А много ли осталось людей, могущих утверждать, что сидели за столом с последним российским самодержцем? Живущий в крошечном княжестве Лихтенштейн Эдуард Александрович Фальц-Фейн теперь явно единственный.
Барон дистанционно открыл нам металлическую калитку своей виллы «Аскания-Нова», названной в честь «семейного» заповедника. Но оказалось, что найти его в доме затруднительно. Он уже не один год прикован к постели – отказали ноги. Мы были поражены, что в огромном здании никого не было, никаких мамок-нянек. Тыркались во все двери на разных этажах – то столовая, то каминный зал, то кухня, пока не нашли искомую. Он лежал в кровати-загончике, неспособный даже повернуться – несколько лет назад отказали ноги. Для меня это было серьёзным потрясением: я привык его видеть стремительным и оживлённым. Жена Ольга подарила ему метровую белую орхидею в горшке, я – последние свои три книги, прочитал ему подробные посвящения на каждой.
«Я теперь очень редко кого принимаю, – произносит он своим высоким голосом, – только старых друзей и давних знакомых. Вы, Житомирский, в их числе». «Эта вилла видела многих знаменитостей, – видимо, продолжая тему гостей, делится он, – здесь были королева Елизавета со своим супругом Филиппом, голландский король, мой друг Ширак, Примаков ночевал, когда был министром иностранных дел, премьер Черномырдин вручал мне здесь орден… Кстати, у меня есть прямой номер телефона вашего президента, могу ему позвонить если что…»
Я стараюсь развлечь его воспоминаниями о наших прошлых встречах – в Альпах и в России. «А знаете, откуда у Фальц-Фейнов дворянство?» – испытующе спрашивает он. Я знаю, но готов выслушать его. «Я ведь ребёнком, – рассказывает барон, – встречался с последним российским самодержцем. Николай II в 1914 году приезжал познакомиться с заповедником «Аскания-Нова». Ему так всё понравилось, особенно лошади, что он даже заночевал в нашем доме. А узнав, что Фридрих Фальц-Фейн ежегодно поставляет для кавалерии более сотни лошадей, нам и пожаловал дворянство».
,
,
,
«А вы встречались с Гитлером?» – ошарашивает меня теперь уж вовсе неожиданным вопросом Эдуард Александрович, явно упустив из виду нашу разницу в возрасте и прочие обстоятельства. «Если бы я встречался, мы бы сейчас с вами не беседовали», – попробовал отшутиться я. «А вот мне довелось – мы сидели неподалёку в ходе берлинской Олимпиады… И привела меня туда профессия репортёра. Я ведь тогда был корреспондентом французской газеты L’Auto, – проговорил барон. – А начиналось всё с моего увлечения спортом, в первую очередь велосипедом».
Да, в журналистику он, можно сказать, въехал на велосипеде. Ещё в детстве полюбил гонять на нём. А учась в агрономическом институте в Ницце, после занятий мчал по пригородным шоссе. В результате выиграл чемпионат Парижа, о чём написала популярнейшая спортивная газета L’Auto, сопроводив заметку фотографией победителя. Он стал считать газету «своей» и как-то заскочил, чтобы поделиться наблюдениями о велогонке «Тур де Франс». Его язвительный, но профессиональный комментарий на прекрасном французском, одном из шести его языков, случайно услышал шеф издания. «Вот такой толковый парень будет хорош на месте нашего собкора в Берлине, пусть рассказывает о подготовке немцев к Олимпиаде», – бросил он коллегам. Вопрос был решён, и в Германии появился прекрасно воспитанный элегантный красавец, любящий спорт, расторопный и находчивый, без акцента говорящий по-немецки, да к тому же с немецкой фамилией. Меньше походить на русского было трудно. Хотя поддерживать требующий расходов «великосветский» стиль жизни было непросто. Об этом он поделился с любимым дедушкой Николаем Епанчиным, живущим в эмиграции бывшим царским генералом, а тот написал в своей книге воспоминаний: «Внук усердно работает, состоя представителем французского журнала L’Auto в Германии, и живёт в Берлине; работает много, но получает мало, вследствие большой разницы цены франка и марки… За каждые 15 франков он получает только одну марку, а жизнь в Берлине дорогая… Он состоит подданным княжества Лихтенштейн, что избавляет его от прелестей гитлериады».
