Несколько лет назад вы выступили с неожиданным тезисом о том, что молодёжь является главной опорой и питательной почвой режима. События 26 марта вроде бы его опровергают. Что же происходит на самом деле?
— Я отношусь к молодёжным выступлениям с некоторой сдержанностью. Молодёжь действительно была абсолютно пропутинская, и сказать, что у молодёжи в корне изменилось отношение к ситуации, пока нельзя. Да, «движуха», это увлекательно, погода была хорошая, но с большей или меньшей уверенностью говорить о каких-либо тенденциях явно преждевременно. Ведь вся социализация в этой группе пришлась на путинское правление, и она в наибольшей степени чувствительна к идеологической пропаганде. Они хотят, без всяких на то оснований, уважать себя, а поколение родителей считают неудачниками, лузерами. Они хотят самоутверждаться, и пропаганда им всячески поддакивает, мол, нам нечего стыдится, мы — великая держава, мы показали зубы, мы заставили себя уважать, стали сильными, мощными, что чрезвычайно лестно молодому инфантильному сознанию. Правда, такого типа сознание характерно больше для провинциальной молодёжи. В столицах картина и более разнообразная, и более контрастная — тут и активных сторонников Путина больше, и больше настроенных критически. Но в целом молодёжь, как представляется, аполитична, если не сказать — пассивна, и не хочет участвовать ни в каких политических акциях. Могу лишь предположить, что молодёжь, выросшая в семьях с бóльшим социальным капиталом в будущем, будет более влиятельна.
Гражданская пассивность – это результат усталости, отсутствия энергии?
— Это восстановление советского опыта. Нарастающее раздражение, агрессия по отношению к тем, кто не согласен, выступает со своими программами. Вспомните Советский Союз. Как в старом советском анекдоте: двое стоят по шею в дерьме, один из них вовсю ругает советскую власть, а второй одергивает — «не гони волну!». Это очень важный механизм — приспособление и агрессия в отношении людей, выступающих с нравственными или просто реалистическими требованиями.
Это новый феномен?
— Нет. Мой учитель Юрий Александрович Левада говорил: неважно, какие установки у молодёжи, важно, что делают институты. Когда молодые начинают вписываться во взрослую жизнь — поступают на работу, создают семью, — то происходит то, что описано у Гончарова в «Обыкновенной истории». Человек ломается. И появляется стойкий цинизм, агрессивный цинизм слабых людей, уверовавших в то, что дерьмо — всеобще и естественно. Это мощный механизм принудительного оппортунизма.
Недавно ваш центр опубликовал информацию о том, что сегодня люди в России больше удовлетворены своей жизнью, своим положением, в том числе и материальным, чем год и два назад. Это притом, что уровень потребления снижается неуклонно и уровень доходов… В чём причина?
— Это очень интересный и парадоксальный факт. Я бы предложил такое объяснение. Снижение действительно идет, безусловно. Но патриотическая мобилизация, связанная с Крымом, со всей её демагогией, с возросшей после 2014 года коммунистической риторикой и конфронтацией с Западом, создала атмосферу втягивания страны в большую войну. Опрошенные говорили: «Мы уже вступили в третью мировую войну, но она пока ещё в холодной фазе». И этот подспудный страх большой войны на протяжении двух-трех лет резко снизил все претензии к власти и стал одним и факторов консолидации вокруг власти. А если на войне как на войне, то приходится отказываться от чего-то. Пропаганда в период победы Трампа подняла надежды на то, что вскоре произойдёт перезагрузка и Трамп изменит мировую политику в отношении России. То ли Крым признают, то ли санкции отменят. То есть произойдет изменение международной политики на российских условиях. И когда Трамп победил, резко снизились антиамериканские настроения. Они были еще летом 2016 года на уровне 83%, а к январю упали до 49%. А негативные настроения по отношению к Европе остались на прежнем уровне — 63%.
Хотя ещё недавно Европу в России воспринимали исключительно позитивно… То есть пропаганда работает?
— Не то слово. И надо понимать, на что она опирается. Либералы, преувеличивая действие пропаганды, представляют человека как чистый лист. Это не так. Умелая пропаганда поднимает те представления, которые сложились давно. В советское время.
,
,
Это, во-первых. Во-вторых, после резкого падения в 2015 году и паники, девальвации, когда обесценились сбережения и т. д., произошла некая стабилизация. Были ожидания гораздо более пессимистичные, чем то, что произошло. Ждали худшего. В 2016-м возникло ощущение стабильности. И главным стало — приспособиться.
