Всё очень индивидуально

— Вы пришли на телевидение в 1990-е годы, поменяв медицину на журналистику. Оправдались ли ваши ­ожидания от ТВ?

— У меня никаких ожиданий от телевидения не было. Были ожидания от самого себя: смогу — ​не смогу, способен или не способен. Я получал и до сих пор получаю удовольствие от того, чем занимаюсь. Это для человека любой профессии самое важное. А внешние обстоятельства — ​это ­вопрос десятый.

— Многие люди уходят из журналистики, потому что в предлагаемых обстоятельствах не могут себя реализовать. Внешние обстоятельства мешают?

— Кому как. Мне не мешают.

— Вы конформист?

— Я живой человек, который, как и все, идёт на компромиссы в каких-то случаях. Хотя не могу сказать, что мне ­часто приходится это делать.

— То, что вы говорите, можно было бы услышать от журналиста, который ведёт программы о культуре. Но вы работаете в другом формате: социальные программы, новости.

— Я конкретно занимаюсь городскими новостями, а это более узкий круг. Всё, что касается более глобальных вещей, это оставим людям, которые занимаются именно этим. Наверное, так будет справедливее.

— В адрес федеральных каналов можно услышать много упрёков, они стали пропагандистскими. Что вы думаете по этому поводу? И кем ­себя ощущаете?

— Я человек, который живёт в Москве и который рассказывает в своей программе о том, что происходит в городе. Иногда я позволяю себе давать оценки тем или иным действиям или бездействию каких-то людей. Например, тем, по чьей халатности не работает в школе лифт для инвалидов. Кто-то скажет, что это проявление журналистики, а кто-то это назовёт как-то иначе. Я не вижу смысла в этом разбираться.

— А журналист может выражать своё отношение?

— Если программа с элементом авторства, то почему нет? Если это исключительно информационный выпуск, то, ­наверное, этого делать непозволительно.

— Руководствуетесь ли вы в своей работе профессионально-этическими стандартами?

— Вопрос этики — ​это всегда вопрос воспитания. Например, задать вопрос о личной жизни человеку для кого-то вполне естественно, и он не будет задумываться о корректности вопроса. Другой человек постарается получить информацию, которая ему нужна, но не обидев, не унизив человека, которому он задаёт свой вопрос.

Это проблема конкретного журналиста, который задумывается о том, рукопожатный он или нет.

Это проблема родителей, которые почему-то своим детям этого не объяснили. Когда это с детства всё объясняют, таких вопросов не возникает.

— Вы говорите сейчас о личной ответственности. А ответственности общества, государства перед конкретным человеком разве не существует? Не секрет, что сегодня люди стараются взять, а о том, чтобы отдать, задумываются в последнюю очередь. Разве модель потребительского поведения, которую и СМИ активно пропагандируют, не определяет этические нормы?

— А причём здесь общество? К зеркалу сначала подходим и начинаем с себя.

— Затронем вопрос учителей, которые встречаются нам по жизни. У кого вы учились профессии?

— Главные мои учителя — ​это родители, безусловно. А также люди, которые представляют школу советской журналистики: Илья Прудовский, известный радиоведущий, который учился у Левитана, Светлана Макарова, Вера Шебеко, Белла Гаймакова. Эти люди и сегодня профессионально относятся к своему делу. Что касается русского языка, то двух вариантов произношения слов, «можно так и можно так», для них не существует.

— Но это чисто лингвистические вещи.

— Нет, это вопросы воспитания, самовоспитания.

— Ваш тёзка Михаил Осокин, известный в прошлом ведущий новостей, в интервью на «Радио Свобода» как-то сказал: «Мне всегда хотелось спокойно рассказать людям о том, что происходит, и привести какие-то аналогии: всё не так страшно, и такое бывает. И люди успокаиваются. Я как-то сам выработал этот стиль. Мне всегда казалось, что лучше спокойно рассказывать, чем на грани истерики с ажиотажем в глазах». А как вы нашли свой экранный образ?

— Я его не искал никогда. Никаких образов не придумывал по одной простой причине. Как известно, камера — ​это рентген-аппарат по большому счёту. Если ты будешь играть — ​всё равно вылезет.

— Многие сегодняшние ведущие новостей вызывают агрессию у телезрителей. Например, Ирада Зейналова с её особым темпоритмом.

— Что касается темпоритма, то мы живём в большом городе в совершенно другое время, если сравнивать с программой «Время» 1970–1980 годов прошлого века. Темпоритм современных телеведущих соответствует нашей жизни. В своё время Ирада была корреспондентом «Вес­тей» и всегда работала в таком темпе. Она очень темпераментный человек, но её подача информации никогда не вызывала никаких вопросов.

— А не думаете ли вы, что когда в информационном пространстве столько отрицательной энергии, то ведущий новостей должен вести себя вдвойне ответственно? А так включил человек телевизор, а там на тебя как из пулемёта. И получается, что отрицательная энергия удвоилась.

— У меня нет такого ощущения. Когда я начинал работать в новостях, зрители звонили в редакцию и говорили: ­почему ваш ведущий так быстро говорит? Нас это ­нервирует.

— Одно дело быстро говорить, другое дело — ​заводить людей. Процитирую здесь ещё раз Михаила Осокина: «Но даже плохие новости можно подавать объективно, с положительными нюансами: всё не так страшно, может произойти что-то значительно худшее. Всё дело в тональности. Всё дело в том, как ты это рассказываешь. Надо не заводить людей, не нервировать, не волновать, а успокаивать».

— Я думаю, что здесь нельзя сравнивать. Кому-то нравится, как работал Михаил Осокин, кому-то — ​как ­работает Ирада Зейналова.

