Король смеха

Один из самых знаменитых русских писателей начала ХХ века, Аркадий Аверченко всегда был очень чуток к общественным настроениям. Наверное, в этом проявился не только талант писателя, «возвышающегося над схваткой», но и талант журналиста, которым Аверченко оставался всю свою жизнь. Журналистика —
сиюминутная реакция на события дня, умение увидеть детали и описать их в фельетоне или рассказе. В этом кроется то мастерство, которое отличало авторов журнала «Сатирикон». Жанры скрещиваются, репортаж превращается в прозу, проза захватывает и потрясает читателя точностью наблюдений и характеров. Самого Аверченко называли в Петербурге «королём смеха». Конец Российской империи трагически совпал со взлётом русской литературы и искусства.

Спокойный день

«Дожил до 50 лет, даже самому странно! Погода стояла чудная, как на заказ. В 11 1/2 тот же батюшка с диаконом отслужил молебен, что было очень хорошо. Прогулялся с Марией до обеда. Днём посидели час с четвертью в саду, грелись на тёплом солнце. Не получаем никаких извес­тий от детей и начинаем сомневаться, выехали ли они из Тобольска?» — это дневниковая запись императора Николая II, сделанная им в Тобольске 6 мая 1918 года. На следующий день он продолжает: «Спокойный день с хорошей погодой. Утром погуляли полчаса, а днём полтора. Сменился караул. Вчера начал читать вслух книгу Аверченко «Синее с золотом»…»

Аверченко был одним из любимых писателей царской семьи. Тэффи вспоминала, что Аверченко «зачитывались все… начиная с императора Николая II и кончая ссыльной эсеркой». 3 февраля 1918 года императрица писала мужу, что дочери читали вслух «рассказы Аверченко о детях». Это удивительное качество — быть востребованным писателем, причём в самых сложных и подчас трагичес­ких жизненных обстоятельствах. Через некоторое время после чтения вслух рассказов Аверченко Николай II, Александра Фёдоровна и их дети были убиты в Екатеринбурге
в «доме Ипатьева».

Удивительные переклички во времени. После расстрела царя, в авгус­те того же 1918-го власти закрывают журнал «Новый Сатирикон», которым руководил Аверченко, писатель уезжает из обречённого Петербурга сначала на Украину, потом в Крым, занятый белыми. В 1920-м, за несколько дней до взятия Крыма Красной армией, на одном из последних кораблей Аверченко отбывает в Константинополь. В 1921 году в Париже он публикует сборник памфлетов «Дюжина ножей в спину революции». Безжалостный текст о гибели цивилизации. Удивительным образом эта книга попадает к Ленину. Он, как и Николай II, любил читать Аверченко для поднятия настроения. Моисей Урицкий, председатель Петроградского ЧК, вспоминал, что «в эмиграции для него, для Ленина и некоторых его друзей получение этого журнала («Сатирикон») было настоящим праздником». Прочитав новую книгу, Ленин печатает на неё в «Правде» свой отзыв «Талантливая книжка Аверченко»: «Это — книжка озлобленного почти до умопомрачения белогвардейца Аркадия Аверченко… С поразительным талантом изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России. Так, именно так должна казаться революция представителям командующих классов. Огнём пышущая ненависть делает рассказы Аверченко иногда — и большей частью — яркими до пора­зительности… Некоторые рассказы, по-моему, заслуживают перепечатки. Талант надо поощрять».

На пути к славе

Родился Аркадий Аверченко 18 марта 1881 года в Севастополе в небогатой купеческой семье. Из-за сильной близорукости он не пошёл в школу и получил домашнее образование. Вообще глаза были его уязвимым мес-
том: позднее, в 1906-м, он получил серьёзную травму левого глаза — повредил осколком стекла, так что он у него практически перестал видеть. Тем удивительнее, что это не помешало молодому человеку сделать блестящую карьеру в литературе. Близоруким 15-летним юношей он начал работать писцом в транспортной конторе сначала в Севастополе, потом в Донбассе, пока не оказался в Харькове, где в местной газете пуб­ликует свой первый рассказ «Как мне пришлось застраховать жизнь» (1903). Кажется, он нашёл себя. Аверченко забрасывает работу, начинает писать рассказы и даже редактировать два собственных сатирических журнала — «Штык» и «Меч», в которых под разными псевдонимами пишет практически все разделы, от новостей до фельетонов.

