Мы, журналисты, не без затаенного тщеславия любим при случае говорить, что профессия наша по степени риска сродни солдатской или шахтерской, а продолжительность жизни ее представителей одна из самых коротких. Что ж, это и в самом деле так. В России каждый год гибнет не один десяток коллег. А кто самый первый в этом скорбном списке? Читая и перечитывая дуэльную историю Пушкина, осмелюсь выдвинуть версию: будучи первым из великих русских журналистов, первой жертвой нашей профессии пал именно он. По крайней мере в России.
Наверное, утверждение это может показаться поверхностным, основанном лишь на том факте, что в те месяцы и дни, когда разыгралась трагедия, Пушкин, строго говоря, работал журналистом и издателем: выпускал журнал «Современник», писал для него статьи и заметки, привлекал авторов, редактировал, правил, вел переписку с читателями — словом, делал все то, что делает любой владелец, редактор и литсотрудник современной газеты или журнала. Да в придачу еще, по уши влезши в долги, испытывал тяжелые финансовые затруднения.
Но связь тут и глубже, и конкретнее. Слова, вынесенные в подзаголовок этих заметок, написаны вскоре после приговора декабристам и повествуют о судьбе Ленского, какой она могла бы быть, если бы поэт не погиб на дуэли. Через четыре года после того, как это было написано, начала выходить «Литературная газета» Дельвига-Пушкина, через десять лет — «Современник». Но замыслы и планы, взгляд на поприще печатной публичности сквозь магический кристалл берут начало гораздо раньше.
«Поэтов — хвалят все, питают — лишь журналы»
Это — строка из первого опубликованного стихотворения Пушкина «К другу стихотворцу». Автору всего пятнадцать лет, но он уже достаточно ясно, хотя и в слегка шутливой форме, говорит о своем отношении к литературному творчеству, как к профессиональному занятию, которое «питает» автора, то есть служит источником дохода.
,
,
Мы не знаем, получил ли автор послания «К другу стихотворцу» гонорар, но доподлинно известно, что отстаивание авторского права на печатное слово — одна из пожизненных забот Пушкина, чему свидетельство — многочисленные письма и статьи разных лет, при этом у него речь идет не только о художественной литературе в узком смысле слова, но и о том, что мы теперь назвали бы публицистикой. Этот предмет занимает его буквально до последних дней перед дуэлью. 16 декабря 1836 года, отвечая на письмо французского посла Баранта, содержащее просьбу рассказать о «правилах, касающихся литературной собственности в России», Пушкин пишет: «Литература стала у нас значительной отраслью промышленности лишь за последние лет двадцать или около того. До тех пор на нее смотрели только как на изящное и аристократическое занятие». Он отдает должное Николаю I, узаконившему авторское право: «Литературная собственность была признана нынешним государем». И подробно излагает соответствующий закон, многие положения которого, кстати, звучат и сейчас весьма актуально (например, запрет «контрафакции», то есть незаконной перепечатки текстов, в том числе переводных, иначе говоря — того, что теперь именуется пиратством).
Французский посол интересовался русским законодательством не зря: во Франции тогда лишь начинала работать «Комиссия по установлению правил о литературной собственности», которая хотела бы воспользоваться «текстами законов, указов и распоряжений», а также личными мыслями самого Пушкина на сей счет.
О первых наставниках поэта, тех самых, кем «чистая лампада возжена», кажется, известно все. Но мало обращается внимание на одну деталь: как просветители, общественные деятели они не могли обойтись без публицистики, журналистики — без прессы. Малиновский еще до того, как стал директором Лицея, издавал журнал «Осенние вечера». Страстный проповедник просвещенной государственности, взаимной ответственности власти и граждан, Куницын через два года после окончания Пушкиным Лицея затеял журнал «Россиянин XIX века». Поэту отводилась в будущей редакции как бы роль летописца современности. А что такое журналистика вообще, если понимать и принимать ее всерьез, как не летопись текущих событий? И что такое та половина пушкинского творчества (или много больше половины — кто считал, да и как считать?), которую принято называть «гражданской лирикой», «тираноборчеством» и т.п., как не прямое, по горячим следам отражение необъятно несущейся жизни?
Но не только многие поэтические произведения Пушкина могут быть уподоблены публицистике — по стилю, пафосу, общественной цели и роли. Поэт был плодовитым журналистом и в буквальном, так сказать, узком смысле слова: немалое число им написанного предназначалось специально для периодической печати.
Поэтом можешь ты не быть, но журналистом…
Это немудреная переделка знаменитой некрасовской строки для нас, студентов-пятидесятников журфака МГУ, звучала в свое время как расхожая реплика из капустника. Тогда на факультет журналистики шли по преимуществу из склонности к литературному творчеству, со смутной мечтой, а то и с твердым расчетом, что газета выведет в писательство… Увы, большинству предстояло пережить горькое, а иным и трагическое разочарование. Не то предчувствуя такой исход, не то зарекаясь от него, мы и посмеивались: «Поэтом можешь ты не быть, но журналистом быть обязан». Однако это вовсе не означало, что мы презирали журналистику как некий «низший» сорт литературного труда, напротив, будущая профессия представлялась поприщем общественного служения, может быть, даже подвижничества.
В пятьдесят шестом нам крепко дали по рукам. Когда теперь вспоминаешь знаменитый «бунт» нашего четвертого курса, понимаешь, что в основе «возмущения» была попытка сопротивляться крушению иллюзий — не столько каким-то идеологическим установкам, сколько приземленному, грубо утилитарному пониманию профессии.