— Вы говорите о технологии. А я хочу вас спросить, как человека, который делает новости, испытываете ли вы ответственность перед аудиторией? Вот какой-нибудь дяденька насмотрится новостей и захочет поехать ­воевать на Украину.

— Вы затронули российско-украинский вопрос. Ну, конечно, я задумывался об этом, в том числе и о нашей ответственности. Но я призываю точно так же и людей, которые живут там, к ответственности мыслей, которые им ­приходят в голову.

— Вы читаете телекритиков Ирину Петровскую и Славу Тарощину? Они камня на камне не оставляют от многих телевизионных программ, выявляя нелепость и пошлость, которые царят сегодня на ТВ. Многие считают, что профессии журналиста в России больше не существует. Об этом неоднократно говорил и ­Владимир Познер.

— Но тому же Познеру удаётся сохранить себя в профессии. Всё очень индивидуально.

— «Прямой эфир с Михаилом Зеленским» просуществовал два года. Он возник в той же линейке, что и программа «Пусть говорят». А что определило их отличие?

— Как любила говорить продюсер программы Наталья Никонова, всё зависит от личности ведущего. «Прямой эфир» отличался универсальностью и отчасти способностью ведущего разговаривать с публикой в несколько иной манере.

— Избегать скандальной подачи материла?

— Я думаю, это определило характер программы.

— Вы встречались со своими героями заранее?

— Нет. Я знаю, что другие ведущие как раз поступают иначе. И продюсер призывал меня общаться с людьми до программы, но я категорически этого избегал. Именно для того, чтобы сохранить чистоту общения. Но с актрисой Еленой Соловей, когда она к нам прилетела из Америки на программу, я общался до эфира. Её приезд стал для меня настоящим подарком, потому что её много лет не было ни в России, ни на экране. Мы отправили ей приглашение, и она согласилась. Наверное, посмотрев какие-то выпуски нашей программы и поняв, что это будет человеческий и тёплый разговор.

— Случались ли в вашей работе ситуации, когда вы были недовольны собой и потом сожалели, что не так ­как-то себя повели?

— Я не могу такого вспомнить. Если возникала какая-то потасовка, я всегда влезал между людьми, которые начинали драться. Когда разбился ярославский «Локомотив», все в студии плакали, я имею в виду гостей и участников, и я плакал вместе со всеми. Когда вспоминали Ваню Ткаченко, капитана команды, который за несколько минут до гибели перечислил несколько сотен тысяч рублей на благотворительность, я испытывал те же чувства, что и другие. Это естественная человеческая реакция. И чем эта реакция естественнее, тем лучше. Потасовка — значит, надо влезать и пытаться разнять людей.

— А ведущий может изначально задать определённый тон?

— Он сколько угодно будет пытаться, но если люди между собой долгое время находятся на ножах по той или иной причине, которая известна только им, у кого-то из них слова заканчиваются, и он использует в споре другие аргументы.

— Вернёмся к «Вестям», которые вы ведёте сегодня. О том, что Москва нынче перекопана, вы, наверное, ­делали сюжеты?

— Безусловно. Сразу хочу сказать, что мне лично ­нравится то, что происходит сегодня в Москве.

— Но есть люди, которые по-другому к этому ­относятся. Их голос звучит у вас в программе?

— Мы общаемся и с теми, кто недоволен, что перекопали всю Москву. Но, к сожалению, они почему-то не всегда ­могут объяснить, чем они конкретно недовольны.

— А отношением людей к зелёному убранству Москвы тоже интересовались?

— Конечно. Мы, например, в интервью с Сергеем Собяниным про зелёную голову, как все её называли, говорили. Вы знаете, не возникает никакой проблемы задать ­мэру вопрос и об этом.

— Вас слушаешь и возникает такое ощущение, что всё работает и что всё у нас замечательно.

— А разве нет?

— Сегодня из профессии уходят журналисты. Это происходит потому, что федеральные СМИ создают очень контрастную картинку: «У нас всё хорошо, а на Западе всё плохо». И во многом эта картинка срежиссирована сверху. Как рассказывают редакторы подмосковных газет, их обязывают во всех материалах упоминать имя губернатора. А какую картинку действительности формируете вы в своей программе?

— У нас подобных вещей не происходит. Нас никто не заставляет в каждой новости называть фамилию мэра. Когда я пишу подводки к новостям, я не упоминаю фамилию Собянин. Относительно красивой картинки — у нас она разная. После всевозможных историй в метро мы «допрашивали» предыдущего руководителя метрополитена во время прямого эфира, после чего последовало его увольнение. Ещё один яркий пример — с массовой бойней в одном из районов города, главу управы которого мы нашли и проинтервьюировали, что тоже потом привело к его увольнению. В чём красота картинки?

— В чем ваш авторский взгляд на формирование новостной повестки дня?

— Для меня лично и тех, кто делает программу «Вес­ти-Москва с Михаилом Зеленским», повестку определяет город, люди, которые здесь живут, события, которые здесь происходят. Ну а мы вместе с корреспондентами и редакторами уже стараемся представить свой взгляд на ­происходящее. Кому-то он по душе, кому-то нет.

— Телевидение за время вашей работы стало лучше?

— В чём-то да.

— А в чём?

— Мы научились находить новые подходы к программам, к интервью. Новые для нас, а не для зарубежных коллег, конечно. О многих журналистах и ведущих на сегодняшнем телевидении можно сказать, что они ­профессионально ­делают свою работу.

— А что телевидение утратило?

— Наверное, желание приумножать себя. Вот это потеряли. Это отношение к профессии, отношение к себе в смысле желания развиваться.