С настоящим историческим журналистским расследованием я соприкоснулась в детстве. Точнее, сама того не подозревая, попала в самый его эпицентр, став свидетелем планомерного рассекречивания страшной исторической тайны.
Началась для меня эта история вполне невинно. Мне было 13 лет, и попала я по путевке в обычный пионерский лагерь. Мама моя работала на комсомольской стройке «Колымская ГЭС», поэтому мы временно жили в поселке гидростроителей в Магаданской области. В тот год я поехала отдыхать не на «материк», а в местный лагерь близ прииска Стан-Утиный, неподалеку от поселка Спорное Магаданской области. Вплоть до родительского дня мне не казались странными некоторые детали нашего «скаутского» антуража. У меня не возникали вопросы, откуда в ветвях росшего вокруг лагеря стланика взялись куски колючей проволоки. И что это за кости от скелетов, которыми нас пугали по ночам мальчишки-хулиганы из отряда.
Двойное дно уже ставшего любимым лагеря я увидела лишь тогда, когда навещать меня в родительский день приехал папа, журналист и редактор районной газеты «Северная правда». Мы обошли лагерь и подробнейшим образом изучили его изнанку. Спустились в четырехметровый глухой бетонный карцер, вырытый в земле. Железная дверь, ведущая в него, ныне беспомощно болталась на одной петле и адски скрипела. Лучи дневного света вырывали из темноты подземелья железную шконку. Мы чиркнули спичкой и в свете огонька осмотрели страшное помещение: вырытая в земле в дальнем углу яма, стоптанные боты, проржавевшие цепи. Недалеко от карцера стояла деревянная вышка с лестницей и будкой наверху. Здесь во время «Зарницы» победившая команда привязала к длинной рее свой флаг. Оказалось, это бывшая вышка, с которой охранники Дальлага хладнокровно уничтожали решившихся на побег. Но мы об этом не догадывались.
,
,
Но самым зловещим местом нашего отдыха оказалась столовая-клуб. В отличие от спальных корпусов, которые отстроили заново на старых фундаментах, столовая осталась прежней. Той самой, лагерной. Жуткая, с низкими редкими окнами, с длинными темными деревянными столами и узкими лавками вдоль них. Здесь же была и скрипучая деревянная сцена, на которой выступали наши отряды с самодеятельностью.
С того самого дня папа стал меня посвящать во все подробности своей деятельности. Оказывается, уже несколько лет отец занимался журналистским расследованием тех страшных преступлений против собственного народа, которые происходили на колымской земле. Эта работа началась для отца с «личного» интереса. Он провел несколько дней в архивах бывшего Ростовского НКВД, где ознакомился с делом родного деда, о котором в семье ничего не знали, кроме того, что его арестовали в 1938 году. Отец нашел его следы, и вели они на Колыму, даже конкретный лагерный пункт был указан, где прадед был замучен до смерти. Папа выкрал из дела справку на арест, в ней синим карандашом были подчеркнуты очевидные атрибуты «врага народа»: дворянин, штабс-капитан Белой гвардии, адъютант Деникина по мобилизации, после разгрома армии Деникина служил у генерала Эрдели. С таким-то прошлым… Без шансов. Хотя и был реабилитирован посмертно за отсутствием состава преступления. Отец поставил ему крест.
,
,
Но в жилах папы всегда жил настоящий журналист-расследователь, и с личной истории только началось его большое историческое расследование. Он нашел несколько оставшихся в живых и уже очень пожилых узников колымских лагерей, и закипела работа. Александр Чернов прилетел лично и объездил с отцом всю центральную Колыму, дав массу географических привязок на местности: точные координаты расположения лагерей, места массовых расстрелов и захоронений. Он же назвал множество имен оставшихся в живых колымских узников. С тех пор для отца и его друга-журналиста Ивана Паникарова началась серьезная поисковая работа. Сотни писем, тысячи новых имен репрессированных… Папа переписывался в том числе и с очень известными людьми — артистом Георгием Жженовым, писательницей Зинаидой Лихачевой, певцом Вадимом Козиным. Их архив рос как на дрожжах, одновременно с этим все более острым становилось желание поставить первый на Колыме и во всей Магаданской области памятный знак жертвам сталинских репрессий. И не где-нибудь, а на лобном месте Колымы. На месте расстрельного лагеря под названием «Серпантинка».
Я хорошо помню весенний день 91-го года, мне тогда было уже 15 лет, и митинг, на который съехались люди со всех концов СССР. Несколько недель папа пропадал на работе, и, как потом я поняла, они со старателями села Эльген, с друзьями и сподвижниками устанавливали первый, никем не санкционированный, истинно народный памятник жертвам сталинизма. Пробитая навылет пулей гранитная глыба была водружена на место, где несколько десятилетий назад стоял пулемет, прикрывающий ворота расстрельной тюрьмы.