Спор о том, учить ли будущих журналистов лишь практическому (техническому, политологическому, правовому) содержанию профессии, то есть тому, что им непосредственно пригодится в редакционных буднях, или взваливать им на плечи весь тяжкий багаж человеческой культуры и нравственности, не утихает и поныне как у нас, так и за рубежом. Практицизм при этом явно берет верх. И добро бы только профессиональный. Сегодня входит в моду, диктует «хороший тон» практицизм моральный. И, наконец, просто коммерческий, «хватательный», выдающий себя за некую фатальную неизбежность. Противостоять этому течению невероятно трудно. Может быть, станет полегче, если взять в союзники Пушкина.
,
,
Заслуги великого гражданина России перед отечественной журналистикой до сего дня вряд ли оценены по достоинству. Пушкин-поэт у всех на устах, но Пушкин-журналист… Даже ближайшие друзья, кажется, не вполне понимали постоянной его тяги к этому поприщу. Петр Андреевич Вяземский через десять лет после смерти поэта писал: «…Пушкин и сам одно время, очень продолжительное, был журналистом, он на веку своем написал несколько острых и бойких журналистских статей; но журналистское дело не было его делом». Удивления достойно, как это мнение друга смыкается с отзывами врагов, встретивших в штыки уже само намерение поэта издавать «Современник». В январе 1936 года Пушкин сетует в письме Нащокину: «Денежные мои обстоятельства плохи — я принужден был приняться за журнал. Не ведаю, как еще пойдет. Смирдин уже предлагал мне пятнадцать тысяч, чтобы я от своего предприятия отступился и стал бы снова сотрудником его Библиотеки…». Имеется в виду журнал Сенковского и Смирдина «Библиотека для чтения», который сегодня назвали бы в лучшем случае массовым развлекательным изданием, а в худшем — бульварным. Пушкин иногда печатался в нем. Но вот как издатели боялись конкуренции! Даже взятку предлагали. Пушкин, разумеется, отказался.
Уже после выхода первого тома «Современника» булгаринская «Северная пчела» писала: «Поэт променял золотую лиру свою на скрипучее неумолкающее труженическое перо журналиста; он отдал даром свою свободу»… И близкий друг Вяземский дует в ту же дуду! Пушкин, полагает он, «не имел ни достойных качеств, ни погрешностей, свойственных и даже нужных присяжному журналисту… Журналист — поставщик и слуга публики. А Пушкин не мог быть ничьим слугой (истинная правда, но дальше-то!) — Н.В.). Он принялся за журнал вовсе не из литературных видов, а из экономических. Ему нужны были деньги, и он думал, что найдет их в журнале». На первых взгляд — почти дословное повторение признания самого Пушкина Нащокину. На самом же деле — горькая несправедливость. Неправда.
Самый первый по времени наш пушкинист П. Бартенев со слов близкого друга поэта С. Соболевского еще в 60-е веки XIX века записал: «Мысль о большом повременном издании, которое касалось бы по возможности всех главнейших сторон русской жизни, желание непосредственно служить отечеству пером своим занимали Пушкина почти непрерывно в последние десять лет его кратковременного поприща». Этот вывод опирается на строго выверенные факты: в 1831 году, после закрытия «Литературной газеты», предполагается издание новой, под названием «Дневник». Даже делается то, что мы сегодня назвали бы «пилотным» номером. Цель все та же — объединить литераторов своего круга под крылом периодического издания, способного противопоставить булгаринскому официозу и откровенно коммерческой «Библиотеке для чтения» журналистику, как теперь сказали бы, качественную, максимально свободную (конечно, по возможностям того времени) от властей и от торгового интереса.
В 1835 году Пушкин, вместе с Одоевским, повторяет попытку, задумывая журнал «Современный летописец политики, наук и литературы». «Обстоятельства мешали ему, — пишет П. Бартенев, — И только в 1836 году он успел выхлопотать себе право на издание «Современника», но уже в размерах весьма ограниченных и тесных».
Как трагически многозначительно звучит это — «успел»: до начала дуэльной истории оставалось меньше года. И самое последнее в жизни Пушкина письмо, написанное им утром 27 января 1837 года, перед отъездом на Черную речку, написано рукой редактора журнала его желанному автору — детской писательнице Александре Осиповне Ишимовой: «Сегодня (в день дуэли!) — Н.В. (я нечаянно открыл Вашу «Историю в рассказах» и поневоле зачитался. Вот как надобно писать!». Уметь читать, любить читать, настолько, что забывается грозящая смертельная опасность, читать и ценить чужое слово, не только собою любимым, написанное — кто не мечтает о таком редакторе?
Своими сатирами, журнальными «критиками», ответами оппонентам Пушкин на столетия задал уровень печатной полемики, первым начал апеллировать в случаях «крайнего оскорбления общественного приличия» к силе закона: «Не должна ли гражданская власть, — спрашивает он в последних строках знаменитого памфлета о Видоке-Булгарине, — обратить мудрое внимание на соблазн нового рода, совершенно ускользнувший от предусмотрения законодательства?».
Пушкину же принадлежит и первенство в создании важнейшей этической нормы публичной полемики. Эту норму он с афористичной точностью формулировал в стихах. Именно так — сформулировал, то есть дал готовую формулу для специалиста по нашей профессиональной этике:
Иная брань конечно неприличность,
Нельзя писать: Такой-то де старик,
Козёл в очках, плюгавый клеветник,
И зол и подл: всё это будет личность.
Но можете печатать, например,
Что господин парнасский старовер,
(В своих статьях), бессмыслицы оратор,
Отменно вял, отменно скучноват,
Тяжеловат и даже глуповат;
Тут не лицо, а только литератор.
Век двадцатый в России, увы, пренебрег журналистской этикой и законом, кои свято чтить завещал нам поэт, и только теперь, в новом тысячелетии, мы тщимся восстановить их в своих правах…
,
