Это было в декабре 1988 года. Горбачёв прилетел в Нью-Йорк, чтобы выступить на Генеральной Ассамблее ООН, а я, буквально только что ставший выездным, был включён в сопровождавшую его делегацию. Если мне не изменяет память, 5 декабря мне позвонили в номер гостиницы и сообщили: «Завтра в 17.00 Михаил Сергеевич приглашает вас на чашку чая». Сказать, что я обалдел (прошу извинить за не слишком литературное выражение), значит не сказать ничего. Лично меня приглашает президент страны?! Невероятно!
Правда, придя на следующий день в здание советской миссии, я быстро понял, что приглашён не отдельно, а вместе со всей делегацией. В фойе было людно. Среди собравшихся я увидел Шеварднадзе, Яковлева, Добрынина; все довольно активно общались, а я стоял в стороне — в этой компании я был белой вороной. Спустя какое-то время открылись двери зала и появились Горбачёв с Раисой Максимовной. Они обошли всех, здороваясь за руку с каждым. Подойдя ко мне, Михаил Сергеевич широко улыбнулся и сказал, что рад видеть меня, а Раиса Максимовна поздоровалась, как мне показалось, довольно холодно.
— Что ж, товарищи, — предложил после обмена приветствиями Горбачёв, — пойдёмте пить чай.
Огромный стол в зале стоял буквой «П», имеющей очень короткие «ножки» и длинную «крышу». Горбачевы и ближайшие советники сели за дальнюю короткую «ножку», все остальные разместились кто как. Я оказался рядом с послом Добрыниным, приблизительно в самой середине верхней части «П» — словно Христос на Тайной вечере. Когда все уселись, Горбачёв сообщил, что завтра ему предстоит выступать с речью на Генеральной Ассамблее и он хотел бы узнать мнение собравшихся о том, чего ждут от него американцы. И тут началось…
Раз за разом стали выступать известные всему Советскому Союзу журналисты-международники, эксперты и прочие со словами о том, что Америка покорена Горбачевым, что она лежит, как щенок, на спине, предвкушая, что ей почешут животик… Я слушал и не верил своим ушам. Говорить я не решался — ведь это был мой первый опыт поездки в составе правительственной делегации, но терпеть это славословие было невыносимо противно. Неосознанно я заёрзал на стуле, чем привлёк внимание Добрынина.
— Хочешь выступить? — спросил он.
Я промямлил, что да, но не знаю, нужно ли…
— А для чего тебя пригласили? Говори, коли есть что сказать.
К этому времени уже выступило несколько человек. Я робко поднял руку, Горбачев её заметил сразу:
— Пожалуйста, Владимир Владимирович.
Я почти дословно помню то, что сказал тогда:
— Михаил Сергеевич, я совсем недавно ездил с выступлениями по Соединённым Штатам и могу утверждать, что отношение американцев к вам и к стране сильно изменилось к лучшему. Но не из-за того, что вы делали какие-то заявления или давали обещания, а из-за конкретных поступков: вы вывели наши войска из Афганистана, вы вернули Сахарова из горьковской ссылки в Москву, вы открыли ворота для эмиграции… Америка сейчас напоминает человека, который встаёт с кресла, но ещё полностью не встал: стоит вам сделать что-то такое, что напомнит о советском прошлом, как Америка вновь сядет и всё будет по-старому. Ни о какой покорённой вами Америке и речи не идёт…
Сказал и сел. Бурных аплодисментов не последовало, не было и желающих выступать. Горбачёв подошёл к двери зала, сказав, что чаепитие придётся сократить, так как ему стало понятно: надо ещё поработать над завтрашней речью. Все поднялись и начали выходить, Горбачёв прощался с каждым. Когда подошла моя очередь, он проникновенно посмотрел мне в глаза и со значением произнёс:
— Спасибо!
Я был счастлив. Не стал курить фимиам президенту в отличие от других, сказал правду — и получил благодарность.
После этого случая Горбачёв не раз выезжал на различные международные конференции и встречи. А меня ни разу больше не включали ни в одну делегацию.
Интервью в программе «ПОЗНЕР» (2 декабря 2008 года. — Журналист) было моим первым сколько-нибудь подробным разговором с Горбачёвым, и в течение всей программы я не мог отделаться от чувства, что беседую один на один с Историей.
На мой взгляд, есть ещё лишь один человек, который так же сильно повлиял на мир, как Горбачёв, — Владимир Ленин. Два человека, и оба русские…
Ни Сталин, ни Гитлер, ни Рузвельт, ни Мао Цзэдун, никто, кроме, быть может, Эйнштейна, не оказал такого влияния на развитие мира.