То есть хочешь стать писателем — пиши, главный урок всем начинающим литераторам. Эта работа не приносила денег, что его, кажется, совсем не волновало: «Лихорадочно писал я, рисовал карикатуры, редактировал и корректировал, и на девятом номере дорисовался до того, что генерал-губернатор Пешков оштрафовал меня на 500 рублей, мечтая, что немедленно заплачу их из карманных денег. Я отказался по многим причинам, главные из которых были: отсутствие денег…» Результатом стало и то, что его уволили из конторы, где он по-прежнему числился писцом: «Вы хороший человек, но ни к черту не годитесь». Впереди ждал Петербург.

«Сатирикон» и его обитатели

Шёл 1908 год. Мир бурлит страстями и подвигами. Совершаются первые полёты на самолётах, в Лондоне проходят IV Олимпийские игры, Анна Павлова впервые исполняет танец умирающего лебедя, поставленный для неё Михаилом Фокиным, в парижском Гранд-Опера начинаются знаменитые дягилевские «Русские сезоны» и… в Петербурге вместо сатиричес­кого журнала «Стрекоза» начинает выходить новый журнал «Сатирикон». Позднее в одном из рассказов Аверченко так описал своё прибытие в столицу: «Несколько дней подряд бродил я по Петербургу, присматриваясь к вывескам редакций — дальше этого мои дерзания не шли. От чего зависит иногда судьба человеческая: редакции «Шута» и «Осколков» помещались на далёких незнакомых улицах, а «Стрекоза» и «Серый волк» в центре… Будь «Шут» и «Осколки» тут же, в центре, — может быть, я бы преклонил свою скромную голову в одном из этих журналов. Пойду я сначала в «Стрекозу», — решил я. — По алфавиту. Вот что делает с человеком обыкновенный скромный алфавит: я остался в «Стрекозе»…»

Журнал «Стрекоза» более 30 лет издавался Германом Корнфельдом — журналистом, работавшим долгие годы в лавке известного книжного продавца Маврикия Осиповича Вольфа, бывшего на короткой ноге с самим Победоносцевым. Успеху «Стрекозы» сопутствовала ситуация в России, когда для издания книг и журналов надо было получать многочисленные разрешения, включая цензурные. Царский манифест о «свободе слова», объявленный 17 октября 1905 года, отменил предварительную цензуру, наложил запреты на активность министерства внутренних дел, разрешил всем российским гражданам, достигшим двадцати пяти лет, становиться ответственными редакторами изданий. Как горох посыпались новые сатирические журналы — «Бич», «Плеть», «Скорпион», «Жупел», «Пощёчина»… В 1905–1907 годах в стране выходило более 300 сатирических и юмористических изданий.

Аверченко попал в нужное время в нужное место. Он был талантлив, энергичен, имел за плечами опыт работы в сатирической журналистике. «Как будто кроваво-красная ракета взвилась в 1905 году, — писал он. — Взвилась, лопнула и рассыпалась сотнями кроваво-красных сатирических журналов, таких неожиданных, пугавших своей необычностью и жуткой смелостью». Конкуренция побудила и «Стрекозу» стать более острой. В 1904 году основатель журнала умер, оставив издание в наследство двадцатичетырёхлетнему сыну, которого все в редакции называли просто Мишей. Так, на базе «Стрекозы» появился «Сатирикон». Старшему из новых сотрудников журнала художнику Алексею Радакову было тридцать пять, младшему «сатириконцу» Александру Яковлеву (впоследствии выдающемуся художнику) шёл семнадцатый год. 1 апреля 1908-го выходит первый номер «Сатирикона». За последующие пять лет издательство Михаила Корнфельда превратилось в одно из самых успешных в стране.