Ваши последние данные показывают, что самые популярные в России исторические фигуры сегодня — Брежнев и Сталин.
— Сталин прежде всего. Это в 90-е годы Брежнев был синонимом былого благополучия. А Сталин — идея величия и победы. Если посмотрите на графики, увидите, что пики положительного восприятия Сталина — это периоды войны: вторая чеченская, потом Грузия, потом Восток Украины. Понятен контекст: Сталин — это наша победа, мы демонстрируем силу, мы — держава, мы победили фашизм, у нас моральное право указывать всем, как жить, и именно исходя из морального права Победы. Сталин — символ Победы. На это не влияет даже то, что Сталин виновен в гибели людей.
Но власти открыли государственный Музей ГУЛАГа и одобрили памятник жертвам репрессий в Москве.
— А люди всё равно не хотят этот памятник. Хотя у многих погибли родные. Это раздвоенное сознание. Этакое оруэловское «двоемыслие». Оно разносится по разным плоскостям, по разным полочкам сознания. Сталин — это символ национального величия, коллективный идентичности, и в этой картине реальности человек — материал национального величия, от него требуется подвиг и самопожертвование. Как Путин говорил в интервью немецкому журналу: главная черта русского народа — самопожертвование. То есть отказ от человеческой самости, самодостаточности, от человеческого достоинства. Отдельный человек не имеет ценности перед величием страны. И происходит навязывание традиционных ценностей, мифы о тысячелетней Руси и т. д. Церковь активно в этом участвует, задаёт структуру коллективных представлений.
Но совершенно другой разворот, когда люди говорят о реальных проблемах. Тут главное — заботы о семье, своём окружении, свои интересы и полное равнодушие к политике, потому что это вне зоны личной ответственности и влияния. Это и есть способ выживания — демонстративная лояльность, но платить за это люди не хотят. Сказать им, что они — участники государственных преступлений, — тут они отказываются: «это не я виноват, это кто-то».
,
,
,
Вернемся к молодым. Они уж точно не смотрят ТВ и меньше ведутся на пропаганду советского типа.
— Меньше смотрят, но смотрят! В селе и малых городах России интернет слабо представлен. В целом интернет выступает как дополнение, а не альтернатива ТВ. ТВ — это канал коммуникации, за ним авторитет, он транслирует мнение, авторитет власти. В интернете нет авторитетов, это сообщество, не обладающее специализированным знанием.
Можно ли считать, что доверие к СМИ в целом падает?
— Снижается интерес ко всем СМИ. Но эффект пропаганды в её безальтернативности. Технология власти держится не столько на принуждении, сколько на разрушении коммуникации. Запреты на сайты, вытеснение независимых редколлегий из целого ряда СМИ — все эти меры разрушают систему коммуникации, вводя монополию. Сегодня на каждого москвича приходится 15–17 информационных источников, москвич живёт в густом информационном пространстве. А две трети населения живут там, где только два источника — федеральное ТВ и местное. И если по местному передают о событиях области, то федеральный канал даёт ту картину реальности, которая не имеет альтернативы. Можете выключить телевизор, но это не изменит картины.
22 медиакомпаниями, по данным Анны Качкаевой, владеют три медиагруппы, все — под госконтролем, они покрывают 95% аудитории. Два самых ярких независимых издания — «Ведомости» и «Новая газета» имеют совокупный тираж 350 тысяч экземпляров. Прибавить сайты и другие независимые СМИ – получим в сумме семь миллионов аудитории. Прежде всего это крупные города, мегополисы. А страна смотрит Соловьёва, Киселёва.
Что можно сказать об официальном отношении в России к Февральской революции, юбилей которой только что прошёл?
— У власти не было и нет концепции. Советская практика преподавания говорила: это первая фаза Октябрьской и сама по себе не имела значения. А ведь это был разрыв с вековой монархической традицией, абсолютизмом. У России появился шанс стать демократической страной. Очень небольшая часть людей считает, что если бы не большевистский переворот, то Россия развивалась бы демократически, — всего 12–14%. Остальные — всё чаще и чаще — повторяют, что это был заговор коррумпированных элит против законного правителя, или заговор генералов.
Февральская революция дала ощущение свободы. Октябрьская, что греха таить, это ощущение только усилила. Но у нас была ещё одна революция, 1991 года…
— Во-первых, я бы не называл события 1991 года революцией. Это было движение среднего звена чиновничества, у которого не было перспективы. Кто такие советские интеллигенты? Журналисты, преподаватели, инженеры, многие из которых работали на ВПК и чиновничество.
