Вроде бы столько лет прошло, а все равно — говоря о научной журналистике, просто невозможно его не вспомнить. Голованов был эпохой, медиумом, связующим времена и миры. До него, конечно, о науке и космосе писали многие. Но он первый показал, насколько этот разговор может быть интересен даже самому неподготовленному читателю. За его очерками и репортажами в «Комсомолке» выстраивались очереди у газетных стендов. Он просвещал советского обывателя и искушал воображение пытливого студента простотой сюжета и причудливым сочетанием аллегорий. Простота и выразительность его текстов о самых сложных предметах были его «визитной карточкой» и, бесспорно, изменили профессию. Он исключительно чутко относился к слову и смыслу профессионального высказывания — своего и чужого. В «Комсомолке», куда он попал в 1958 году практически случайно и где проработал почти до самой смерти, его мнение ценили выше суждений главных редакторов. Голованов написал лучшие книги о Гагарине, о программе «Аполлон», о физиках и философах. Фундаментальный труд «Королев. Факты и мифы» он готовил более тридцати лет. Опубликовал полторы тысячи газетных статей, 800 журнальных очерков, более 20 книг. Современники запомнили его блестящим острословом, членом жюри КВН, светским львом, мужем нескольких красавиц, участником рискованных дискуссий, другом опальных авторов. Таких журналистов больше нет. Их время ушло безвозвратно — как время первых полетов в космос и твиста, как время чтения запрещённых стихов на дружеской кухне. Но без этих людей наша журналистика была бы совершенно иной.
Надежда Ажгихина
,
,
Голованов учил: настоящий мужчина три дела должен делать сам, никому не перепоручая.
Спать со своей женой.
Чинить свою машину.
Дежурить по своей заметке.
Еще, помню, он приехал из очередной командировки в Париж, который любил самозабвенно, привез какого-то пойла, мы заперли дверь в кабинет, потому что пойла было немного, а желающих — выше крыши, и Голованов приступил к отчету. Отчет был краток. В их магазинах, сообщил Голованов, ветчину режут так тонко, что ее можно разбрасывать, как листовки. И на каждой писать: «Да здравствует капитализм!»
А еще однажды Голованова в минуту помрачения коллективного разума избрали председателем партсобрания. Тема была исключительно ответственная: о работе с пис мами трудящихся. Ответственность усугублялась ещё и тем, что на эту тему только что вышло соответствующее постановление ЦК, и к нам на собрание явились человек пять разнообразных кураторов — послушать, как мы будем одобрять и поддерживать. Бред клубился и заполнял Голубой зал до предела, Голованов откровенно маялся в президиуме. И вдруг встрепенулся: «Я сейчас, пожалуй, предоставлю слово себе… Тут все говорят о том, что мы должны делать ставку на «жизнеутверждающее письмо». Я этого не понимаю. Ну, получаю я письмо, и в нём говорится: у меня все замечательно, зарплатой доволен, с женой порядок, всем большое спасибо… Что я делаю? Я пишу: «Автор психически нездоров. В архив!..» Так что… Кто там у нас следующий?» Кураторы мрачно закрыли блокноты, только что назначенный главным редактором будущий спикер Государственной Думы нервно заерзал, собрание скомкалось и завершилось быстрее, чем мы опасались.
Еще Голованов, как всем известно, должен был полететь в космос. Королев прочитал рукопись его фантастического романа о подготовке полета на Марс и спросил: почему, мол, на самом интересном месте всё заканчивается? Голованов ответил: как к полету готовятся, он, слава Богу, знает, а собственно о полете — нет. «Так надо слетать!» — воскликнул Главный Конструктор, которого удручали бесцветные рапорты космонавтов («Нет, не поручик Лермонтов…» — бурчал он читая), и Голованов прошёл все необходимые тесты-испытания. Но Королёв умер, и первым журналистом, побывавшим в космосе стал — через четверть века —японец… Так вот, в начале восьмидесятых головановское личное дело рассекретили, и он ходил по коридору «Комсомолки» со своей медкартой, восклицая: «Смотрите, сопляки! Я среди вас всех единственный абсолютно здоровый человек!..»
,
,
…Боже, какая чушь вспоминается!..
Слава, Ярослав Кириллович Голованов, — один из самых ярких журналистов, писавших на русском языке в ХХ веке, человек безупречного вкуса и энциклопедических знаний, беспредельно талантливый, азартный и заводной, гений неформального общения, легкий, влюбчивый, капризный, патологически обязательный, пристрастный в оценках…
Мы когда-то вместе работали в «Комсомолке» (в одном некрологе ляпнули: «В последние годы он работал в «Ко сомольской правде»; да ни в какой другой газете он никогда не работал — ракетное КБ после «бауманки» да полвека здесь, на шестом этаже). Смешно, конечно, но я даже где-то полтора года возглавлял отдел, к которому он был приписан. Рукводить Головановым — это примерно то же, что руководить восходами и заходами; кукарекать, конечно, можно сколько угодно, но рассветать и смеркаться будет всё равно, независимо от кукареканий…
Слава не был обделен ни любовью, ни признанием, ни наградами. Одним из первых он стал лауреатом премии Союза журналистов СССР, получил высшую профессиональную награду — премию «Золотое перо», в 2003 году СЖР наградил его Почетным знаком «300 лет Российской прессы». Голованов неважно себя чувствовал, из Переделкина не выезжал. «Передайте этот знак Пашеньке Гутионтову, пусть он приедет и вручит мне лично». Приехать я так и не собрался, все откладывал и откладывал. Более важные дела, знаете ли, отвлекали… На поминках отдал знак его маленькой дочке Лельке. Вместе с удостоверением, в котором так и обозначено: «За заслуги перед отечественной журналистикой». Убежден: мало у кого эти заслуги столь весомы.
Павел Гутионтов, фрагмент из книги «Не все резко» (2013)
,