Вокруг «Сатирикона» объединились самые талантливые и яркие художники и писатели тех лет. Постоянными участниками журнала были заявлены художники Б. Анисфельд, Л. Бакст, И. Билибин, М. Добужинский, Б. Кустодиев, Е. Лансере, Дм. Митрохин, А. П. Остроумова-Лебедева, А. Радаков, Ре-Ми, А. Юнгер, А. Яковлев. Писатели А. Аверченко, С. Городецкий, А. Измайлов, М. Кузьмин, С. Маршак, О.Л. д’Ор, Саша Чёрный, Скиталец, А. Толстой, Тэффи и др.

Тэффи писала о том, как начинался журнал: «И вот как-то горничная докладывает:

— Пришёл Стрекоза.

«Стрекоза» оказался брюнетом небольшого роста. Сказал, что ему в наследство досталась «Стрекоза», которую он хочет усовершенствовать, сделать литературным журналом, интересным и популярным, и просит меня сотрудничать. Я наши юмористические журналы не любила и отвечала ни то ни се: — Мерси. С удовольствием, хотя, в общем, вряд ли смогу и, должно быть, сотрудничать не буду.

Так на этом и порешили. Недели через две опять горничная докладывает:

— Стрекоза пришёл.

На этот раз «Стрекозой» оказался высокий блондин. Но я знала свою рассеянность и плохую память на лица, ничуть не удивилась и очень светским тоном сказала:

— Очень приятно, мы уж с вами говорили насчёт вашего журнала.

— Когда? — удивился он.

— Да недели две тому назад. Ведь вы же у меня были.

— Нет, это был Корнфельд.

— Неужели? А я думала, что это тот же самый.

— Вы, значит, находите, что мы очень похожи?

— В том-то и дело, что нет, но раз мне сказали, что вы тоже Стрекоза, то я и решила, что я просто не разглядела. Значит, вы не Корнфельд?

— Нет, я Аверченко. Я буду редактором и журнал будет называться «Сатирикон»…»

Уже в первом номере «Сатирикона» появился её рассказ «Из дневника заточенного генерала». М. Корнфельд много позднее вспоминал о знакомстве с Аверченко: «Аверченко принёс мне несколько уморительных и превосходных по форме рассказов, которые я с радостью принял. В то время я заканчивал реорганизацию «Стрекозы» и формирование нового состава редакции. Аверченко стал её постоянным сотрудником одновременно с Тэффи, Сашей Чёрным, Осипом Дымовым, О.Л. д’Ором и другими…»

Я — кисель

Вслед за популярностью журнала стала расти и слава его авторов. Аверченко из провинциального журналиста превратился в российскую знаменитость. Он издаёт книги, по его рассказам ставятся спектакли, с гастролями он объездил всю страну. «В дореволюционное время, — вспоминают очевидцы, — когда Аверченко появлялся в театре или на эстраде, ему оказывали такой приём, которому могла бы позавидовать любая знаменитость мира…» Но главным делом его жизни являлся именно журнал. Хотя он был мягким редактором и любил повторять: «Я кисель, никакой бритвой меня не разрежешь». Он не любил редактировать чужие фельетоны: «Каждый сам за себя отвечает. Напишет несколько раз плохо, перестанем печатать». Несмотря на язвительность, а может, именно благодаря ей, Аверченко не только читали, но и любили — причём представители всех сословий, от царской семьи, которая приглашала его к себе на чтение, до революционеров. Этому способствовало и то, что героем его рассказов и фельетонов становились в первую очередь обыватели; их нравы, их пошлость высмеивались и выставлялись на всеобщее обозрение.

Такое же едкое отношение было у Аверченко к прессе. В рассказе «Золотой век» его героем становится некий ничем не примечательный человек Кандыбин, который обращается к старому другу с просьбой сделать его знаменитым. В ответ на вопрос, чем же ты интересен — честно признается, что ничем. Друг соглашается помочь:

«На следующий день в газете в отделе «Новости» появилось такое сообщение: «Здоровье Кандыбина поправляется». На удивление самого рассказчика, который, по его словам, не был болен, он получает ответ: «Это так надо, — сказал Стремглавов. — Первое известие, которое сообщается о тебе, должно быть благоприятным… Публика любит, когда кто-нибудь поправляется.

— А она знает — кто такой Кандыбин?

— Нет. Но она теперь уже заинтересовалась твоим здоровьем, и все будут при встречах сообщать друг другу: «А здоровье Кандыбина поправляется».