У нас часто бывали гости. Папа знакомил меня с разными пожилыми людьми, а потом рассказывал про их исковерканные жизни. Это огромный пласт истории в лицах и судьбах, который невозможно пересказать в одном материале. Но я хочу поделиться с читателями тремя историями из цикла тех отцовских расследований, которые мне запали в душу навсегда.
,
,
ШАЛАМОВ И ЧЕМОДАН ИЗ ПРОШЛОГО
Помню, как однажды в ночи в нашем доме раздался звонок. Папе звонили его знакомые старатели с прииска по добыче драгметаллов «Джелгала». В столь поздний час они побеспокоили его не случайно. Ломая здание старой лагерной медсанчасти поселка, который доживал свои последние дни, они нашли чемодан с документами.
Я помню, с какими эмоциями отец собирался в путь! Ведь ехать ему предстояло на ту самую «Джелгалу», которую столь мастерски описал Варлам Шаламов в своих «Колымских рассказах». И ведь не зря. Как чувствовал тогда, что прикоснется к самой настоящей исторической тайне. Ведь когда расследуешь дела давно минувших дней, крайне сложно добиться такой точности деталей и изложения фактов, которые бы не вызывали никаких сомнений в их исторической ценности и подлинности. Здесь выдался именно такой случай.
Процитирую часть материала, который папа так и назвал «Чемодан из «Джелгалы» и за который получил позже журналистскую награду Союза журналистов Санкт-Петербурга и ЛО «Золотое перо».
«Взял в руки первую папку с надписью «Протоколы патологоанатомических вскрытий». Едва начал листать полуистлевшие страницы, как перед глазами замелькали фамилии шаламовских героев «Колымских рассказов» — доктор Ямпольский, доктор Мохнач… Первому в «Колымских рассказах» посвящено одно из повествований, причем с одноименным названием «Доктор Ямпольский». А «прославился» он тем, что, будучи уркой-бытовиком и не имея никакого отношения к медицине, сделал головокружительную, по понятиям зоны, карьеру, став начальником медсанчасти-стационара одного из крупнейших приисков «Джелгала» Северного горнопромышленного управления (СГПУ). В его подчинении оказались высокопрофессиональные врачи, как отбывающие наказание, так и вольнонаемные, не говоря уже о среднем медперсонале. К Василию Мохначу, профессиональному медику, у Шаламова были свои счеты: он здорово обидел «доходягу» Шаламова, назвав его симулянтом и вытолкнув за дверь».
,
,
Протоколы вскрытий, под которыми стояли знакомые по рассказам подписи, были более чем убедительными иллюстрациями к написанным и опубликованным намного ранее «Колымским рассказам». Вот так сложился исторический пазл. Я не буду подробно рассказывать о людях и судьбах, которые удалось вернуть из небытия благодаря этой находке. Джелгалинский мартиролог оказался слишком велик. Перелистывая полуистлевшие страницы, замечаешь, что основной контингент
заключенных — это осужденные по 14-му пункту 58-й статьи, то есть за саботаж. В медкартах «саботажников» указывался их вес. 30-40-летние мужчины весили от 40 до 60 килограммов, а самый частый после «огнестрельного ранения» диагноз — дистрофия. Золото на этом прииске добывалось рабским трудом. Как только человек переставал приносить пользу, он попросту шел в расход.
,
,
ВЫГОН И ВАГОН
Я никогда не забуду интервью, которое делал мой отец с бодрым на вид старичком Михаилом Евсеевичем Выгоном, который, как и многие бывшие узники этих мест, приехал на открытие памятника на «Серпантинку». Это уникальный человек, один из последних 12 обитателей этой расстрельной тюрьмы, которым удалось остаться в живых. Арестовали его еще студентом за критику строительства канала Москва — Волга, продержали в Бутырке, затем он добывал золото на прииске «Туманный», а уже позже его отправили в ту самую расстрельную тюрьму «Серпантинка», впаяв высшую меру наказания за «экономический саботаж», выразившийся в поломке тачки. Попутно обвинили и в том, что, работая на золотоносных полигонах, он якобы прятал часть золота для последующей тайной отправки Троцкому в Мексику.
От неминуемого расстрела Михаила спасла ошибка, допущенная писарем. Вместо «Выгон» он внес его в списки заключенных как «Вагон». И Михаил трижды не откликался на искаженную свою фамилию, когда очередную группу приговоренных вызывали из барака на расстрел. Думал, выгадает хотя бы пару дней жизни, а выгадал целую жизнь. Случилось так, что день его расстрела совпал с днем отмены всех вынесенных ранее смертных приговоров в связи с арестом Ежова. Выгона и еще 11 его сокамерников просто не успели казнить.
