Настоящее и будущее либерализма

Об этом — разговор главного научного сотрудника Института философии Российской академии наук, исследователя российского либерализма Алексея Кара-Мурзы и обозревателя «Новой газеты», лауреата премии «Золотого пера России» Павла Гутионтова.

Алексей Кара-Мурза. Мы очень многого не знаем о Февральской революции, но, главное, зашкаливает уровень вранья. Если же сравнивать Февраль с другими революциями, я бы назвал Великую французскую. Старый режим разваливался и у них, и у нас. Потом был террор. У них якобинцы, у нас большевики. У них лучшие люди страны — не людовики, их не канонизируют, потому что именно они довели до революции. Не канонизируют Робеспьера, Марата, эту шайку, устроившую якобинский террор. Взяли умеренную стратегию революции — Мирабо, Дантона, Камилла Демулена, жирондистов, — и они стали столпом идентичности либеральной демократической Франции. У нас же канонизировали Николая Второго, убиенное семейство, их, конечно, очень жалко, но именами наших робеспьеров, этих чудовищ — Володарского, Землячки и других, — до сих пор называются улицы. Имена же людей серьёзных, умеренных, хотевших провести серьёзные реформы, без террора, то есть имена мучеников свободы, как у французов Дантон, на которых могла бы опереться наша демократическая идентичность — Георгия Львова или Александра Гучкова, — предаются поруганию.

В этом смысле неплохо спелись реакционеры-охранители и новые ультрареволюционеры, которые говорят, что те были никчемные руководители, а вот мы пришли, ленинско-троцкистская гвардия, и создали великую Россию. Я же думаю, что без реабилитации деятелей Февраля, без восстановления памяти о действительно лучших людях, которые хотели свободы и были против революционного террора, в России ничего хорошего не будет.

Павел Гутионтов. Я случайно наткнулся на книгу, изданную в 1992 году Британским советом, на книгу о том, над чем смеялись в 1917 году. Карикатуры, юморески, шутки, анекдоты, фельетоны. Сегодня, если её переиздать, грянул бы поток уголовных дел. Госпожа Поклонская написала бы массу заявлений во всевозможные инстанции, КПРФ начала подавать свои заявления, «Единая Россия» — свои. В книге нет ни одного положительного героя. Измываются над всеми — над Лениным, Николаем, Керенским. Этакий коллективный Шарли Эбдо. Конечно, по этой книге изучать историю Февраля я бы не взялся, но мне кажется, что без такого, сатирического, подхода наш сегодняшний взгляд на события столетней давности не полон. Не точен, ограничен. И я согласен: вина за любую революцию лежит на старом режиме. Ни одна страна, её пережившая, не пришла к немедленному процветанию, но меня сегодня пытаются убедить, будто Россия, несмотря на войну, процветала, будто царь был замечательным человеком, умным, всё понимающим, благородным. Тем не менее издевательство над здравым смыслом, которому подвергалась огромная страна, со всеми назначениями, со всем произволом и коррупцией, всё это не могло не вылиться во что-то ужасное. Сейчас многие говорят о зарубежном заговоре, сионистском, масонском и тому подобное, который якобы привёл к Февральской революции. Но это не так! Все документы, свидетельства, мемуары показывают, что никто к революции не стремился. Она была стихийна. Это был великий исторический экспромт. И величайшая трагедия страны в том, что на волне этого экспромта не удалось удержаться достойным, болеющим за страну людям.

Алексей Кара-Мурза. Интересно, что в журналистике того времени обозначился водораздел — между теми, кто желал прогресса, подлинной свободы, и теми, кто поднимал смуту сознательно, кто пытался ловить рыбу в мутной воде.

Милюков не уходил из редакции, пока не вычитывал все гранки, часто и ночевал там же, на диванчике. В каждом номере была его редакционная статья о ситуации в Государственной думе.

Или Ариад­на Тыркова — великолепный думский репортёр, образец честной русской женщины-журналистки. И вот, с одной стороны, Тыркова и Милюков, с другой — публицисты Троцкий и Ленин. Сложилась ситуация, аналогичная той, когда Камилла Демулена отправили на гильотину его лучшие друзья, Марат, однако во Франции никому в голову не придет сказать, что Демулен — неудачник, он остался символом свободной журналистики, независимой, честной, и одновременно символом восходящей революции. Демулен хотел свободы, честной, светлой, и был Марат, друг народа, но самого неразвитого. Шарлотта Корде, которая убила Марата, — символ французской нации, потому что тирана и убийцу можно было только убить.

Возьмём покушение на Ленина на заводе Михельсона. Фанни Каплан. Симпатии наших учебников всегда были на стороне Ильича. Каплан — всё в ней нехорошо: и внешность, и то, что эсерка…

Это как назло бабушке отморозить уши. Это трагедия не либералов, что у них не получилось, это трагедия всей страны. Это же были замечательные люди. 