Застой есть застой. Перспективы и желание изменить порождало внутреннее напряжение. Нельзя сказать, что это было последовательным движением в сторону правового государства. Потому все преобразования определялись интересами этого слоя. Почему не удалась люстрация? Не такое уж было сильное сопротивление. Было нежелание. Кажется, даже у «мемориальцев». Почему выбрали Ельцина — секретаря обкома? Передали ответственность. Тому, у кого был опыт. Сняли с себя обязанность участвовать в ответственности. Приди и владей нами…
Отсюда границы изменений и характер реформ. Они не касались судебной системы, системы образования, не говоря уже о попытках ликвидировать политическую полицию. Все кадры остались на своих местах, разве что часть убежала из-за экономических причин. Плюс «государственничество»… Что на эмблеме «Демократического выбора России»? Медный всадник! Особенно и обвинять кого-то трудно. Не знали, как быть. Всё было в руках тех же советских юристов-правоведов.
Изменения не коснулись армии, ФСБ, суда. Система власти практически осталась неподконтрольной обществу. Институты остались те же самые, и они обеспечивают воспроизводство.
Тогда извечный русский вопрос: что делать?
— Развивать систему представительства. Наша либеральная оппозиция представляет только саму себя. Это последовательная тактика. Не хотели видеть проблем других групп населения — консервативных, проблем провинции, которая страдала и тяжелейшим образом переживала крах советской системы, когда сгорели накопления, когда задержки зарплаты составляли семь месяцев, — непонятно, как люди выживали… Главная проблема общества — проблема отсутствия солидарности. Движение в обществе идёт всё время, заметный рост числа конфликтов наметился, наши данные это показывают, но это локальные конфликты. Фермеры, дальнобойщики… Необходимы условия для коммуникации и организации. Пока что мы видим нежелание этим заниматься.
,
,
Фрагментированность общества, это надо понимать. Как и низкий уровень доверия. Поэтому надо не декларировать Конституцию и права человека, а указывать людям на конкретные проблемы и выступать от их имени, потому что силы движения определяются способностью консолидировать интересы разных групп. А наша оппозиция передралась.
Поэтому-то и интересен как минимум с социологической точки зрения Навальный. Он начинал как популист и националист, но стал представителем разных групп населения и много делает на коммуникативном уровне. Преодолел запрет на медиапространство. Это очень важно. Единственно, жить на критике коррупции долго не удастся. Это тактика всех популистов — от фашистов до коммунистов: негативный месседж.
Что, на ваш взгляд, нужно знать о России тем, кто не живёт в стране, но хочет её понять?
— Мне кажется, самое важное — понять природу режима. Ни одно из определений не годится. Социальная и политическая наука на Западе обходит вниманием подобные режимы. Мне кажется, там его не понимают и нет интереса к тому, как происходит логика разложения тоталитарных систем.
Вся политология ориентирована на проблематику транзита. И соответственно, отклонений от транзита, от формальной модели — американской или европейской демократии. Всё остальное воспринимается не как своеобразие, а как отклонение. Это непродуктивно. Поэтому важно понять, на чём держится режим. Ведь не только на насилии. Он держится на каких-то очень устойчивых установках по отношению к власти. Чем-то власть эта отвечает массовому сознанию.
,
,
В некотором смысле массовое сознание лучше понимает природу нынешнего режима, чем современные политологи. Понимает, что власть опирается на силовые структуры и на подконтрольных олигархов, и режим защищает их и представляет их интересы. Плюс бюрократия. И массовое сознание, в этом смысле, трезво и рационалистично и пессимистично. Цинично в каком-то смысле.
Вот только, с моей точки зрения, в обществе отсутствуют моральные авторитеты. Есть такие суррогаты, как Церковь, но реальных авторитетов нет. И очень большая часть интеллектуальной и социальной проблематики остаётся нерешённой. Само массовое сознание не в состоянии справиться с этим. И в каком-то смысле это преступление интеллектуалов, не могущих дать ответы на вопросы населения, которое нуждается в ответах. Я совершенно не склонен считать население быдлом, это не так, и происходит болезненный процесс попыток разобраться, процесс тыкания в разные стороны…
Но соблазн надежды!
— Он жив, конечно. Важно не терять длительного сознания, понимая перспективу и важность повседневной работы.
,
,
