«Я сама — мирное население»

Юлия Калинина, «Золотое перо России», обозреватель «МК», писала о боевых действиях в Чечне, детях Грозного и движении «Cолдатских матерей». Ездила с пулом журналистов министра обороны и руководила военным отделом газеты. Написала книгу, которой зачитываются коллеги и студенты. Сюжеты её колонок и постов в Cети выхвачены из повседневности, в которой рождаются и исчезают радость, надежды, страх, разочарование, глупость и предрассудки. О жизни и о работе Юлия рассказала ЖУРНАЛИСТУ.

— Когда‑то журналистам верили больше, чем советской власти — мол, есть такие честные люди, которые скажут правду, помогут решить вопрос и вообще жизнь улучшить. А сейчас?

— Быть журналистом — то же самое, что быть любым ремесленником. Журналистика — ремесло, которое состоит в добросовестном и объективном информировании общества. У нас в обществе журналистов путают с правозащитниками, но это совсем другая профессия. На моей памяти к журналистам у людей отношение было в основном меркантильное. Люди хотели, используя журналистов, решить свои собственные проблемы. Иногда — чисто шкурные. Но какие‑то из этих личных и шкурных проблем касались не одного человека, а многих. Тогда я как журналист могла от их частного случая подняться до проблемы. Получалась хорошая статья. Но при этом люди, которые, как ты говоришь, верили журналистам, сами часто меня обманывали. Недоговаривали, скрывали нелицеприятные для себя обстоятельства, стремясь решить свой вопрос. Сейчас от них поступает меньше подобных предложений, потому что поумнели. Понимают, что журналисты вряд ли помогут получить квартиру или скостить срок заключения.

— Какие качества нужны сегодня журналисту? Что тебе лично помогало в работе?

— Наглость, конечно. Терпение. Умение не обижаться, держать себя в руках. Мне помогало в работе то, что я всегда помнила, что действую не от себя лично, а от лица общества. Потому что я вообще человек стеснительный, интроверт к тому же. У меня в натуре такого нет — обличать людей, подступать к ним с кинжальными вопросами, вот это всё.

— Какой cвой материал ты считаешь самым удачным?

— Много было. Наверно, самый удачный — репортаж с окруженной военной базы в Ханкале в августе 1996 года.

— О войне писали многие журналисты. Но немногие участвовали в судьбе тех, о ком писали. Ты привезла в Москву чеченскую девочку, с которой пережила бомбёжку. Можно ли — и нужно ли сохранять дистанцию со своими героями?

— С девочкой вышло как‑то не очень складно. Она жила у меня год в Москве, ходила с моим сыном в один класс, потом я её отвезла родителям, когда война закончилась. У неё папа чеченец, мама русская. У них там в Грозном начались проблемы, потому что, когда город бомбили, чеченцы уехали в сёла к родственникам, а русские оставались, и мама этой девочки мародерствовала по соседским домам. А когда соседи вернулись, всё открылось, и их семье пришлось уехать в Ставропольский край.

Девочка через пару лет подросла, хотела учиться в Москве. А я вышла замуж к тому времени и не могла больше взять её к себе. Устроила её в Полиграфический колледж, там общежитие. Она училась через пень-колоду, а через полгода бросила, ей исполнилось 18 лет. Cтала жить самостоятельно. Пару раз появлялась, брала деньги в долг, но никогда не возвращала.

Родителям удалось эмигрировать в Канаду. Через несколько лет они стали её искать. Нашли через телепрограмму «Жди меня». Там сняли даже сюжет про неё и пригласили меня принять участие, но она сказала категорически, что не желает меня видеть и не придёт на съемки, если я там буду. Вот такая история. Чем‑то я перед ней провинилась, не знаю чем.

Про дистанцию ничего не могу сказать. С героями — так же, как не с героями. Есть близкие по духу люди — с ними мы остаёмся друзьями. Есть далёкие — с ними не остаёмся.

— Изменилась ли военная журналистика за последние двадцать лет? Осмысление конфликта, трагедии, преступления?

— Есть журналисты, которые ассоциируют себя с одной из сторон конфликта и поддерживают её в своих материалах. Есть журналисты, которые ассоциируют себя с другой стороной и поддерживают её. Я себя ассоциировала с мирным населением, поскольку я сама — мирное население. С их точки зрения я и «осмысляла» конфликт. Такие журналисты и сегодня есть. Вика Ивлева, например.

А что касается освещения конфликта, то разница большая. Например, во время чеченского конфликта журналистов посылали в командировку посмотреть, что там происходит, на войне, и рассказать об этом читателям и зрителям. Личное отношение журналиста, опирающееся на то, с кем он себя ассоциирует, накладывало, конечно, отпечаток на репортажи. Но прямых указаний типа «от тебя нужен репортаж про то, как боевики отнимают у чеченских детей еду, а наши военные, наоборот, еду этим детям привозят» журналистам не давали.

Сейчас дают. Журналисты, которые едут на войну от СМИ, поддерживающих политику государства, заранее знают, какие сюжеты им нужны. И если в реальности таких сюжетов не находится, они их подделывают.

— Сталкивалась ли ты с цензурой?

— Постоянно. Но подробно об этом я говорить не могу, потому что это условие моего контракта.

— Что ты не стала бы делать ни в коем случае?

— Врать в своих статьях не стала бы. Писать заведомую неправду.

— Стандарты профессий обсуждают сейчас в правительстве, комиссия из ста человек, кажется, разрабатывает стандарты для журналистов. Нужно ли это? Можно ли вообще говорить о выработке каких‑то общих правил поведения в журналистике?

— Нужно об этом говорить. Только не в правительстве. Это снизу должно идти. Профессиональная ассоциация журналистов должна вырабатывать такие правила и нести корпоративную ответственность за качество работы членов ассоциации. И это будет нормально и правильно.

Но у нас нет такой ассоциации. И боюсь, что не будет в обозримом будущем.

Союз журналистов не является в моем понимании такой ассоциацией. Я, кстати, никогда не была членом ни Российского, ни Московского СЖ.

— Сегодня модно говорить не о журналистике, а о медиа. Молодые верят в тенденции, технологии. Что для тебя интернет и его возможности? Можно ли новыми средствами призвать к традиционным либеральным ценностям?

— Общество наше расколото не первое столетие. Линия раскола постоянна — она между европейским путём развития России и «особым», каким ни у кого не было. В разные годы сторонники одного пути набирают больше силы, чем сторонники другого. Главное, чтобы власти сейчас не решили раскол ликвидировать физически, поубивав и сослав сторонников одного из этих двух путей. В нашем случае европейского, конечно. Но если всё обойдется, важно не вернутьcя в начало 90‑х. Важно быть готовыми радикально реформировать систему госуправления, чтобы на этот раз европейский путь зафиксировать накрепко.

Интернет может в этом помочь. И новые технологии могут, и все могут, кто способен день и ночь объяснять людям, что надо делать, и как, и зачем. Но, мне кажется, надо объяснять людям не про традиционные либеральные ценности, а именно про систему госуправления, реформа которой даст возможность устроить жизнь в стране более-менее приемлемо для всех.

— Что тебя потрясло и возмутило больше всего в последнее время в СМИ?

— Точка невозврата, после которой меня ничего уже не потрясает и не возмущает в СМИ, — это когда дали «двушечку» Толоконниковой и Алёхиной и прокремлёвские СМИ всецело поддержали такое решение.

— Мои студенты на журфаке сегодня мечтают изменить мир точно так же, как мои однокурсники когда‑то. Что бы ты им пожелала?

— Попробовать изменить мир.