,
,
МАЯКОВСКИЙ И ХРЕНОВ
Почитателям творчества поэта Маяковского хорошо известны такие стихотворные строки: «Я знаю — город будет, я знаю — саду цвесть, когда такие люди в стране Советской есть!» Строки эти известный поэт посвятил некоему Хренову в стихотворении «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и людях Кузнецка». Так бы мы никогда не узнали, что общего могло быть у Хренова с Колымой и вообще был ли такой человек или это собирательный образ, если бы не наша гостья, Елена Яновна. В девичестве Хренова. Она и поведала нам о дальнейшей судьбе своего отца.
— Каждый раз вспоминаю эту сцену из детства, — рассказывала Елена Яновна, — новая учительница русского и литературы, дойдя до моей фамилии, сказала: «Вот Леночка и расскажет нам стихотворение Маяковского, посвященное ее однофамильцу». Голос у меня дрожал, но я читала и про город-сад, и про строителей Кузнецка, а потом не выдержала и разрыдалась. «Что с тобой, девочка?» — спросила учительница, а кто-то из ребят ответил: «Хренов — это ее отец, его на днях арестовали как врага народа».
,
,
Так мы узнали, что Ян Петрович Хренов — это не фантазия поэта, а талантливый организатор производства, по нынешним временам — топ-менеджер. Родился он в 1901 году в поселке текстильщиков Лежневка Ивановской области, в семье фельдшера. Окончил Ковровское реальное училище, а там сразу гражданская война. Воевал в 13-й и 14-й армиях, служил порученцем у Павла Дыбенко, был близко знаком с Тухачевским и командиром червонного казачества Примаковым. После войны поступил в Ленинградское высшее инженерное морское училище и окончил его. С Маяковским Ян Хренов познакомился в 1926 году. С большим интересом поэт отнесся к рассказам Хренова о грандиозных планах строительства объектов тяжелой индустрии. И вот совершенно неожиданно за год до кончины поэта в ноябрьском номере журнала «Чудак» за 1929 год впервые появилось стихотворение «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и людях Кузнецка».
После Кузнецка Хренов работал в Донецке, Краматорске, поднимая машиностроительный гигант, а в феврале 35-го был назначен директором Славянского арматурно-изоляторного завода.
,
,
— Вот тут отца и подкосил ложный донос, — рассказывает Елена Яновна. — Первый секретарь Славянского горкома партии Емельянов как-то обратился к нему с просьбой купить рояль для его дочери на деньги директорского фонда. Отец отказал. Через некоторое время Емельянов написал «куда следует» заявление, что Хренов являлся близким другом расстрелянных «врагов народа» Тухачевского и Примакова, а яблоко, мол, от яблони недалеко падает. Этого оказалось достаточно, чтобы отец был исключен из партии и арестован. Всю ночь дома шел обыск, под утро папу увели, он сказал напоследок, что вышло какое-то недоразумение и вечером он уже будет дома. В следующий раз увидела отца Елена Яновна только в 44-м году, после его освобождения. Он оставался невыездным, а поскольку здоровье его было сильно подорвано каторжными работами, спустя два года после воссоединения семьи в возрасте 45 лет Ян Петрович скончался в Магадане.
P.S. СВЯТОСЛАВ И ИННА ТИМЧЕНКО
Мое детство настолько густо было пропитано этими историями и свидетельствами, артефактами и личными впечатлениями, что я была уверена: на эту тему не буду писать никогда. Но незадолго до своей смерти отец, уже тяжело болея, попросил меня сохранить эти его архивы и публикации для потомков и обязательно вернуться к этой теме, если в умы моих современников начнут забрасывать зерна сомнений: а точно ли все это было и было именно так или это «пятая колонна» сгущает краски? Ну а если даже и было, то не в таких страшных масштабах. Да и кто знает, может быть, и правда эти люди были врагами народа?
Я была убеждена, что этот момент на моем веку никогда не настанет, но на днях мой хороший знакомый, врач Военно-медицинской академии, задумчиво сказал: «Раньше я переживал, думал, что от нас скрывали геноцид собственного народа в сталинские времена. А сейчас я все чаще задумываюсь, а точно ли это было так, как нам рассказывают СМИ? Может быть, Сталин был прав и надо было уничтожить эту небольшую «группку врагов», чтобы поднять с колен страну и дать отпор врагам России и фашистам?!»
После этой фразы я поняла, что пора. Пора доставать чудовищный папин архив и сдувать пыль с главного дела его жизни — с исторического журналистского расследования длиной в десятилетия, которым я горжусь. Пожалуй, пора.
,
