Представить Россию без политзаключённых

Существуют разночтения относительно необходимости выделения такой категории уголовных и административных преследований (то есть по явным или скрытым мотивам тех, кто преследует), понимания их правовой природы и процедуры включения в списки конкретных заключённых.

Критерии этого давно предложены «Международной амнистией» (предпочитающей термин «узник совести») и, на другом языке, экспертами Совета Европы, которые закреплены Резолюцией ПАСЕ № 1900 (2012 год).

Перед правозащитным сообществом снова, как и десятилетия назад, стоит задача переопределить само это понятие в изменившихся условиях.

Конечно, любые организации и группы вольны делать свои выводы об этом на основе формализованных критериев или без них, но хотелось бы достичь согласия, используя правовой подход к описанию политически мотивированных преследований, хотя бы того рода, что ведут к лишению свободы и нарушению прав их жертв. Их задача — минимизировать субъективное политико-идеологическое пристрастие, избирательное внимание к уголовным делам только «своих», упрёки в пренебрежении правом.

В России последние годы ведётся регулярный мониторинг политически мотивированных преследований, ситуации с осуждением и наказанием их фигурантов. Правозащитный центр «Мемориал» на основании упомянутых критериев составляет их списки, последний из которых содержит более 90 имён с описанием уголовных дел.

Вот взятые наугад примеры, пара из типичных преследований «за слова» в газете или в интернете. Первый из сидельцев такого рода — Рафис Кашапов из города Набережные Челны, глава местного отделения Татарского общественного центра, привлекаемый к ответственности не в первый раз (я сам был его защитником по выбору более десяти лет назад, тогда Кашапова оправдали). Одинокий борец за интересы исламских народов, размещавший на странице «ВКонтакте» обвинения в российской аннексии Крыма, осужден к трём годам колонии общего режима по двум статьям Уголовного кодекса.

Другой мастер слова, уже более года находящийся под стражей, — сотрудник РБК и кандидат наук Александр Соколов, член «Инициативной группы по проведению референдума «За ответственную власть», обвиняется в организации деятельности экстремистской организации. Один из наиболее известных журналистов-расследователей, его диссертация «Влияние рентоориентированного поведения на инвестиции российских государственных корпораций» содержит критику правящей элиты.

И совсем иное дело «шпионки» — продавца на рынке в Сочи, Екатерины Харебавы, задержанной 2013 году и приговорённой за шпионаж к шести годам лишения свободы. Её «вина» в отправлении СМС-сообщения в 2008 году своему приятелю в Абхазии о прохождении колонны российских войск.

Три характерных случая из десятков им подобных, исходя из которых заглавный вопрос выглядит риторическим и вместе с тем обыденным. Анализируя эволюцию данного явления в нашей стране, необходимо подчеркнуть главное: политические репрессии разного масштаба и вида прочно связаны с отсутствием верховенства Права. Основанного на приоритете гражданских свобод и прав личности, как в «теле» легитимного закона, так и в равноправном состязательном уголовном процессе, справедливом отправлении правосудия на всех его стадиях.

Наличие в стране политических заключенных — лакмусовая бумага, выявляющая реальные, а не только нормативные особенности правовой системы государства, а также позицию властных структур. Особенно если они озабочены сохранением статус-кво, в том числе поддержанием в гражданах господствующих мнений и поведения. Не столь важно, каких — традиционных или революционных, архаических или модернизационных. Главное, чтобы немногие не мешали большинству «жить заодно с правопорядком».

Таким образом, постоянство наличия политически мотивированных преследований — от массового террора гражданской войны и 1930-х до точечных квазиправовых репрессий позднесоветского и нынешнего периодов — связано с глубинными свойствами нашего общественно-государственного устройства. И не в последнюю очередь с тем, что в нём остаётся по сути прежним или мало и поверхностно меняется.

Применительно к судебно-правовой системе это сохранившиеся институты ограничения личной свободы (в законе и практиках «силовиков») и культура чекизма как заведомо избыточных секретности, неподконтрольности «органов» и их легкодоступности к различным ресурсам принуждения. По отдельности мало что помогут изменить даже серьёзные изменения либо устранение одного из перечисленных факторов. А к ним можно добавить вертикализацию и милитаризацию правоохранительных ведомств, меж- и внутрикорпоративную круговую поруку и общеправовой нигилизм во всех звеньях судебно-следственной цепочки. И все они в совокупности порождают благодатную почву для рецидивного характера наступления на личные права и свободы граждан. Политика в текущем её понимании может меняться вплоть до противоположной, а структурные элементы политически-государственно мотивированных преследований и приёмы их воплощения на практике будут удивительно схожими.

Значит ли это, что нет смысла им противостоять? Скорее, наоборот: именно выявление системных пороков особенно очевидно на немногочисленных, но ярких примерах политических преследований. Их выявление и подробный анализ дают возможность не только указывать на злоупотребления со стороны правящего режима, но медленно и настойчиво выправлять фундаментальные изъяны государственной машины в лице следствия, суда, прокуратуры и системы наказаний. Которые, следуя неправовым законам и ухудшая «нормальные» неправомерным их применением, несут основную ответственность за немалые сроки изоляции от общества нынешних политзаключённых. В настоящее время их насчитывается уже несколько десятков, исходя из критериев, применяемых нашими правозащитниками: в списке, ведущимся правозащитным центром «Мемориал», почти 100 человек.