Но редакционных шефов собкор не разочаровал: не размениваясь на записи, он в голове строил свои корреспонденции и с ходу диктовал их по телефону, обгоняя по оперативности других коллег. Хорошее знание спортивной тематики плюс личное обаяние и обходительность, скрывавшая профессиональную напористость, – всё это приносило плоды. В парижской редакции его начнут ставить в пример другим и вскоре аккредитуют на Олимпийских играх.
В преддверии Олимпиады в Берлин съехались сотни журналистов. И им было о чём сообщать: немцы тратили гигантские средства на проведение этих игр – стадионы, автобаны, все условия для спортсменов, пышная символика, первая эстафета олимпийского огня. Далёкий от политики, журналист тогда был сосредоточен на всей этой проблематике. Это позже он скажет и повторит теперь: «Каким же Гитлер был дураком, чтобы напасть на Россию!» А тогда он встречался со всеми главными фашистскими бонзами, которые старались расположить к себе мировую прессу, устраивая пресс-конференции и коктейли, на время были даже убраны с глаз общественности юдофобские таблички и объявления. Все фашистское руководство во главе с Гитлером пришло на соревнования спринтеров, где выступал и «непобедимый» немецкий бегун. Но «золото» завоевал американец Джесси Оуэнс – мало того, что не ариец, так ещё и темнокожий.
«Мне было прекрасно видно, – вспоминает барон, – как Гитлер тогда скривился и выскочил из ложи. Потом уже, когда Оуэнс завоюет четвёртую золотую медаль, фюрер постарается как-то держать себя в руках и открыто не демонстрировать собственной ярости. Кстати, молодой репортёр не забывал пользоваться и своим фотоаппаратом «Лейка». Пробравшись всеми правдами и неправдами сквозь толпу охранников фюрера, смог сфотографировать прибытие его личного автомобиля. Рассказывая об этом, по сути, изложил своё кредо: «В журналистике ничего не сделаешь, если будешь вести себя как шляпа».
,
,
У него, к слову, до сих пор хранится журналистский документ – красная книжечка «корреспондента ИТАР-ТАСС в княжестве Лихтенштейн барона Э.А. Фальц-Фейна». «Когда мне выписывали это удостоверение, тассовцы смеялись: «Вы единственный барон среди наших собкоров!» – улыбается он.
,
,
С Эдуардом Александровичем мы познакомились ровно двадцать лет назад. С группой журналистов я тогда приехал в Швейцарию. Одной из целей поездки, организованной создателем швейцарского туристического офиса в России журналистом Геннадием Габриэляном, много лет проработавшим собкором ТАСС, было информировать общественность о грядущем двухсотлетии суворовского похода в эти края, легендарном переходе через Альпы. У знаменитого Чёртова моста через реку Ройс, подле высеченного в пологой скале памятника суворовским «чудо-богатырям» мы и встретились с Фальц-Фейном. «Столько журналистов сразу! Это такая радость. Я ведь тоже в прошлом ваш коллега…» – восклицал он. Потом с увлечением рассказывал об истории этого памятника – выбитого в скале креста, созданного князем Голицыным, учил дудеть в чудовищной длины пастушеский рог, затем водил по горным кручам, знакомил с музеем, посвящённым Суворову. Стройный, лёгкий в движениях, с прекрасной реакцией и чувством юмора, пышноволосый шатен, это был 84-летний молодой человек.
