В январский день 2010 года, когда Стив Джобс представил самый первый iPad, сотни медиаменеджеров по всему миру радостно выдохнули: наконец-то индустрия информационных технологий родила продукт, который продолжит традиции печатной прессы в цифровой среде.
Самые хитрые и богатые из менеджеров знали о существовании айпада еще за несколько месяцев до публичной презентации. Apple тоже рассчитывала, что новый форм-фактор будет поддержан печатными издателями, и отдала несколько тестовых устройств в крупные редакции, чтобы они успели разработать свои приложения к запуску. Айпады были буквально прикованы цепями в секретных комнатах ньюсрумов, и работа над приложениями закипела.
Надежды разбились уже в 2013 году: самый крупный и амбициозный издательский айпад-проект, The Daily Руперта Мердока, сначала потерял эксклюзивность, начав выходить на андроид-планшетах, а потом и вовсе закрылся. Айпад-революции печатных СМИ не случилось.
Айпады прекрасно себя чувствуют и продаются и поныне. Чего не скажешь про журналистику, доверие к которой падает, рекламные доходы снижаются, а давление со стороны государства и общества вместе с конкуренцией смежных отраслей растет.
Технология снова использовала накопленную столетиями репутацию и привилегии нашего древнего ремесла, чтобы продать побольше устройств. Очень похоже на краткую историю развития социальных сетей: вначале им нужен был журналистский контент, чтобы привлечь первоначальную аудиторию. А теперь они стали такими большими, что могут сами определять, какой контент пускать к себе, а какой нет. Или пускать его только за деньги. Скажите органическому трафику и охватам «пока».
На первый взгляд кажется, что современные технологии давали нам прорыв практически во всех сферах применения: путешествиях, банковском деле, доставке еды и сексе. Но часто технологии с помощью автоматизации замещают ручной труд — таким образом, на горизонте пары десятилетий исчезнут вакансии таксистов, дальнобойщиков и доставщиков пиццы.
В случае же с журналистикой технологии просто десакрализировали функции по сбору и обработке информации, снизили порог входа в эту деятельность. А журналистика не смогла в ответ придумать ничего, что сохранило бы ее рыночную востребованность.
,
,
Вернее, смогла — но традиционной журналистикой это уже назвать сложно. Скорее, постжурналистикой — термином, который ввел теоретик медиа Андрей Мирошниченко. Попутно с развитием технологий шли изменения в обществе и медиапотреблении, которые в итоге разрушили традиционную бизнес-модель СМИ и обеспечили переход к постжурналистике. Читайте об этом подробнее в нашем большом интервью с Мирошниченко.
А что же технологии? Да, они помогают журналистам делать более интересный, вовлекающий и достоверный контент. Да, благодаря технологиям журналисты обрабатывают невероятные массивы данных и делают расследования, о которых раньше нельзя было даже подумать. Да, технологии дают нам широчайшие возможности по аналитике поведения аудитории и соответствующей доработке наших материалов. И да, это технологии подарили нам удивительные возможности по дистрибуции нашего контента и привлечению новой аудитории.
Но никакая технология не станет единоличным спасителем журналистики. Не надо на это рассчитывать. У любой технологии есть автор, владелец патентов и бенефициар. И скорее всего в их планы не входит гуманитарная миссия по спасению нашей профессии.
Поэтому просто запомните: ни одна технология не станет тем флаконом великолепия, который можно будет «вылить» на ваше издание, чтобы оно стало востребованным, прибыльным и интересным. Технологии помогают нам, но только до определенного рубежа, после которого из помощников они превращаются в эксплуатантов.
Ну а журналистам остается искать выход из положения самостоятельно. Если он, конечно, вообще есть.
,