Притом что в стране гораздо больше жертв судебно-следственного произвола и тюремно-административного прессинга, не связанных с политической мотивацией принимающих решения о наказании преступников. Более того, исходя из нашей уголовно-правовой доктрины, отделить обычных зеков от политических сидельцев (при почти полном отсутствии «идеологических» статей в УК РФ) довольно трудно. И это, к тому же, даёт возможность многим юристам говорить, что понятие «политзаключённый» — неправовое. Пусть и так, но для понимания причин и следствий «посадки» это вполне рабочий термин. К тому же принятый во многих документах межгосударственных органов типа ПАСЕ, не говоря уж о практике авторитетных неправительственных организаций во всём мире. Поэтому, акцентируя внимание на политически мотивированных преследованиях, можно воздействовать на качество государственной власти, выявлять её «болевые точки» и врачевать их не разрушающим способом.

Остановимся на том, что постоянно в нашем отечестве, а что характерно именно для нынешних политических преследований.

Первое относится к тому, кого и за что сажают в наше время и какова позиция властей в этом вопросе. Пожалуй, и в советское время, и сейчас в списке признаваемых политзаключёнными представлен достаточно широкий спектр лиц и общественных направлений, не вписывающихся в мейнстрим. Конечно, теперь отсутствуют политические (в прямом смысле слова) статьи Уголовного кодекса, хотя большинство их преобразовано в «антигосударственные» и так или иначе связанные с действиями обвиняемых, а не их мнением по вопросам политики и идеологии государства.

Но в уголовном и административном праве остаётся ряд рудиментов (и число их растёт год от года), относящихся к деяниям, предшествующим и могущим привести, с точки зрения органов власти, к «общеуголовным преступлениям». Это создаёт широкую «серую» зону правоприменения, где можно найти всё: от полностью или частично сфальсифицированных дел террористической направленности, включая создание преступных сообществ и распространения «подрывных» материалов (сведений), до почти безбрежной экстремистской деятельности лиц и организаций, не только не причастных к насилию, но которых даже трудно уличить в разжигании ненависти или вражды по тем или иным квалифицирующим признакам. Если в советское время диапазон обвинений концентрировался на антисоветчине в узком или широком смысле слова, то сейчас он настолько широк и размыт законодательно, что даёт возможность, возбудить преследование почти по любому из упомянутых в законе признаков и связанному с ними поводу.

Поскольку за последние 25 лет разнообразие проявлений свободы слова, собраний и ассоциаций заметно возросло, то ведомственной инициативы снизу в появлении политически мотивированных дел больше, чем прямых указаний из Кремля посадить такого-то во что бы то ни стало. (Для этого достаточно правовой неопределённости принимаемых всё чаще «резиновых» норм, соответствующих федеральных и региональных законов на общем фоне борьбы со всем плохим в защиту всего хорошего…)

Получается, суть вопроса не в политических статьях Уголовного кодекса и специфическом внимании силовых органов к одним и тем же «несогласным» людям и группам. Особенность нынешних политически окрашенных преследований в том, что проводящие их стараются максимально откреститься от относящейся к их собственным интересам мотивации как бы законных действий.

Во многом им удобнее связать фигурантов «политических» дел с преступными явлениями типа террористических актов, сопротивления законным действиям полиции, а то и экономических, коррупционных, должностных правонарушений. Причём не всех подряд, а избирательно, в первую очередь в отношении не угодных по разным причинам людей, включая и должностных лиц. Заведомо числя таких людей преступившими божеские и человеческие законы, сформулированные в интересах большинства.

Это позволяет говорить об отсутствии в стране политических заключённых, ссылаясь на то, что этого понятия нет в нормативном поле. Именно поэтому особенно важна задача публично объяснять, что политические преследования обычно маскируются под общеуголовные.

И вместе с тем они обязаны не реальной опасности для общества от поведения их жертв и формальным подпаданием под конкретную уголовную статью, сколько размытым и избирательным использованием властных полномочий госорганов. Чтобы доказательно выявлять это, требуются беспристрастный анализ внеправовых мотивов возбуждения резонансных дел, которые неминуемо отражаются на привычных у нас методах ведения следствия и судопроизводства.

Такой вывод можно проиллюстрировать кратким обзором списка нынешних политзаключённых. Комбинацией этих факторов можно объяснить столь широкий диапазон жертв политически мотивированных преследований (даже тех, кто немалое время содержится под стражей). Это несколько учёных-шпионов, радикалы прямого действия разного толка, причастные или «назначенные» в совершении насилия в микромасштабах, пропагандисты, почти всегда декларативные, сопротивления практикам государственной политики…

Отметим самое важное в нынешней реальности:

1   заметное число среди политзаключённых не только тех, чьи действия связаны с их гражданской позицией и социальной активностью, но и других граждан, в чьём преследовании мотивы должностных лиц и ведомств обнаруживаются достоверно;

2   согласие в том, что политзаключёнными нельзя считать людей, использующих насилие против личности (кроме случаев необходимой обороны или крайней необходимости) либо прямо призывающих к нему по разным человеконенавистническим мотивам.

Даже если для большой страны политически мотивированных преследований не так много, каждое из таких дел показательно незаинтересованностью власти в защите свобод и прав людей, не смиряющихся с пассивным существованием в заданных общественно-политических реалиях. Пока они те, что есть, система будет стремиться изолировать самых активных и не согласных с ней в целях стабильности и государственной безопасности. Пусть не летальным для них способом, но используя неправовые нормы и методы, исходя из принципа стерпится — слюбится, а не ценности отдельной личности, её прав и свобод.

Можно ли это назвать законом природы? Будущее покажет.