистов очень много инструментов и возможностей, и чем больше этих возможностей, тем больше возникает и ответственности, и обязанностей как таковых. Поэтому и этических норм, и претензий, и вопросов больше.
Журналист — глашатай. Каждое слово он может донести до огромной аудитории. Соответственно, он должен отвечать за каждое из слов, которые он произнес. Никто не знает, как отзовется твое слово.
Проблема выбора в журналистике также связана с финансовой зависимостью изданий. Поскольку СМИ не могут выйти на самоокупаемость, они вынуждены как-то зарабатывать деньги, поэтому зачастую идут на сотрудничество с властью. Получают деньги, а, естественно, ругать и критиковать тех, с чьих рук питаешься, вроде бы некорректно. И журналисты начинают себя сдерживать и сами себя цензурировать. Я видела коллег, которые не писали критические материалы даже тогда, когда СМИ, в которых они работали, не возражали против критики.
В этом вопросе я бы способствовала тому, чтобы все издания получали какие-то дотации. У СМИ должна быть возможность для финансового маневра. Поэтому нужны законы, обеспечивающие финансовую свободу журналиста. Вот это важно. У нас в регионах такая печальная ситуация, и самые интересные газеты только там, где губернатор воюет с мэром города. Потому что у губернатора своя газета, а у мэра — своя.
,