Удивляюсь, когда говорят, что князь Львов был бездарным администратором. Он был выдающимся руководителем, это показала его деятельность на посту председателя тульской губернской земской управы. Он был блестящим специалистом-практиком: и аграрием, и в области народного просвещения и образования, возглавлял земские союзы, которые спасли честь русской армии, про­игравшей японскую войну, организовавшие лазареты, походные кухни, перевязочные пункты, эшелоны для раненых. Сделал то же самое во время Первой мировой. А потом Львов, как лидер интеллигентных людей, оказался невостребованным. И он растерялся. Он привык общаться с солдатами-патриотами, а столкнулся с теми, которые, науськанные большевистской пропагандой, бросали штыки и шли грабить якобы эксплуататоров. Вместо того, чтобы воевать, шли громить поместья внутри станы.

Таким же был и Александр Гучков. Про него говорят, что он был «всего лишь» отставной прапорщик. Крыленко, кстати, тоже был отставным прапорщиком, но Гучков прошел англо-бурскую войну на стороне буров, был ранен, во время Русско-японской вой­ны был помощником главноуполномоченного Красного Креста, попал в плен, вернулся героем… Да, эти люди проиграли, но они не неудачники. На них, а не на таких, как Щегловитов или Штюрмер, которых по наущению Распутина назначал Николай II, держалась страна, не на назначенцах, а на настоящей выборной русской элите.

Павел Гутионтов. К сожалению, и сейчас нет незашоренного взгляда на то, что происходило сто лет назад. Мы не готовы давать оценки через сто лет!

Алексей Кара-Мурза. Мы занимаемся русскими либералами, ездим по регионам, в каждом регионе есть свои деятели. Мы не носим венки к памятнику Александру II. Мы не монархисты. Нам не хороший царь нужен, нам нужно гражданское общество. Прообраз его — земское движение, когда в каждом регионе, в каждом городе есть образованные, культурные русские люди. Практики. А раз ты практик, ты уже не радикал, ты знаешь, что почём. Вот эти люди, занимающиеся реальным делом, а не словоблудием, могли вытянуть страну. Временное правительство состояло из таких людей. Но хаос, захлестнувший страну, возобладал. Повторюсь — это и во Франции произошло, но Дантону памятники стоят, а о Робеспьере даже неприлично и говорить. Там никогда не будет ни улицы Марата, ни памятника ему, а Демулен — символ французской независимой журналистики. У нас же робеспьеры — герои и вечная болтанка. Реакция сменяется революцией, держимордовский режим — очередной смутой. А вот в середине жить, о чём мечтали деятели Февраля, мы до сих пор не научились.

Павел Гутионтов. Одной из наиболее педалируемых нашей пропагандой идей является идея всеобщего примирения. Мол, хватит противопоставлять белых красным, Временное правительство большевистскому. Надо обняться друг с другом и строить новую Россию. И проводят в пример постфранкистскую Испанию. Якобы испанцы смогли забыть свои противоречия, свою кровавую войну, свою диктатуру, смогли обняться.

Да, Франко выдвинул идею всеобщего примирения, но его сейчас признали преступником, и его режим признан преступным, что в 2002 году подтвердил парламент, в котором, кстати, большинство составляла профранкистская партия. И ни один депутат не проголосовал против — все за осуждение франкистского режима. А в 2007 году принят был и «Закон о памяти», который запрещал установление любых монументов, памятных досок, запретил давать названия улиц в честь любых деятелей франкистского режима. Ни одного памятника Франко! Испанцы нашли силы назвать вещи своими именами, а у нас прокурорши стирают слезы с памятника Николаю II, а мэры городов стирают слезы с памятников Ленину.

Пока мы не договоримся о том, что мы думаем о 1917 годе, мы никуда не продвинемся. Должна быть нацио­нальная дискуссия, в которой будет предъявлена вся правда о подлинных героях 17 года, которые пытались спасти страну, и об антигероях. Только в Москве вроде больше ста памятников Ленину, и нам постоянно повторяют: не сметь трогать историю! А сколько у нас памятников деятелям Февральской революции?

