Риск-менеджмент для СМИ по новым правилам*

4. Один из фундаментальных принципов, получивших отражение в Обзоре, сформулирован следующим образом: «Критика деятельности лиц, осуществляющих публичные функции, допустима в более широких пределах, чем в ­отношении частных лиц».

Этот концепт, несмотря на то что Верховный суд перио­дически подчёркивает его значимость, с трудом приживается в российской правоприменительной практике. Как вполне красноречиво отмечено в Обзоре, «особую сложность вызывает рассмотрение дел о защите чести, достоинства и деловой репутации лиц, осуществляющих ­публичные функции».

Юридически такая проблема предопределена двойственностью ситуации: с одной стороны, Конституция и принятое в её развитие законодательство гарантируют каждому, в том числе и государственному служащему, право на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, защиту своей чести и доброго имени.

С другой стороны, профессиональная сфера деятельности политиков и государственных служащих предполагает наличие определённых ограничений в осуществлении конституционных прав и свобод, что обусловлено исполнением публично-правовых обязанностей, подразумевающих в числе прочего и отчётность. Логика таких ограничений может быть продиктована применением аргументов Европейского суда по правам человека, который в своей практике неоднократно ссылался на то, что любой политический деятель неизбежно и сознательно открывает себя для тщательного наблюдения за каждым своим словом и поступком со стороны журналистов и большей части общества, следовательно, он должен проявлять большую степень терпимости. В российском законодательстве ограничения для чиновников тоже присутствуют, в частности, статья 17 закона от 27 июля 2004 года «О государственной гражданской службе Российской Федерации» содержит целый ряд запретов и ограничений в работе, которые не релевантны для других граждан. В числе прочего государственные служащие ограниченны в выражении оценок и суждений в отношении работы органов власти, в которых они работают.

Верховный суд РФ, продолжая попытки приучить российские суды к применению международных стандартов, более детально рассмотрел в Обзоре принципы установления правильного баланса между такими ценностями, как свобода выражения мнения и защита чести и достоинства публичных фигур, сославшись на практику Европейского Суда. В частности, в постановлении по делу «Федченко против Российской Федерации» от 11 февраля 2010 года ЕСПЧ указал, что в отношении государственных служащих, действующих в официальном качестве, как и политиков, рамки допустимой критики шире, чем в отношении частных лиц.

Европейский Суд, как указывается в Обзоре, также отмечает, что пункт 2 статьи 10 Конвенции о защите прав человека и основных свобод даёт мало возможностей для ограничения политических высказываний или дебатов по вопросам, представляющим всеобщий интерес. Кроме того, хотя нельзя сказать, что слова и поступки государственных служащих и политических деятелей в равной степени заведомо открыты для наблюдения, государственные служащие, находящиеся при исполнении обязанностей, подобно политикам, подпадают под более широкие пределы допустимой критики, чем частные лица (дело «Дюндин против Российской Федерации», постановление Европейского Суда от 14 октября 2008 года).

Еще один важный тезис: пределы допустимой критики шире в отношении правительства, чем простого лица или даже политика. При демократическом режиме действия и бездействие правительства должны быть помещены под внимательный контроль со стороны не только законодательной и судебной власти, но также общественного мнения. Кроме того, доминирующее положение, которое занимает правительство, делает необходимой демонстрацию сдержанности, когда встаёт вопрос об уголовном преследовании, особенно когда имеются другие средства ответа на неоправданные нападки и критику со стороны его противников.

Наконец, право на свободу выражения важно, по мнению Верховного суда, и тогда, когда происходит столкновение мнений и позиций между самими политиками, использующими СМИ для публичного распространения своего мнения. И здесь тоже должны быть правильно расставлены акценты: согласно позиции ЕСПЧ, свобода выражения мнения представляет собой одну из несущих основ демократического общества, основополагающее условие его прогресса и самореализации каждого его члена. Свобода слова охватывает не только информацию или идеи, которые встречаются благоприятно или рассматриваются как безобидные либо нейтральные, но также и такие, которые оскорбляют, шокируют или внушают беспокойство. Таковы требования плюрализма, толерантности и либерализма, без которых нет демократического общества. Ценная для каждого свобода выражения мнения также представляет ценность для политических партий и их активных членов. Они представляют своих избирателей, рассматривают вопросы, которые их заботят, и защищают их интересы. Таким образом, вмешательство в свободу выражения мнения политика, члена оппозиционной партии требует от суда наиболее острого контроля.

Проблема применения всех вышеприведенных и весьма наглядных тезисов состоит в том, что оно наталкивается на формальную логику российских судей: если нарушение имеет место, то наказание за него должно следовать независимо от действия и степени значительности дополнительных факторов. Если сведения распространены в отношении публичной фигуры и содержат признаки порочащих, то не удовлетворить иск суд не сможет. В этой связи ответчикам по таким категориям дел, а именно ими чаще всего выступают средства массовой информации, стоит в случае возникновения споров строить защиту, упирая на то, что наказание за диффамацию (при назначении которого суд имеет большее усмотрение, чем при решении вопроса о наличии или отсутствии факта нарушения) в случае критики публичной ­фигуры должно быть минимальным.