— А я завтра пущу ещё такую заметку: «В здоровье нашего маститого…» Ты чем хочешь быть: писателем? художником?..

— Можно писателем.

— «В здоровье нашего маститого писателя Кандыбина наступило временное ухудшение. Вчера он съел только одну котлетку и два яйца всмятку. Температура 39,7».

В истории рождения «маститого писателя Кандыбина» Аверченко невольно предсказывает ситуацию взаимоотношений читателей и современной прессы.

В 1913 году в редакции «Сатирикона» происходит раскол, большая его часть уходит и создаёт своё издание «Новый Сатирикон». Новый журнал в отличие от предыдущего становится значительно более политизированным. Этому способствовало и начало Первой мировой войны. Свои антивоенные стихи в нём печатает даже Маяковский.

Записки простодушного

Не приняв февральской революции, Аверченко и его друзья пишут едкие фельетоны и печатают карикатуры на деятелей нового правительства. Аверченко к 1917 году вообще перестаёт писать юмористические текс­ты. Позднее он вспоминал, что его журнал закрыли и буквально растоптали («…18 июля 1918 года <…> красный большевистский кулак поднялся над нами и тяжело опустился на наши головы»), но сегодня эта оценка воспринимается утрированной. Исследователи отмечают, что в последнем выпуске «Нового Сатирикона» (№ 18, август 1918 года) опубликованы три фельетона Аверченко, фельетон Тэффи. «Почтовый ящик» Ave, рисунки Бориса Антоновского, Алексея Радакова, Казимира Груса. Никаких предчувствий у коллектива о грядущем закрытии не отмечается. Никаких тревожных нот, наоборот — реклама о продолжении подписки на журнал и о книгах, поступивших на склад издательства. То есть редакция издевалась, критиковала — но власть была терпеливой к своим любимым авторам. И все же в 1918 журнал был закрыт. Редакция разделилась в очередной раз — часть авторов приняла революцию, другая (А. Аверченко, Н. Тэффи, Саша Чёрный, Ре-Ми, А. Яковлев) отправилась в эмиграцию. У них была ещё надежда, что советская власть не навсегда, что эта та самая «беременность», которая «рассосётся». Они уезжали медленно, с задержками, словно пытались не уехать, а зацепиться и удержаться на этой льдине, останавливаясь то в Москве, то в Харькове…

Аверченко пробирается в свой родной Севастополь. У всех ещё остаётся надежда на Деникина — Аверченко устраивает благотворительные вечера в пользу солдат белой армии, пишет фельетоны в газетах. Тэффи вспоминает, как в Крыму для Генерального штаба белой армии он сочинял листовки, которые лётчики сыпали на головы голодных красноармейцев: «А мы сегодня отлично пообедали. На первое — борщ с ватрушками, на второе — поросёнок с хреном, на третье — пироги с осетриной и на заедку — блины с мёдом. Завтра будем жарить свинину с капустой, ветер будет в вашу сторону». Оказавшись в эмиграции, Аверченко тяжело переживает крушение России, сотрудничает с местной прессой, выпускает в 1921-м ностальгическую книгу «Записки простодушного» с подзаголовком: «…о нашей жизни, страданиях, приключениях, о том, как мы падали, поднимались и снова падали, о нашей жестокой борьбе и о тихих радостях», и одновременно «Двенадцать ножей в спину революции», получившую ту самую оценку Ленина, о которой уже шла речь (кстати, после ленинских слов Аверченко стали довольно широко печатать в советской России). Однако вместе со страной исчезла и сама основа, которая питала его творчество, из язвительного и доброго юмориста он стал желчным обиженным человеком.

…И глаза — мы помним, что всю жизнь у него были проблемы с глазами, он ведь почти ничего не видел. Да собственно говоря, и смотреть ему было не на что — и не хотелось. Организм как бы сам решает за человека — как ему, человеку, дальше жить.

В Праге, куда он перебрался на постоянное жительство, у Аверченко возникло воспаление глаза, ему сделали операцию по его удалению, 28 января 1925 года его положили в городскую больницу с диагнозом «ослабление сердечной мышцы, расширение аорты и склероз почек». Через две недели писателя не стало. Ему было всего 44 года.