Он сделал немало для заполнения белых пятен в истории похода российского полководца. В частности, обнаружил документы о прохождении частей русской армии и через Лихтенштейн. Установил в честь этого в здешнем городке Бальцерс изящный памятный знак. Оказал решающую – финансовую и организационную – помощь в издании книги «Чёртов мост. По следам Суворова в Швейцарии» тассовца Георгия Драгунова.
Мы уже тогда начали с Эдуардом Александровичем долгое интервью, растянувшееся не на один год – во время каждой новой нашей встречи мне удавалось узнать что-то новое и завлекательное. И вот сейчас, едучи из Цюриха в столицу княжества городок Вадуц, я листал свои заметки, перебирал в памяти его жизнь, столь знакомую мне по его рассказам и собственным публикациям.
,
,
,
…Когда отмечалось столетие Русского музея, Эдуард Александрович был в числе наиболее почётных гостей. Известный как самый щедрый даритель и меценат номер 1, он на сей раз ничего не презентовал юбилярам. Так и начал свою речь: «В этот раз я вам ничего не привёз…» Изумление публики сохранялось до тех пор, пока в завершение своего выступления он не объявил: всю свою гигантскую коллекцию картин, среди авторов которых крупнейшие российские живописцы, он завещает Русскому музею. Всё встало на свои места, а барон лишний раз подтвердил своё реноме. Я сегодня увижу эти холсты в рамах, практически закрывающие стены его виллы.
В канун его награждения орденом Дружбы народов он получил «пожелание» от российских чиновников составить перечень его даров – полотен, скульптур, исторических реликвий, зачастую в каждом отдельном случае обошедшихся ему во многие десятки, а то и сотни тысяч долларов. «Но я же не вёл никаких записей того, что передавал России…» – сокрушался Эдуард Александрович, как-то рассказывая мне об этом. В итоге ему с грехом пополам удалось составить реестр своих даров, переваливший за восемь десятков «позиций». Российский премьер Виктор Черномырдин самолично вручил барону высокую государственную награду на его вилле в Вадуце. Правда, на следующий день он отнёс этот орден ювелиру, чтобы тот убрал с него серп и молот. («После того, как братишки в бескозырках растерзали мою замечательную бабушку, после мытарств моей семьи мне не хотелось видеть этот символ на награде…».)
Усилиями барона перенесён и захоронен на Новодевичьем кладбище прах Шаляпина (барон добился согласия на это своего доброго знакомого президента Франции Ширака, однако на саму церемонию в Москву его пригласить забыли, и он узнал о событии из газет). Серьёзную брешь в российской культурологии заполнила богатейшая библиотека Дягилева и Лифаря, которую он приобрёл на торгах. Благодаря проведённой им блестящей политико-дипломатической операции Москва в своё время получила право на проведение Олимпиады-80. Только после этого ему впервые дали въездную визу в СССР. До этого отказывали как «белоэмигранту». Главным образом именно его усилиями на перевале Сен-Готард был установлен конный памятник Александру Суворову, солдаты которого за два века до того одержали здесь блестящую викторию над французами.
Но откуда всё же у барона средства на меценатство и благотворительность? Ведь одни бесконечные авиаперелёты и отели влетают ему в копеечку. Да и в самой России он тратит немало на свои проекты. Например, на восстановление храма Пажеского корпуса в Санкт-Петербурге, создание там музея этого корпуса. Некоторые думают: наследство. И ошибаются: после Октября семья Фальц-Фейнов, чудом уцелев, бежала из России практически без средств. Единственная надежда была на домик, предусмотрительно купленный отцом юного Эдуарда на юге Франции, в Ницце. К сожалению, отец, ещё не доехав до Франции, в результате всех потрясений скончался от сердечного приступа, но средства от продажи домика помогли семье существовать, а Эдуарду получить образование. А дальше работа и… скорость.