В качестве заключения рассмотрения ключевого принципа важным представляется указать и на то, что, по сути, позиция, сформулированная Верховным судом, закладывает фундамент для конструирования такого института, как право на критику органов власти и публичных фигур. Несмотря на то что запрета на таковую в законодательстве нет и предусмотренный в Конституции принцип политического и идеологического плюрализма подразумевает возможность выражения неодобрения действиям публичных властей, прямое использование термина «критика» при характеристике действия, однозначно допустимого в правовом поле, имеет существенное значение. Это связано в том числе и с тем, что в последние годы наметился тренд на расширение возможности привлечения к ответственности за критические высказывания не только в рамках диффамационного законодательства, но и в соответствии с экстремистским законодательством. Для формирования единообразной и сбалансированной практики Верховный суд в постановлении Пленума от 28 июня 2011 «О судебной практике по уголовным делам о преступлениях экстремистской направленности» указал, что при установлении в содеянном в отношении должностных лиц (профессиональных политиков) действий, направленных на унижение достоинства человека или группы лиц, «необходимо учитывать положения статей 3 и 4 Декларации о свободе политической дискуссии в средствах массовой информации, принятой Комитетом министров Совета Европы 12 февраля 2004 года, и практику Европейского Суда по правам человека, согласно которым политические деятели, стремящиеся заручиться общественным мнением, тем самым соглашаются стать объектом общественной политической дискуссии и критики в средствах массовой информации; государственные должностные лица могут быть подвергнуты критике в средствах массовой информации в отношении того, как они исполняют свои обязанности, поскольку это необходимо для обеспечения гласного и ответственного исполнения ими своих полномочий. Критика в средствах массовой информации должностных лиц (профессиональных политиков), их действий и убеждений сама по себе не должна рассматриваться во всех случаях как действие, направленное на унижение достоинства человека или группы лиц, поскольку в отношении указанных лиц пределы допустимой критики шире, чем в ­отношении частных лиц».

5. Значение при рассмотрении споров имеют ключевые позиции тех или иных публикаций; наличие ошибок, существенно не изменяющих общую концепцию, не должно быть основанием для удовлетворения диффамационного иска.

Согласно позиции Верховного суда «лицо, распространившее сведения, освобождается от ответственности, если докажет, что такие сведения в целом соответствуют действительности». При этом не требуется доказывать соответствие действительности каждого отдельно взятого слова или фразы в оспариваемом высказывании. Установление того, какие утверждения являются ключевыми, осуществляется судом при оценке сведений в целом.

Основанием для выработки Верховным судом позиции стал разбор решения одного из судов по делу, в котором юридическое лицо обратилось с иском к редакции газеты, написавшей о тяжёлом финансовом положении компании. Газета указывала на наличие значительных долгов перед бюджетом (с указанием суммы долга) и кредиторами, на инициирование процедуры банкротства и введение внешнего управления. В суде был подтверждён основной постулат статьи: у истца действительно были долги, в самом деле была начата процедура банкротства. Однако размер долга перед бюджетом подтверждён не был, а равно было уточнено, что в хозяйственном обществе ­введён не внешний, а временный управляющий.

Иными словами, если сформулировать подход Верховного суда с использованием более простых формулировок, можно говорить о том, что неточности, ошибки в публикации не могут сами по себе быть наказуемы, если при этом общая канва публикации ­соответствует действительности.

6. Средство массовой информации не может быть освобождено от обязанности по опубликованию опровержения недостоверных сведений даже в том случае, когда есть основания для освобождения от ответственности за распространение порочащих сведений. Несмотря на то что логика этого решения следует из закона и правоприменительных актов, тем не менее, очевидно, существует потребность в разъяснении этого принципа как для судов, так и для средств массовой информации. Закон о СМИ действительно предусматривает случаи, когда СМИ освобож­даются от ответственности за распространенные ими сведений (статья 57), однако некоторые участники медиарынка не понимают, что распространение опровержения не является мерой ответственности: это способ восстановить репутацию пострадавшего лица, а не наказать того, кто распространил недос­товерные сведения, пусть даже действуя невиновно. Кроме того (и в Обзоре это также подчёркнуто), обязательность распространения опровержения перепечатавшим диффамацию средством массовой информации обеспечивает должный баланс интересов в информационной среде. В противном случае возникает достаточно простая технология дискредитации человека или компании: порочащий материал распространяется через маленькое, никому не известное издание и в нём же опровергается, в то время как перепечатавшее диффамацию массовое издание ответственности не несёт и опровержение тоже не распространяет.

Сформулированный выше принцип поддерживается Верховным судом крайне последовательно: в обзоре дан ориентир на обеспечение обязанности интернет-сайтов распространять опровержения даже в том случае, когда они не контролируют размещаемый на них контент, а распространяют user generated content.