Алексей Кара-Мурза. Ни одного! Не можем поставить Муромцеву, председателю первой Думы. Ключевскому не могли поставить к юбилею. Пытались поставить памятник Николаю Михайловичу Карамзину, моему дальнему родственнику. Начали вроде бы хорошо, выделили деньги, хотели ставить памятник в Ульяновске, потом по всем каналам пустили версию, что Карамзин якобы родился в Оренбургской губернии…

Осенью прошлого года я был в Орле. За две недели до установки памятника Ивану Грозному. Для Карамзина Иван Грозный — это царь Ирод. Весь его девятый том — об этом. Что это было — назвать помазанника Божьего Иродом! Александр I расстроился, приняв это в какой-то степени на счёт всех помазанников… Так вот, когда я был в Орле, там вспоминали, как туда приезжал известный наш историк Сигурд Оттович Шмидт, один из основоположников краеведения, как ему поклялись, что поставят памятник Карамзину. Ведь Карамзин проводил месяцы и годы недалеко от Орла, в имении Плещеевых, всё шло к тому, что к юбилею будет памятник, и тут раз — Иван Грозный. Как же надо было смазать всю историю с гражданским миром, примирением: поставить вместо памятника Карамзину памятник царю Ироду, творцу одного из первых террористических режимов на Руси. Так и выясняется, что Карамзин слишком умён для власти, слишком либерален. Может быть, губернатор не компетентен, но слетаются люди определенного типа, и иродов поднимают на вершину…

Павел Гутинтов. Боюсь, что это демонстрирует как раз высокую компетентность. Знаете, когда началась первая сшибка по поводу возврата памятника Дзержинскому на Лубянскую площадь, выступил покойный ныне Отто Лацис. Он сказал, что не возражал бы против памятника Дзержинскому, но не как председателю ВЧК, а председателю ВСХВ, совета народного хозяйства. Дзержинский же был деятель намного более «правый», чем любой Бухарин или Рыков. Если бы дожил, то первым бы пошёл по какому-нибудь процессу 1938 года, намного раньше Бухарина и компании. Но многих радетелей исторической справедливости привлекает именно деятельность по искоренению инакомыслия и то, что сегодня говорят о примирении, это примирение на условиях Ивана Грозного, Сталина. Чтобы примирились и согласились считать Грозного великим государем, а Сталина — гордостью ХХ века. На любом другом условии — якобы очернение нашей истории.

Алексей Кара-Мурза. Надо вспомнить самые яркие фигуры хотя бы председателей русских Дум. Школьники хоть что-нибудь могут сказать о лидерах русского парламентаризма? Студенты с трудом вспоминают…

А Сергей Андреевич Муромцев, крупнейший юрист, председатель императорского юридического общества, свободно избранный профессор московского университета, депутат от Москвы, председатель первой Государственной думы?

Его за то, что выступил против закрытия Думы, лишили всех прав, он не мог больше избираться, сидел в Таганке, там простудился и в 60 лет умер. За его гробом шли двести тысяч человек! Есть фильм в Красногорском архиве о его похоронах. Даже мемориальную доску не удалось поставить!

Умер в 1910 году, и ему ещё повезло, а председатель второй Думы Фёдор Александрович Головин расстрелян в 1937 году, похоронен вообще неизвестно где, то ли в Бутово, то ли в Коммунарке. Председатель третьей Думы Николай Алексеевич Хомяков, сын знаменитого славянофила Алексея Степановича Хомякова, выдающийся человек. Я нашёл его могилу в Дубровнике. Я знал, что он там похоронен на православной части кладбища, но оно сильно пострадало во время войны, никто не озаботился приподнятием обелиска, теперь мы этим занялись. Могила Гучкова на Пер-Лашез в Париже утеряна. Наконец, могила Родзянко, последнего председателя Думы. Сейчас удалось организовать мероприятия в Белграде, где он похоронен. И это только вершины, а заместитель председателя первой Думы князь Долгоруков замучен в 1951 году во Владимирском централе. Ему было около 90 лет, его СМЕРШ захватил в Праге, обвинил в пособничестве фашистам, он-то как раз был в антифашистском подполье. Мы добились того, что были запрошены материалы КГБ, нашли примерное место и установили закладной камень Петру Долгорукову и всем замученным. Оказывается, ещё при советской власти было решение владимирского совета о том, что надо поставить памятник жертвам репрессий. Мы нашли эту резолюцию через 30 лет!

Князь Шаховской тоже расстрелян в 1938 году, тоже деятель земского движения уже в Ярославской губернии.

Мы не против увековечения памяти деятелей церкви, может быть, они заслужили. Но церкви как-то с Лениным стоять неудобно. Ведь это Ленин приказал расстрелять десятки, тысячи священников. Я в одной статье написал — на улице Бабы-яги никогда не вырастет Царевна Лебедь. А у нас таких улиц — сплошь и рядом. Если люди воспитываются, растут в такой топографии, в таком контексте, кем они вырастут?

Так что журналисты очень важны. В регионах мы опираемся прежде всего на местных журналистов-краеведов, которые историю знают пока ещё слабо. Но либеральная культура в регионах всё-таки развивается. Большевикам же важно что? Захватить мосты, телеграф и Кремль.