Пьянящее ощущение скорости он испытывал, когда выигрывал крупнейшие состязания по вело- и автогонкам. Любовь к скорости он сохранит до весьма зрелых лет, чему мне довелось быть свидетелем, когда он мчался по альпийским кручам на своём вишнёвом спортивном «Мерседесе». Однажды его остановила дорожная полиция – вверх по горному серпантину он несся со скоростью 250 километров в час. Это был тот случай, когда на невинный вопрос водителя: «Я, что, слишком быстро ехал?» мог последовать ответ: «Нет, слишком низко летели». В тот раз, правда, ситуация получила иное развитие: увидев из документов, что лихачу ближе к девяноста, чем к восьмидесяти, полицейские уважительно взяли под козырёк… Он всегда очень гордился своим прозвищем – Baron Quick («быстрый барон»).
…Кончилась война, и в 1945 году он сел на свой любимый велосипед, захватил не менее любимую «Лейку» и отправился в княжество Лихтенштейн. Ещё в России любимый дед и его матушка завязали доброе знакомство с послом Австро-Венгрии – князем Лихтенштейна, который тогда входил в империю Габсбургов. Видимо, предчувствуя надвигающуюся катастрофу, князь предложил свою помощь и гостеприимство «в случае необходимости». И сдержал слово: предоставил Эдуарду гражданство и пожаловал титул барона. Сверх того ссудил и деньгами – 50 тысячами долларов. Фальц-Фейн решил сделать ставку на туризм. Открыл магазин национальных сувениров и, проявив недюжинную деловую сметку, направил поток туристов, которых прежде в княжестве и не бывало, прямиком к прилавкам своего магазина. Пришлось выложить 10 тысяч долларов турфирме, возившей туристов по семи европейским странам, за изменение маршрута – заезд в княжество и часовую остановку около его магазина. Вскоре долг князю был возвращён.
А как сложилась его личная жизнь? Однажды удалось сподвигнуть его на разговор на эту деликатную тему. Вот что я тогда записал.
«Мы, Фальц-Фейны, всегда были Казановами, и я тут не исключение», – с едва заметной улыбкой задумчиво произносит он. Но барон не был банальным соблазнителем, «коллекционером сердец». С приятельницами его связывали достаточно глубокие эмоции, которые даже после расставания никогда не перерастали в неприязнь. Он старался отдавать – свои чувства, внимание, заботу – и оттого получал так много взамен. «Я действительно всегда шёл по стопам великого Джакомо, – говорит барон после паузы. – Правда, соблюдая три правила. Во-первых, верность жене. У меня было два брака (одна жена сбежала с американцем, другая погибла от передозировки наркотиков), и на эти годы для меня существовала только одна женщина. Во-вторых, среди героинь моих романов были только незамужние – зачем связывать себя с чьей-то женой, создавая проблемы сразу для нескольких человек? На свете есть столько свободных прекрасных дам! Отчего я должен лишать их удовольствия общаться со мной? Я никогда не попадал в какие-то неприятные истории, мужья не вызывали меня на дуэль… И в-третьих, я всегда сохраняю добрые отношения со своими бывшими приятельницами. А в их числе и голливудские кинозвёзды, и дочери коронованных особ, и другие знаменитости. Вообще, все мои приятельницы были милыми, хорошо воспитанными женщинами. Я ни разу не нарвался на стерву. Так что пока мне везёт… И сейчас по субботам на моей вилле «Аскания-Нова» меня навещает дама. Отнюдь не всегда одна и та же».
Замечу, что разговор на эту деликатную тему состоялся, когда барону близилось к девяноста.
