Польский журналист Константы Геберт ждет суда. Закон, по которому он может попасть под уголовное преследование, действует с 1 марта этого года. О нем уже не раз писали и в Польше, и в других странах. Одни называют его законом о холокосте, другие — законом о «польских лагерях», а на самом деле он — об Институте национальной памяти. Две недели назад президент Анджей Дуда, уже поставив свою подпись, решил послать его в Конституционный суд. А пока суд будет проверять конституционность, закон будет работать. «Это все равно что накормить людей обедом, — говорит Геберт, — а потом послать кусочек на анализ, потому что вы подозреваете, что он мог быть отравлен».
,
,
Константы Геберт многие годы был ведущим журналистом в «Газете выборчей», да и сейчас публикует там колонки. А судить его могли бы за такое утверждение, опубликованное несколько недель назад в «Выборчей»: «Я заявляю, что многочисленные представители польского народа несут ответственность за соучастие в определенных нацистских преступлениях германского Третьего рейха. Это произошло в Едвабне 10 июля 1941 года, когда представители польского народа убили своих соседей-евреев, и во многих [других] случаях, когда представители польского народа выдавали и убивали евреев, скрывавшихся от германских властей». По новому польскому закону это может быть квалифицировано как уголовное преступление.
Впрочем, Константы Геберт преследования не опасается. Наоборот, он как раз и предлагает вызвать его в суд и рассматривать его заявление в газете как демонстративное нарушение нового закона:
Подайте на меня в суд. Давайте проведем там день, и пусть независимый суд решит, что говорит закон.
А закон говорит: утверждать, что польское государство и польский народ несут ответственность за соучастие в нацистских преступлениях, — это уголовное преступление. Нельзя говорить «польские лагеря смерти», потому что они не польские (что, несомненно, правда). Принижать ответственность украинских националистов за преступления против поляков тоже считается преступлением.
Закон критикуют — помимо всего прочего — за размытые и непонятные формулировки. Что значит «польский народ»? Все польские граждане или кто-то в отдельности? Или какие-то группы людей, и если да, то насколько большой должна быть эта группа, чтобы подпасть под действие закона? Возможно, суд и внесет какую-то ясность в формулировки, четче сформулирует определения. Но главный вопрос не в этом. Главный вопрос: зачем вообще нужен этот закон?
,
,
Польша, конечно, не единственная страна, в которой закон выборочно криминализирует высказывания по поводу каких-то исторических событий. Такие нормы есть во многих странах, не исключение и мы. В 2014 году в России были приняты поправки к Уголовному кодексу, где, в частности, говорилось о распространении «заведомо ложных сведений о деятельности СССР во время Второй мировой войны». Тот, кто пишет, скажем, о дружественных отношениях России и Германии накануне войны или о преступлениях НКВД в Катыни, вполне рискует получить уголовное обвинение. А сейчас в Думу вносится закон о наказании за «искажение истории Великой Отечественной войны». Тоже сигнал для историков.
А вот в Польше для историков и людей искусства в новом законе как раз делается исключение. Здесь это в первую очередь сигнал для журналистов. «Если профессор истории напишет книгу о поляках, которые убивали евреев, он, наверно, сможет попасть под исключение с этим исследованием, — объясняет мне Константы Геберт. — Ну да, он совершил преступление, но простим его, он ученый. А вот если я как журналист напишу об этом статью, я под исключение не попаду. Ссылаться на книги Яна Гросса, скажем, это все равно что в советские годы было бы сослаться на книгу Солженицына».
Кстати, о советских годах. Парадокс в том, что теперь весьма антикоммунистически настроенное правительство Польши фактически собирается защищать коммунистический режим: нельзя говорить, что Польша участвовала во вводе войск в Чехословакию в 1968 году, нельзя обвинять то правительство в расстрелах демонстраций польских рабочих в 1970-е годы или в депортации польских граждан украинской национальности сразу после войны.
Так зачем же нужен такой закон?
С одной стороны, задача вполне идеологическая: всколыхнуть патриотизм, защитить доброе имя от нападок врагов. Цель, в общем, не новая и вполне понятная (и очень знакомая, правда?). Но есть и другое, говорит Константы Геберт: «Дело ведь не в том, чтобы действительно скрыть то, что происходило, потому что все знают, что происходило. И не в том, чтобы защитить достоинство польского народа. Оно достаточно было защищено теми, кто честно расследовал преступления и тем самым повышал моральное доверие к нам. Смысл в том, чтобы показать, что правительство может вынудить вас говорить вещи, которые вы не захотели бы говорить, но правительство хочет, чтобы это было сказано. Когда журналист пишет то, что он (или она) совершенно не хочет писать, — это демонстрация силы правительства и нашей слабости. Правительство может и будет, и вы ничего с этим сделать не можете».
Мы сидим с Константы Гебертом в его тихой и уютной варшавской квартире, где фактически все стены занимают книги. В этот момент разговор о возможном суде над ним кажется чем-то далеким от реальности. Но я тут же вспоминаю все, что он рассказывал о сопротивлении в Польше в годы военного положения, о своем в нем участии, и понимаю, насколько серьезно он настроен:
Наш главный враг — наша собственная уступчивость. «Пусть они там наверху делают что хотят, пока они дают мне читать, что я хочу, говорить, что я хочу, делать, что я хочу, — мне все равно». Нет. Так не получится. Публичное пространство им не принадлежит. Оно — наше. И я имею в виду не только физическое пространство улицы, но пространство дискурса. Мы не можем позволить правительству его колонизировать и отбирать его у нас.
План Геберта прост: в день вступления закона в силу его колонка с предложением о судебном процессе публикуется в «Выборчей» снова. А дальше… «Если я выиграю, это будет скандал. Однако я предполагаю, что и в том случае, если я проиграю, это тоже будет скандал. И если меня вообще не вызовут – тоже. Честно сказать, я не вижу хорошего выхода из этой ситуации для правительства».
Тем не менее Геберт считает, что правящая партия ищет выход, поскольку загнала себя в ловушку. Конституционный суд — возможно, ее единственный шанс.
,