Павел Гутионтов. А зачем журналисту знать историю? Ни одного журналиста не смутило, что в центре Якутска, напротив замечательного краеведческого музея, стоит огромный памятник Емельяну Ярославскому, а у его подножия поставили, согласно идеям примирения, маленькую православную церквушку. Более безумного сочетания, церквушки с памятником председателю Союза воинствующих безбожников, представить себе невозможно. При этом, может быть, там единственное место на земле, где памятник Ярославскому был бы уместен: во время ссылки он был директором этого самого краеведческого музея и сделал его таким, каким он и сегодня славится.

Алексей Кара-Мурза. Любопытно, что на месте Ярославского хотели одно время поставить памятник Колчаку — адмирал Колчак дал якутам Конституцию. И в Якутске мы установили доску первому премьер-министру независимой Якутии, просветителю Василию Никифорову-Кулумнууру. Он учился у ссыльных, но стал не революционером, а либералом, считал, что Якутия — идеальное место для свободы. Все удивлялись: как можно строить либерализм на вечной мерзлоте? Он же говорил — только тут, из-под палки тут не работают. У меня как-то брал интервью журналист из Якутии, название он сам придумал «Якутия — родина русского либерализма». Многие сибирские либералы говорят: мы не были сосланы, это наша родина. В учебниках пишут, что это царь Ермака Тимофеевича послал в Сибирь, а это было купеческая складчина, дело Строгановых и других купцов… Кто может избавить общество от мифов? Свободная журналистика в первую очередь. Журналистика такая профессия, что её просто не бывает без свободы, она умирает. Свободные университеты и свободная журналистика продвинут основные либеральные российские традиции. Русские либералы настаивали на уважении к личности, на уважении к тем, кто ведёт себя по-граждански, осмысленно, а кто хочет лишить нас этого наследия, обкрадывает всех.

Павел Гутионтов. Журналистика не может не быть либеральной. Нелиберальная журналистика — это уже другая профессия. Равно как либеральная профессия юриста. Юрист не либерал — это уже работник спецслужб. Думаю, другой перспективы как возвращения к либеральным ценностям нет ни у России, ни у ее журналистики. Я тоже верю в то, что наступление на свободную журналистику, с которым мы сегодня сталкиваемся по всему миру, неминуемо захлебнётся, начнётся нормальное возвращение к подлинным профессиональным ценностям и подлинным ценностям цивилизованного мира. Цивилизованный мир — это мир либеральный. Практика последних десятилетий это очень ясно показала. Не может существовать общество, в котором законы диктуют мракобесы и террористы, а отдельные личности расцветают и творят во славу прогресса. Если мы хотим, чтобы страна выжила, нам надо вернуться к основным ценностям, которые неминуемо являются либеральными.

Алексей Кара-Мурза. Либерализм не пришёл к нам с Запада. Это ответ русской культуры на те вызовы, с которыми мы столкнулись, быть может, позже, Англии, Голландии или Франции. И одно из главных открытий либерализма в том, что зараза часто идёт не снизу, а сверху. То, что можно назвать новым варварством, идёт сверху. Провоцирует смуту, беззаконие, провоцирует под видом народного просвещения народное затемнение. Поэтому либералы в России всегда сражались на два фронта — против непросвещённости, скажем так — черни, и против произвола и самодурства власти. Это и есть та золотая середина, к которой надо стремиться. И мы тут никого не отпихиваем, никто не помечен заранее как проигравший в этом движении к здравому смыслу. Либералы должны сами все время учиться. Во-первых, овладеть тем массивом профессионального знания, которое накоплено в нашей стране. Не на Западе, за бугор особенно смотреть нечего.

У нас как минимум 200 лет мощной либеральной традиции. У нас есть Чичерин, Струве, тот же самый Карамзин, который всегда говорил, что он монархист по жизни, но республиканец в душе.

К этому надо быть готовым. Это может случиться гораздо раньше, чем мы предполагаем.

Сейчас готовится к выходу третье издание двухтомника биографий великих русских либералов, от Екатерины II до наших дней, издаёт фонд «Либеральная миссия», известный как фонд Ясина. Эти эссе, биографические портреты писали наши ведущие историки, политологи, правоведы. Я уже получил удовольствие как ответственный редактор. Предвижу удовольствие тех, кто первый раз прикоснётся к русской либеральной традиции. Традиция русская, свободолюбивая, и в этом смысле Россия вовсе не черная дыра, как думал Чаадаев. Я думаю, Россия очень многое может сказать цивилизованному миру. Без всякого мессианизма, просто своим умом, работоспособностью и тем огромным человеческим потенциалом, который, конечно, за ХХ век был растрачен во многом попусту. Но эти люди погибли, на мой взгляд, не зря. Мы помним о тех огромных жертвах, которые понёс русский либерализм вместе со всей страной. И я думаю, очень правильно в этот юбилейный год вспомнить о них.