После трагической кончины его второй жены Кристины, он решил больше не искушать судьбу, не связывать себя новым супружеством. На своей вилле в Вадуце жил совершенно один. Пока позволяло здоровье, сам ухаживал за садом («у меня же высшее агрономическое образование!») – окучивал, купировал, унаваживал. Сам убирал в комнатах и чистил серебро («это проще, чем кого-то учить это делать»). Сам потчевал многочисленных гостей («но чтобы только за собой мыли посуду!»). Сам, разумеется, себе готовил. Что было не сложно. «Я ем как птичка, – сказал он когда-то, повествуя о своём рационе, – утром чашка шоколада с молоком, кусочек чёрного хлеба, граммов 20 меда, вместо плотного обеда – йогурт, немного фруктов, на ужин позволяю себе кусочек ветчины с чёрным хлебом, готовлю борщ». – «С чесноком?» – поинтересовался я. «К сожалению, чеснок использовать не могу – а вдруг придётся целоваться с дамой?» – не без озорства ответил мне тогда Эдуард Александрович.
,
,
Диета – одно из нескольких слагаемых, позволявших ему до, мягко говоря, весьма преклонных лет сохранять прекрасную физическую форму. Второе слагаемое – это спорт. На протяжении десятилетий частенько по утрам садился на велосипед, чтобы километров двадцать отмахать по лихтенштейнским холмам. Третье: никогда не курил и не пил спиртного – это нельзя было совмещать с занятиями спортом. И возможно, главное: всю жизнь – и когда был репортёром, и когда стал меценатом, – был с головой погружён в интересную работу и делал массу увлекательных и полезных дел, это, по его словам, «придавало сил».
Сегодня барон – кавалер российских орденов, удостоен награды РПЦ – ордена преподобного Сергия Радонежского, награждён Грамотой за подписью первого президента России. На этажерке подле его кровати я увижу коричневую кожаную папку с золотым тиснением «Государственная Дума Российской Федерации», заполненную бесчисленными поздравлениями.
В своё время мне довелось присутствовать при вручении Эдуарду Александровичу Юбилейной медали Дягилева, когда прозвучали столь важные для него слова: «Столько, сколько сделал для русской культуры барон, наверное, не сделал никто». На Конгрессе соотечественников Эдуард Александрович сидел в президиуме, вместе с российским президентом. А один из дней рождения, на который он пригласил и меня, барон отметил по адресу: Москва, Красная площадь, дом один. В здании Исторического музея его тогда чествовали как большого друга нашей страны. «России принадлежит моё сердце», – растроганно сказал Фальц-Фейн в ответном слове.
Мы ещё долго обменивались какими-то общими воспоминаниями, расспрашивал он и о том, что происходит в России и на Украине («а то из телевизионных передач понять ничего невозможно…»). Спросил, в какое время будет транслироваться пасхальная служба из Москвы – он ведь первый православный в роду лютеран Фальц-Фейнов. Мне показалось, что он устаёт, и я спросил разрешения его покинуть. «Нет-нет, девушка, которая мне помогает, придёт ещё через полчаса, и перед её приходом я вас выпровожу. Давайте, Владимир, лучше сфотографируемся». Я был немного удивлён этим его желанием – в подобном виде, наполовину парализованный, со снятыми зубными протезами далеко не всякий хотел бы быть запечатлённым. Во время краткой «фото-сессии» он повернул к объективу презентованные мной мои книжки – сам был когда-то фотожурналистом.
«Как вы думаете, сколько я ещё проживу? Ведь мне скоро 104», – спросил он неожиданно. «Одному Всевышнему это известно, главное, что вы продолжаете жить, сохранили память, интерес к окружающим событиям», – ответил я. Он читает, смотрит телевизор, отвечает на телефонные звонки, просматривает почту, иногда принимает давних знакомых. Да и чувство юмора, как оказалось, барон не утратил – напоследок, узнав, что мы с Ольгой вместе 44 года, с лёгкой улыбкой поинтересовался: «И вы ещё не поубивали друг друга?» Затем, протянув Ольге ветшающую руку, уже серьёзно произнёс: «Берегите его…»
Мы проходим мимо окна, открывающего ему волшебный вид: расцветающие деревья на фоне заснеженных альпийских пиков, лёгкие облачка на пронзительно синем небе… У него теперь есть очень много времени, чтобы любоваться этим видом.
,
,
